Штурм Дюльбера (Река Хронос. 1917) - Кир Булычев

Александр Михайлович привез приказ императора с наказаниями для участников заговора:

Дмитрий Павлович отправляется на Кавказский фронт в распоряжение генерала Братова. Поезд Великого князя должен был отойти в два часа ночи.

Юсупову было предписано немедленно отправляться в Курскую губернию в имение Ракитное. Его поезд отходил в ту же ночь.

Через два дня в Ракитное прибыл Александр Михайлович, демонстрируя этим солидарность с преступным зятем, а затем приехала и Ирина, которая жалела лишь о том, что не была в Петербурге в ночь убийства.

Убийство Распутина ничего не дало – ни убийцам, ни врагам, ни сторонникам старца.

Может быть, даже ускорило распад России, ибо показало еще раз бессилие царской власти, неспособной защитить своих друзей и наказать врагов.

Юсупов провел в Ракитном всего два месяца.

Зима была холодной, скудной и злой.

«Настроение в столице, – сообщало Охранное отделение в середине февраля, – носит исключительно тревожный характер. Циркулируют в обществе самые дикие слухи… все ждут каких-то исключительных событий и выступлений как с той, так и с другой стороны».

24 февраля Охранным отделением было сообщено для сведения полицейских приставов: «23 февраля с 9 часов утра, в знак протеста по поводу недостачи черного хлеба в пекарнях и мелочных лавках, на заводах и фабриках Выборгской части начались забастовки рабочих… в течение дня прекращены работы на 50 предприятиях, где забастовали 87 534 рабочих».

К вечеру 24 февраля бастовало больше 150 тысяч рабочих, а солдаты, которых посылали разгонять демонстрации и митинги, начали отказываться стрелять.

Император отправил командующему Петроградским округом генералу Хабалову телеграмму:

25 февраля. 21 час. В генеральный штаб. Хабалову.

Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай.

Глава 2. МАРТ 1917 г.

Дело об убийстве Сергея Серафимовича Берестова и его служанки Глафиры Браницкой не было закрыто, но после исчезновения основного подозреваемого оно пылилось на полке в железном шкафу следователя Вревского. Там же лежало дело о смерти Тихона Денисенко и дезертирстве Бориса Борзого. Иной следователь на месте Вревского с облегчением выкинул бы из памяти мертвый груз, но во Вревском было нечто от бульдога – раз сомкнув челюсти, он с трудом мог отпустить добычу. И неудивительно, что в один из последних своих дней в Ялте он достал дела из шкафа, перелистал и вызвал к себе все еще служившего в Феодосии прапорщика из вольноопределяющихся Николая Беккера. Но так как не был убежден в полной непричастности Беккера к давним событиям, то обставил вызов как формальность, связанную с закрытием дел.

В последний день февраля 1917 года Беккер поднялся в кабинет на втором этаже. И сразу узнал комнату – ничего не изменилось, только стены стали еще темнее, да больше пыли в углах, куда, видно, не доставала щетка уборщика. Тот же стол справа от двери, та же лампа под зеленым абажуром и такой же Александр Ионович. Следователь приподнялся при виде Беккера, показал ему на стул, но руки протягивать не стал, показывая этим, что находится при исполнении обязанностей.

Усевшись по другую сторону стола, Беккер понял, что изменения, хоть и небольшие, коснулись и следователя. Он несколько обрюзг, его желтоватый бобрик стал короче – как у немецкого маршала Гинденбурга, отчего лицо казалось еще более грубым, чем раньше.

Вревский объяснил Беккеру, что вызов связан с закрытием дел, так как следователь отъезжает в Киев.

Затем Вревский осведомился, хорошо ли Беккер доехал, как дела в Феодосии, где следователь не был уже полгода.

Беккер сказал, что в Феодосии за всем очереди – ни крупы, ни сахара. Хорошо еще, что большинство обывателей имеет свое хозяйство и потому поддерживает жизнь плодами труда своих рук.

– В Петрограде совсем плохо, – сказал следователь. – Вы читали о забастовке женщин? Да-да, двадцать третьего жены рабочих вышли на улицы – там буквально голод.

– Я не видел последних газет. Почему они не объявят военное положение?

– А наше российское авось? Я думаю, что на самом верху также полагают, что обойдется. Ведь обходилось раньше…

– Не могу согласиться с вами, – сказал Беккер. – Всегда должны находиться люди, которые берут на себя ответственность. Подобно князю Юсупову.

