Лики земного родства (сборник) - Анатолий Гурский

Споро собрала крестьянский стол под продуктовым «предводительством» своей уже молоденькой картошки. Усадила ближайших по бабскому духу соседок да детишек и, довольно поправляя фартук, объявила:

– Ну, вроде как усе в сборе, слава Богу, можем обе-дати.

– Да-да, мамань, спасибо! – настороженно подал голос молоденький «виновник» такой трапезы и посмотрел на уже обогащённого морщинами отца. – А про Лайку-то забыли… Где она?

– Дык мы ж тобе писали, шо вскорости за тобой и она убёгла… Теперя шарицца по всем дворам, – удивился тот.

– Но я такого письма не получал! Неужели моя собачка могла так испортиться?

– Значицца, пошта у нас така, в этот… как его, космос, уже людёв посылаем, а конвертик-то по земле притаранить не можем, – засмеялся отец. – И насчёт порчи-то не сумлеваюсь… Ты вот, сынок, тоже ровно другой члавек теперя, даже матерь с трудом узнала.

«Что вы, предки деревенские, понимаете в нашей городской моде», – задумчиво дотронулся Вовка до своего чубчика-ёжика и, не дожидаясь окончания застолья, вышел во двор. Бросил по-юношески торопливый взгляд на идущую к соседним домам травянистую улочку. И вот на её зеленовато-сером фоне замелькало родное для него четвероногое существо.

– Лайка? Лайчик мой! – крикнул он и кинулся в сторону продолжающей своё безразличное шествие маленькой собачке.

Уже на приближении к ней мысленно отметил: «Она ведь из белошерстной в черные яблоки умницы превратилась в обычную серо-грязную дворняжку с куском падали в пасти… Такой никогда ещё не видел». Догнал её и, протянувши к ней навстречу руки, с тревогой в голосе прошептал:

– Здорово же, Ла-а-айка, подружка моя!

Но она, словно глухонемая старушка, молча обошла его и лишь ускорила свой ход. Глядя на удаляющийся опущенный хвостик своей любимицы, Вовка прослезился и почти прокричал:

– Неужели ты всё забы-ы-ыла… Или так обиделась за расставание?

И, раздавленный душевным прессом столь отчужденной встречи, он почти такой же, лайкиной, походкой безразлично поплёлся назад к дому. Суетливо восстанавливая в памяти все важнейшие дни и даже часы их неразлучной дружбы.

…Вовка ведь оказался первым человеком, которого зафиксировали её открывшиеся после рождения слипшиеся глазёнки. Подобрав этот не до конца утопленный кем-то в котловане пятнистый комочек, мальчишка тогда со слезами жалости принёс его домой. И мать, чтобы не травмировать ребёнка, согласилась с его доводами по «удочерению» этого едва начинающего ползать существа. А единственным и самым строгим отцовским условием стало: «ежели перестанешь справлятися со школою и по дому, то сам ёную выкину назад». И уже к концу следующего лета, подбирая с окрестных лугов остатки сена, он оказался случайным свидетелем чуть ли не циркового действа сына с его озорной питомицей.

На данную юным воспитателем команду «Искать!» играющая глазками Лайка, шаловливо петляя по полю с поднятым кверху хвостиком, принюхивалась то к одной мышиной норке, то к другой. Подбежала к очередному чернеющему на травянистой зелени отверстию, ткнулась туда носом и с лаем посмотрела на Вовку:

– Гав-гав, шефушка… Здесь кто-то есть!

– Что ж, работай дальше, умница моя.

– И-и-и-е-е-есть! – взвизгнула принявшая своеобразную позу заправского археолога Лайка и, выпустив когти, стала врываться передними лапами в полевую норку.

Ещё большей радостью светились её глаза, когда Вовка начинал помогать лопатой, ускоряя проходку витиеватого по структуре «маршрута». А когда из подземного гнездышка испуганно выскочила попискивающая полёвка, Лайка вопросительно глянула на парнишку: мол, что с ней дальше делать?

– Возьми её, – тихо скомандовал он и тут же увидел, как её пятнистое тело одним прыжком накрыло стремящуюся назад, к своей норке, серую. Юркая собачка легонько взяла её зубами за шкирку и опять со вниманием цирковой артистки устремила взгляд на молодого «дрессировщика».

– Теперь поиграй с ней, – довольный её успехами, сказал тот.

Наполнившие поле смешанные с повизгиванием и попискиванием догонялки заворожили даже пернатых, бабочковых и ползающих «зрителей». Отставив свои привычные занятия, они увлечённо наблюдали за небывалым доселе спектаклем – почти девчоночьей игрой чёрно-белой собачки и серой обитательницы этих ковыльных полей. Некоторые из них аж подумали, что в таком качестве тоже могли бы смело резвиться с собачьей пастью. И враз затаили дыхание, когда уже уставшая от своих «цирковых» номеров Лайка снова ухватила серую за шиворот. Держа её в зубах, мотнула головой в сторону Вовки и провизжала:

– И-и-и… все, я наигралась!

