Тайна Владигора - Леонид Бутяков

— Ладно, хватит гундосить, — решительно прервал его молодой. — Гляди вон, передние уже двинулись. Трогай и ты, не задерживай, а я к Баголу подскачу — зовет, кажись…

Голоса умолкли, их сменил скрип тележных колес. Он по-прежнему не мог разлепить свинцовые веки, не чувствовал своих рук и ног, лишь спиной и затылком ощущая, что лежит на чем-то твердом, скорее всего — на досках.

Медленно, очень медленно пришло понимание, что — да, конечно, он лежит в телеге, телега движется, и это о нем сейчас говорили, его называли синегорцем и полупокойником. Но — почему? Как он здесь оказался? Что с ним случилось? Куда его везут? Вопросы осиным роем закружились у него в голове. Ответов не было. Вместо них — мрачная и холодная пустота, в которую каждое мгновение рисковало провалиться его хлипкое сознание.

Огромным усилием воли он заставил отступить наползающий ужас и постарался сосредоточиться на услышанном. В словах незнакомцев была какая-то крошечная зацепка. Если за нее ухватиться… Они называли его синегорцем! Ну конечно, он — синегорец!

Эта маленькая победа над пустотой и беспамятством вдохнула в него надежду, придала новых сил. Теперь он уже не боялся сорваться в пропасть Вечного Мрака, ибо знал: память о вотчине не сгинула, не исчезла бесследно, и она поможет ему одолеть все ступени возвращения к Жизни.

Невидимый возничий, изредка понукая лошадь, негромко напевал тоскливую песню. Он прислушался, надеясь, что ее слова о чем-нибудь напомнят ему.

Ох, у гуляки у меня,   у бедняжечки,ни жены, ни коня,   ни рубашечки,ни кола, ни двора,   ничегошеньки.Только рученьки есть,   только ноженьки.

Но умеют мои рученьки   грабить-убивать,но умеют мои ноженьки   догонять-убегать.За те рученьки мои,   за те ноженькине сносить мне головы,   о-хо-хошеньки!..

Разбойничья песня, подумал он. Хотя слова песни не были ему знакомы, они все-таки рождали смутные воспоминания: разбойное становище на берегу широкой реки, неравный и жестокий поединок с рыжим громилой, дружба с пареньком по имени Ждан, черноволосая красавица в лесной избушке, ее нежные и ласковые руки, страстная ночь любви… Здесь в его памяти вновь начиналась широкая полоса непроглядного тумана, а после нее — круговерть человеческих лиц и фрагментов каких-то сражений, разбойная ватага, в которой он, кажется, был не последним человеком. Соратники обращались к нему без подобострастия, но уважительно, и среди них ближайшими друзьями были Ждан и карлик с каким-то забавным именем. Чича? Нет… Чуча. Верно, Чуча! Этот самый Чуча хорошо знал тайные подземные ходы («А что я делал в подземелье? От кого-то прятался или что-то искал?») и, несмотря на свой малый рост, был умелым и крепким бойцом.

Обрывки воспоминаний накладывались друг на друга, хаотично переплетались, но не желали соединяться в цельную картину. И хуже всего было, что он никак не мог припомнить собственного имени.

В следующий раз он очнулся не от удара — от криков. Кричал возничий, громко ругался молодой Рухад, кричали многие другие, чьих голосов он еще не знал. Эти вопли пытался перекрыть некто властный и решительный, судя по интонациям — изрядно встревоженный, однако не приученный пасовать перед опасностью.

По-прежнему не в состоянии шевельнуться или хотя бы открыть глаза, он весь ушел в слух. Паника, если он верно понял, была вызвана встречей с лесной нечистью. К обозу приближались то ли волкодлаки, то ли упыри-кровососы, то ли и те и другие вместе. Грозно звенели мечи, которыми воины колотили о щиты, стараясь отпугнуть мертвяков, испуганно ржали кони, разноголосо возносили молитвы своим богам пленники.

Телега, на которой лежал синегорец, вдруг дернулась и, подпрыгивая на кочках, быстро покатила незнамо куда. Он услышал храп обезумевшего коня, визгливый скрип несмазанных колес и откуда-то сзади отчаянную ругань возничего. Похоже, тот свалился с телеги и теперь, проклиная все на свете, не решался-таки бежать вслед за конем.

Но скачка по лесной дороге была недолгой: на очередном ухабе телегу занесло в сторону и шарахнуло о ствол дерева. Раздался треск ломающейся оглобли, телега резко накренилась — и он кубарем полетел в кустарник.

Кусты были колючими и жесткими, однако ссадины и впившиеся в кожу колючки даже обрадовали его: телу возвращалась чувствительность, значит, есть надежда, что вскоре он вновь сможет двигаться. Воодушевленный этим открытием, он попытался поднять свинцовые веки — и получилось! Предвечерние сумерки показались ему ослепительным солнечным днем, но он заставит себя выдержать этот удар яркого света.

Когда исчезла резь в глазах, он увидел, что лежит в нескольких шагах от разбитой телеги и к нему, переваливаясь с ноги на ногу, приближается рослый мертвяк.

В том, что это именно мертвяк, упырь-кровосос, не было никаких сомнений: морда синюшная, зеленые губы вывертом, вместо глаз — розоватые бельма, кожа на шее лоскутами свисает. И своей разболтанной, переваливающейся походочкой прямиком на него топает, ибо, ясное дело, свежую кровушку учуял! А рядом еще двое, росточком помельче, вихляются, сизыми носами туда-сюда тыркаются.

Страха не было. Одно лишь удивление — с чего вдруг мертвяки до полуночи на свет божий выползли? Даже малым детишкам известно, что кровососы жуткую свою охоту на людей только в кромешной тьме ведут, поскольку при солнечном свете незрячи. Но в сознании вдруг зашевелилось воспоминание: «Было уже, было!.. Встречался я с упырями среди белого дня, а еще — русалка в болото заманивала, леший дорогу путал… Давно, очень давно это было, но ведь было же!»

Только тут он всерьез оценил угрозу, которая нависла над ним. Нависла в прямом значении слова: долговязый упырь встал в полушаге от него, вокруг себя руками водит, к земле клонится, вот-вот нащупает. Что здесь, бессильный и обезноженный, поделаешь? Не всякому здоровому, говорят, отбиться или убежать от мертвяков удается. Они, сучьи выродки, какое-то слово знают, от которого человек враз превращается в колоду бездвижную, после чего делай с ним что угодно — не пикнет, не дернется.

«А на меня и слова не затратят, — подумал отрешенно. — И без оного лежу бревном. Сейчас жилу прокусит — и прощай, белый свет!» Всего обиднее было, что белый-то свет и заслонила ему поганая рожа — клыки скалит. Эх, вмазать бы по ней с оттяжечкой!..

Он с ненавистью посмотрел на упыря и мысленно представил, с каким удовольствием размахнулся бы и вдарил ему точнехонько промеж глаз. Упырь испуганно отпрянул. Будто в самом деле получил крепкую затрещину! Два его низкорослых приятеля, почуяв неладное, остановились. Долговязый утробно взрыкнул и вновь двинулся вперед.