Вревский с интересом рассматривал Беккера, отмечая для себя мелкие частности, незаметные не столь тренированному глазу. На длинных несильных пальцах, хранящих следы загара, две белые полоски. Значит, перед поездкой в Ялту Беккер предпочел снять перстни, которые обычно носил. Не хочет показывать следователю, что богат? А вот материал, из которого пошит мундир, хорош! Даже хочется пощупать сукно…

– Князю Юсупову, женатому на великой княжне Ирине Александровне, было спокойно идти на уголовное преступление, – сказал Вревский, – он знал, что ненаказуем.

– Вы сочувствуете Распутину?

– Я сочувствую закону. Не жертве, нет. Жертва может быть отвратительна. Но закон должен соблюдаться. Иначе в государстве наступит хаос.

Вревский поднялся, повернул ручку плохо покрашенного железного шкафа, достал с верхней полки две синие папки, вернулся к столу и положил их рядом, так что получился синий квадрат.

– Ну что ж, – сказал он. – По правилам я должен передать эти папки другому следователю…

– Когда вы уезжаете?

– В марте возвращаюсь в Киев. Но другого следователя нет. Некому заниматься этим делом. Хотя как юрист и как сыщик я жалею… искренне жалею. Дело никак не закрыто.

Беккер чуть откинулся на стуле, будто сообщение о закрытии дела принесло ему облегчение.

– Эти два дела, как вы отлично знаете, тесно связаны, – сказал Вревский.

Он положил короткопалую ладонь на правую папку: «Дело об убийстве г. Берестова С. С. и г-жи Браницкой Г. Г. неизвестными лицами».

– Это первая половина загадки, – сказал следователь и перенес ладонь на вторую папку, на которой тем же писарским почерком было написано: «Дело о без вести пропавших солдатах феодосийской крепостной артиллерийской команды Денисенке Т. И. и Борзом Б. Р.». – А это вторая.

– Жалко Андрея, – неожиданно сказал Беккер.

– Ах да, вы же вместе учились, – с попыткой сочувствия произнес Вревский. – Вы даже приятельствовали.

– Да, я любил Андрея. Он был добрым, совершенно безобидным юношей. Знаете – это я познакомил его с Лидой Иваницкой…

– Он был добрым и безобидным… – задумчиво повторил следователь. Он встал и еще раз повторил: – Он был добрым и безобидным! А я ведь не исключаю, что отчима и его служанку убил ваш друг.

Набычившись, Вревский смотрел на Беккера, словно перед ним был Андрей Берестов. Потом отвернулся к окну и сказал куда спокойней:

– Старались, спешили, планировали побег!

– Побег? – удивился Беккер. – А разве не установлено со всей очевидностью, что Лида покончила с собой?

– Нет, не было это установлено, – отрезал Вревский. Он отошел к окну и стал смотреть вниз, сплетя пальцы рук за спиной. И Беккер зачарованно смотрел, как сплетаются и расплетаются пальцы.

– Но ведь даже вещи… я помню, что море выкинуло вещи. Я читал, – сказал Беккер.

– Как раз эти вещи и убедили меня в обратном. – Вревский обернулся к Беккеру, опершись ладонями о край узкого подоконника. – Именно эти веши – клочок кружева, заколка, туфелька Золушки – столь растрогали прессу и общественное мнение, что все убедились: следователь Вревский – чудовище, затравившее бедных возлюбленных.

– Честное слово, я не понимаю…

– Сейчас поймете! Конечно, какие-то вещи могло сорвать волнами с тела утопленницы. Но уж очень удачно все эти вещи оказались на оживленном пляже. И были узнаваемы!.. Я был зол, что меня одурачили. И я рассудил: если туфелька подброшена, значит, вторая спрятана – куриные мозги гимназистки додумаются до того, что туфелька должна быть одна, но не додумаются надежно спрятать вторую. Знаете, что я сделал? – Вревский плотоядно усмехнулся – он вновь переживал момент своего торжества – победу логики над уступившим ему умом жертвы. – Я послал полицейских проверить помойные баки вокруг дома Иваницких. Так просто! Особенно по тем дорогам, что вели к морю. И уже к полудню мне принесли вторую туфельку. Просто?

– Дедуктивный метод?

– Профессия, голубчик, профессия. В нашем деле не обойтись без собачьего нюха. Я ничего не должен брать на веру.

– Значит, вы подозреваете все человечество?

– Недостойную его часть.

– Вы опасный противник, господин Вревский.

– Еще какой опасный! Вы и не подозреваете! Если бы не загруженность делами и нежелание возиться месяцами без ощутимых достижений, я бы внимательнее пригляделся к вам.

– Ко мне?

На красивом, несколько огрубевшем и потерявшем юношеский пушок и юношескую мягкость черт лице Беккера отразилось удивление.