Б. М. Кустодиев - Андрей Михайлович Турков

Между тем в собственной репинской мастерской внимательно прислушивались к запальчивым, но далеко не лишенным резона голосам, звучавшим со страниц «Мира искусства» и часто обращенным как бы непосредственно к ученикам Академии.

«Пусть Киселевы и Маковские — не на месте в роли художественных авторитетов и руководителей, — писалось, например, в журнале по поводу ноябрьской ученической выставки 1902 года, — но ведь у каждого есть глаза и уши, чтобы видеть и внимать тому, что творится на белом свете. Ученические же выставки производят впечатление темных дворов, в которые солнечный луч попадает раз в двадцать лет. Слишком мало на этих выставках молодости, интереса к жизни и к культуре» (1902, № 11).

Эта горячая тирада редактора журнала Сергея Дягилева вполне отвечала мыслям, высказанным еще за три года до появления статьи в одном кустодиевском письме к Куликову (27 июля 1899 года), где он писал:

«Ведь нельзя сказать, чтобы у нас не было талантливых людей, но все это как-то пропадает зря, или недоучки, или с такой фанаберией и видом мастеров, что дальше идти и учиться не хотят. И вот опять спрашиваешь: кто виноват? Больше всего, кажется, мы сами. Не имея силы воли, чтобы систематически и серьезно отдаться изучению, мы начинаем выдумывать всякие причины нашего неуспеха, что вот, мол, и профессор плохо, не так к делу относится, и время такое теперь, и не понимают нас и т. д.

Да, своя собственная воля прежде всего!.. Да, побольше самому писать и изучать старинных мастеров и научиться у них любить искусство так же, как и они. Любви у нас мало».

Это уже целая программа. И как знаменательно, что в этом суровом письме (да и в ряде других тоже) Кустодиев укоряет себя за отсутствие воли и подлинной любви к искусству — как раз тех качеств, которые в огромной степени определят всю его будущую судьбу и помогут во всех испытаниях, ему предстоящих!

Лет двадцать спустя один из собеседников Бориса Михайловича жаловался на то, что ему пришлось освобождаться от многого, усвоенного в Академии.

— Да, конечно, но это-то и закаляет характер и вырабатывает мастера, — заметил Кустодиев и прибавил даже, что он и его товарищи не столько учились в Академии, сколько в Эрмитаже и на выставках «Мира искусства».

В одной неопубликованной статье К. С. Петрова-Водкина влияние «Мира искусства» вообще почитается определяющим моментом развития Кустодиева. «Принявший по школе всю беспринципность выродившейся Академии, — категорически утверждает автор, — и благодаря фотографичности глаза начиненный натурализмом, он осознал всю безжизненность такого исхода и начинает искать свой стиль — где, как не в „Мире искусства“, найти тонкую выдумку, острое понимание эпох, и Борис Михайлович потянулся к этой культуре…».

Однако при всей значительности творчества многих членов «Мира искусства» невозможно все-таки уподоблять их одинокому «лучу света в темном царстве» современного им художества. Ведь в эту пору в полном расцвете таланта находились Суриков, Нестеров, Левитан. И даже примкнувшие к «Миру искусства» Серов и Рябушкин были в нем весьма «автономными» единицами. По едкому словцу Нестерова, Серов существовал там, «как золотая рыбка в аквариуме». «…Он работал вне направления и, скорее, обязывал любое направление „скидывать перед ним шапку“…» — писал впоследствии и Б. В. Асафьев.

Характерно позднейшее замечание И. Грабаря: «Будь Перов жив, он, наверное, признал бы в Рябушкине „своего“…» (при всем разительном несходстве их художественной манеры).

А ведь именно Рябушкин, по свидетельству самого Кустодиева, — сыграл в его развитии большую роль. И сами темы его ранних картин — «Кулачный бой на Москве-реке», «Бунт против бояр на старой Руси», «Боярышня», «У кружала стрельцы гуляют» — и их разработка вполне «рябушкинские», отмеченные тем же интересом не к «узловым» историческим событиям прошлого, а именно к типам и быту тогдашней русской жизни.

«Могучим» называл Кустодиев Сурикова и поражался тому, что он, рисуя то или иное лицо, «как бы настаивает на типе», отчего персонажи исторических картин кажутся зрителям знакомыми.

И едва ли простой вежливостью можно объяснить то, что в двадцатые годы Кустодиев сказал М. В. Нестерову, что считает его вместе с Рябушкиным своим «учителем по духу». И до этой встречи он говорил Воинову о нестеровском «нежном и чутком отношении к русскому пейзажу».

Еще в Академии многократно отмечалось и воздействие на Кустодиева серовской портретной живописи. Работы Серова он постоянно выделяет в своих письмах о виденном на выставках. Так, рассказывая Куликову о Международной художественной выставке, Борис Михайлович заключает: «… и начинаешь больше ценить наших, как Серова, напр.; да он такой мастер, что смело может встать с ними совсем рядом». «Мне особенно понравился портрет мужской Серова», — пишет он и в 1902 году.

Таким образом, категорические утверждения, что влияние «Мира искусства» на творчество Кустодиева было главным, определяющим для всего его последующего развития, трудно признать справедливыми.

Но, конечно, и отрицать это влияние было бы неправильно. «…После посещения каждой новой выставки молодого общества он был словно в каком-то „угаре“, — писал впоследствии Воинов явно со слов самого Кустодиева. — …Борис Михайлович вспоминает, как он приходил к дверям выставки спозаранку и ждал их открытия (ученики Академии могли бесплатно посещать выставки до 12 часов, — правом этим Борису Михайловичу приходилось широко пользоваться, так как карманы его в то время были свободны от денег)».

Из-за той же «свободы» приходилось ему довольствоваться покупкой лишь отдельных номеров журнала.

В выступлениях «Мира искусства» многое привлекало молодых художников, поддерживало и, так сказать, оформляло их сопротивление угнетавшему их академическому духу.

Журнал постоянно высмеивал отсталых академических профессоров и, хотя в это время очень часто обменивался ядовитыми стрелами с Репиным, заметно выделял работы его учеников, а также В. В. Матэ и А. И. Куинджи.

Так, в 1899 году Бенуа пишет, что «в работах учеников г. Репина и Матэ чувствуется несколько более свежий дух, нежели во всей остальной Академии», и особо выделяет Малявина: «…наконец талант, не обутый в китайские башмачки, бодро и весело расхаживающий».

Впрочем, начав во здравие, автор кончает за упокой: «Другие художники, выступившие из мастерской г. Репина… рискую сказать, мало обещают истинно-хорошего, кроме, пожалуй, г. Перельмана…»

Через год, по обыкновению критикуя академическую ученическую выставку, Дягилев упоминает, однако, «некоторые свежие этюды из мастерской Репина».

А в 1904 году «сердитые гимназисты» самым решительным образом выступают в защиту Репина от