– Это ж твоя добыча… можешь её и слопать, – меняя командирский тон, с заметной брезгливостью отреагировал тот и даже отвернулся от предстоящего действа.

– Гыр-р-р… не-е-ет, – впервые за время полевого «спектакля» прорычала пятнистая послушница. – Разве нас с тобой мамка плохо кор-р-рмит, чтобы я возвращалась домой ещё и с этой пискалкой?

– Ну, ладушки! – не скрывая радости от такого псиного возражения, почти крикнул Вовка. – Пущай тогда живёт, на пользу себе и округе нашей.

Это чувство мальчишеско-собачьей доброты тут же, словно людскими аплодисментами, дружно стала приветствовать вся летающая и земная живность степно-березового уголка. А наблюдавший за ними меж делом батяня только и сказал:

– В нашем хозяйстве, сынок, имецца коняка из цирку, теперя наравне со всемя́ вкалываеть… Пора бы твою собачонку-то… тожеть к пользе людской приставить.

Посмеялись оба как будто над шуткой такой, а назавтра маманя дала этой парочке уже первое «пользительное» задание. Сделать покупку в сельмаге, и притом «пущай она притаранить поклажу ту в зубах своих, острее будуть». Лайка взялась за такое поручение ещё охотнее, чем её тренер. Когда же стали возвращаться мимо скотного двора, сидевший на бревне ночной конюх рассмеялся и, заметив в авоське «тройной одеколон», почти прошептал:

– Слышь, малой… Я вот побрился, а освежить мордель-то нечем. Выручишь бедного первоцелинника, а?

Получив из мальчишеских рук желаемый большой флакон, мужчина свинтил прокуренными пальцами его пробку и понюхал содержимое. Сделал несколько ловких круговых движений и направил слегка пенящуюся зеленоватую струю в свое горло. Впервые за пять лет жизни увидевшая такую процедуру «освежения лица» любознательная собачка от неожиданности опешила и аж выронила из пасти авоську. «Можеть, то не одеколон вовсе, а лекарство такое из магазина, – подумала она. – Но пьеть его он зачем-то прям из горла да целыми бульками, не как мамка наша береть в ложечку по капелькам»… Покосилась в недоумении на Вовку и гавкнула, точно выразила эти мысли вслух.

– Дя… а, дядь, что вы делаете?! – растерянно посмотрел тот на запрокинувшего кверху голову с флаконом в руке.

– Дык одеколонюся, малой, освежаюся, – прервал свою процедуру мужик с фиолетовым носом, накапал на пальцы запашистой жидкости и стал размазывать её по лицу. – А остатки нате, вот, отнесьте с сучонкой до дому. Скажи, чё флакон был неполный, разлился как-то.

К вечеру же, когда подошло время гнать лошадей в ночное, расстроенный отец строго посмотрел на сына:

– Шо-то мой конюх занемог, рвёть ровно травой какой, встать не могёть… Думал, шо напивси синеносый, а от него одним тольки одеколоном несёть. – Парнишка с Лайкой переглянулись украдкой, чтобы батяня не заподозрил их участия в этом «заболевании». И он со вздохом заключил: – Так шо давай, сынок, собирайсь заместо его наших гривастых пасти… Собачонка у тя смекалиста, пособит.

Вовка весело взлетел в седло с уже прилаженным к нему «сидорком» из краюхи хлеба и бутылки молока, а она звонким колокольчиком обежала небольшой лошадиный табун. Пересчитав его гривы, дружно и под лёгкое ржание отправились за уходящую к звёздному горизонту околицу села. Ночь здесь выдалась очень тёплой. Обдуваемая тихим лунным ветерком, она придавала особую сочность здешнему разнотравью и небывалый аппетит потребляющему его поголовью. Досыта набившее свои объемные желудки, оно к утру уже начало с нарастающим беспокойством испытывать жажду. И Вовка решил утолить её, не дожидаясь возвращения в конюшню.

С помощью голосистой Лайки сперва пропустил к большому котловану, который расположен на подступах к селу, всех других лошадей. Сам же подъехал на низкорослой серой особи монгольской породы. Почти по-чапаевски, не покидая седла. «Так смогу лучше видеть весь табун», – подумал он и обвёл круговым взглядом жадно прильнувших к воде лошадок. Отпустил поводья своей кобылицы, чтобы дать ей возможность тоже вдосталь напиться. Но едва она ступила на кромку котлована, как тут же левая передняя нога провалилась в глиняный слой. В секунды её резкого падения вперед не ожидавший этого Вовка не успел даже подать голос и, вылетевши из седла, оказался уже в роли утопающего.