Воздухоплаватель - Владимир Кунин

— Анкор! Репетэ!..

Заикин поспешно забрался на аэроплан, схватился за рукоять управления и выжидательно уставился на де ля Рош. Медленно и раздельно де ля Рош произнесла несколько слов. Заикин вслушался и так же медленно сделал движение рукоятью.

— Браво! — крикнула де ля Рош и счастливо засмеялась. Заикин перевел дух, не удержался и горделиво произнес:

— А ты что думала? Что я уж совсем чурбан неотесанный? Ты только говори помедленней, я мужик понятливый. Разберусь, что к чему.

— Му-жик... — нежно проговорила де ля Рош. — Ваня...

— Во! — удовлетворенно сказал Заикин. — Правильно. Давай еще репетэ...

— Да Господи! Да рази ж мы не понимаем! — сказал Дмитрий Тимофеевич Пташников Ярославцеву и Диабели. Он даже руками всплеснул в отчаянии. — Да неужели мы что-либо пожалеем для Ванички?! Да сегодня же переведем деньги в Париж! Не извольте беспокоиться, господа хорошие... Шутка ли дело — летать учиться! Да еще эти французы окаянные — дерут небось за все втридорога. Не хотят, чтобы русский человек под небесами парил. Не хотят... Ну что за оказия, Боже ж ты мой! Не извольте беспокоиться, господа, не извольте беспокоиться! Ну что ж за несчастье такое?..

И Дмитрий Тимофеевич горестно покачал головой.

Ярославцев и Диабели поклонились и вышли. Дмитрий Тимофеевич закрыл за ними дверь. Откуда-то неожиданно показался Травин и вопросительно посмотрел на хозяина.

— Иван Сергеевич, — спокойно проговорил Пташников, — проверить все счета, затребовать прейскурант фирмы Фармана, немедленно выяснить все побочные расходы этого дурака Заикина. Переезды, отели, запасные части, возможную отгрузку аппарата по железной дороге отнести за счет этого милого энтузиаста. Чтобы заткнуть пасть господам репортерам, переведите в Париж на имя этого густопсового авиатора двести рублей и категорическое требование немедленно предоставить отчет обо всех произведенных затратах. Пташниковы — не дойная корова.

Заикин гонял и гонял по полю свой «Фарман». Солнце уже садилось, механики закатывали в ангары учебные аэропланы, ученики школы группками направлялись в сторону Мурмелона. Русские стояли и ждали Заикина.

— Должен признаться, господа, что меня слегка раздражает этот несколько туповатый фанатизм, — сказал подполковник Ульянин и показал на аэроплан Заикина.

— Должен признаться, что меня несколько удивляет ваш тон, — резко заметил Мациевич. — То, что вы сейчас изволили назвать «туповатым фанатизмом», не что иное, как комплекс великолепных и, может быть, истинно русских качеств.

— У нас разные конечные цели, — насмешливо произнес Ульянин. — Для нашего могучего друга это блажь, фиглярство...

— У нас у всех единая цель, — прервал его Мациевич, — и разница только лишь в том, что за вашей спиной, подполковник, стоит по меньшей мере пять поколений русской интеллигенции, давшей вам достаточно широкие знания, культуру, университет и, простите меня за бестактность, государственное содержание. А у него, кроме жгучего желания бороться вместе с вами... Заметьте, подполковник, вместе с вами, за престиж своей родины, нету ни черта! И если мы, грешные, поднимаемся по этой лестнице, аккуратно пересчитывая каждую ступеньку, то ему необходимо единым махом преодолеть сразу несколько пролетов. Это только для того, чтобы к «конечной цели» прийти одновременно с нами. Неужели это называется «туповатый фанатизм»?!

А Заикин гонял и гонял по полю свой «Фарман», и лицо его ежесекундно меняло выражение: то оно было испуганным, то счастливым, то внимательным, то растерянным.

Мурмелонцы праздновали какой-то свой праздник. Кабачки и кафе были переполнены. Маленькие, но слаженные оркестрики играли разные мелодии, и люди танцевали прямо на улицах. В окнах домов были вывешены национальные флаги. Над центральной площадью выступал канатоходец, и толпа, стоящая внизу, глазела на него, весело и хмельно давая ему советы.

Будущие авиаторы, принаряженные, многие с цветочками в петлицах, сидели за столиками кафе, толкались на площади, гуляли по улицам, кокетничали с местными дамами. Был праздник.

В кафе при отеле русские офицеры принимали господина Фармана, мсье Бовье и мадам де ля Рош. Было весело и шумно. Фарман оживленно болтал с Горшковым и Ульяниным. Не очень трезвый маленький Бовье что-то яростно втолковывал Мациевичу, а Лев Макарович любезно улыбался и посматривал на де ля Рош. Она, казалось, участвовала во всех разговорах, на шутку отвечала шуткой, вовремя поднимала свой бокал, но взгляд ее был прикован к входным дверям.

— Где же мсье Заикин? — наконец спросила де ля Рош у Мациевича.

— Должен быть с минуты на минуту, — ответил Мациевич.

Огромные ворота одного из ангаров были слегка приоткрыты, и оттуда доносился негромкий глуховатый голос Ивана Михайловича Заикина:

Средь высоких холмов затерялося

Небогатое наше село.

Горе горькое по свету шлялося

И на нас невзначай набрело...

В углу полутемного ангара вокруг большого ящика, на котором был сервирован «стол», сидели два фабричных охранника, ангарный сторож и Иван Михайлович.

Под песню Заикина кружились по ангару в каком-то дурашливом вальсе Жан и Жак. Фабричные охранники умиленно слушали незнакомую песню и пили пиво, а пьяненький ангарный сторож совсем по-русски, не отрываясь, смотрел на поющего Заикина снизу вверх и заливался хмельными слезами.

Горе горькое по свету шлялося,

И на нас невзначай набрело, —

пел Иван Михайлович.

Ангарный сторож тут и вовсе расплакался, а фабричные охранники снова выпили по большому бокалу. Жан изображал девушку, Жак — кавалера. Танцуя и хохоча, они приблизились к «столу», и Жак незаметно подмигнул Заикину. Заикин показал глазами на свой аэроплан. Жан и Жак перестали дурачиться и подсели к столу. Они налили охранникам и сторожу, прокричали «Виват!», но сами пить не стали.

Как у нас за околицей дальнею

Застрелился чужой человек...

Ангарный сторож уронил голову в закуски, а охранники с трудом и уважением повторили незнакомое для себя слово:

— Че-ло-век...

Удивились и снова повторили:

— Че-ло-век... — и посмотрели друг на друга.

— Куда подевался Иван Михайлович? — встревоженно спросил Горшков.

— Где Вания? — по-русски спросила де ля Рош.

Мациевич обеспокоенно посмотрел в окно и сказал:

— Скоро должен быть.

Жан, Жак и Заикин уже выкатывали аэроплан из ангара. Заикин обстоятельно определил направление ветра и тяжело забрался на место пилота. Жан вцепился в хвост аэроплана. Жак крутнул пропеллер, и мотор заработал. Иван Михайлович прибавил обороты двигателя, и Жану стало невмоготу сдерживать аппарат.

— Жак! — закричал он, багровея от натуги.

Жак метнулся к хвосту, ухватил за расчалки. Заикин еще прибавил обороты, обернулся и посмотрел на Жана и Жака. Те что-то кричали ему. Заикин и не понял, и не расслышал. Он глубоко вздохнул, трижды перекрестился и поднял руку вверх. Жан и Жак разом отпустили хвост аэроплана, и аппарат побежал по земле.

Аэроплан бежал все быстрее и быстрее. Заикин сидел в своем креслице, ничем не защищенный, судорожно вцепившись в рукоять управления.

В какой-то момент он плавно и мягко потянул на себя рукоять, и аэроплан оторвался от земли. И по мере того как аэроплан поднимался все выше и выше, лицо Ивана Михайловича менялось. Напряжение спадало. Высота стала уже метров пятьдесят. Заикин уверенно перевел аэроплан в горизонтальный полет и, щурясь от сильного встречного ветра, заорал шальным голосом:

— Что, взяли?! Накося-выкуси! — И кому-то показал здоровенный кукиш.

Баронесса де ля Рош, Анри Фарман, Бовье выходили из кафе в сопровождении русских офицеров. Танцующая толпа подхватила их, закружила, завертела. И вдруг сквозь разные музыки нескольких оркестриков, сквозь крики и нестройные песни авиаторы услышали стрекот аэропланного мотора.

Фарман первым стал тревожно выбираться из толпы. Клотильда, испуганно глядя вверх, уговаривала какого-то старичка отпустить ее. Но старичок обязательно хотел потанцевать с мадам и не понимал причин ее беспокойства.

А шум мотора все приближался и приближался. Через несколько секунд его услышали все. Оркестрики перестали играть, все задрали головы вверх, и над площадью показался аэроплан. В воздух понеслись восторженные крики, хохот, приветствия.

Анри Фарман наконец выбрался из толпы и с перекошенным от ярости лицом закричал:

— Сволочь! Мерзавец! — И бросился к Мациевичу: — Это ваш негодяй Заикин!

— Ура!!! — закричал поручик Горшков.

Мациевич напряженно смотрел вверх. Де ля Рош судорожно вцепилась в плечо Мациевича, не в силах оторвать глаз от аэроплана.