Предание о старом поместье - Сельма Лагерлёф

— А ведь ее милость никогда не упоминала о том, что у нее сын! — воскликнула Ингрид.

Впрочем, она нисколько не удивилась. Скорее она могла бы сказать, что всегда об этом знала.

— Никто не рассказывал вам про него, мамзель Ингрид, потому что ее милость запрещает о нем говорить. — И больше юнгфру Става ничего не пожелала добавить.

Но Ингрид и не хотела ни о чем больше расспрашивать. Она боялась узнать что-либо определенное. Она высоко вознеслась в своих мечтах и теперь опасалась, как бы они не развеялись. Конечно, правду знать прекрасно, но она может оказаться жестокой и не оправдать радужных ожиданий. Но после этого студент неотлучно был при ней день и ночь. У нее почти не оставалось времени для других. Она все время должна была быть с ним.

Однажды она увидела, как работники очищают от снега аллею, ведущую к дому. Она почувствовала нечто вроде страха. Стало быть, он явится нынче?

На другой день ее милость с самого утра сидела у окна и смотрела на дорогу. Ингрид расположилась в дальнем углу комнаты. Она не посмела сесть у окна, чтобы не обеспокоить советницу.

— Знаешь, Ингрид, кого я сегодня жду? — внезапно спросила советница.

Девушка молча кивнула. Она боялась, что голос изменит ей.

— Говорила тебе юнгфру Става, что сын у меня со странностями?

Ингрид отрицательно покачала головой.

— Он очень странный… Очень… Но нет, я не могу об этом говорить. Не могу. Увидишь сама.

Эти слова резанули Ингрид по сердцу. Она вдруг ужасно заволновалась. Почему здесь в имении все так необычно? Может быть, она не знает чего-то ужасного? Может быть, советница и ее сын в ссоре? Что же это такое? Что? Что? Она переходила от окрыляющей надежды к глубокому отчаянию. Перед ней снова прошла целая вереница видений, и она вновь почувствовала, что явиться должен он, и никто другой! Она не смогла бы объяснить, откуда в ней эта уверенность, что он и есть сын советницы. Может быть, это совсем другой? О Господи, как ужасно, что она никогда не слышала его имени!

День тянулся долго. До вечера просидели они в молчаливом ожидании.

Тут приехал батрак с возом рождественских дров, и лошадь осталась стоять во дворе, пока сгружались дрова.

— Ингрид! — взволнованно и повелительно сказала советница. — Беги скажи Андерсу, чтобы он немедля увел лошадь. Беги скорее, скорее!

Девушка сбежала по лестнице и вышла на веранду. Но тут она позабыла о том, что надо позвать батрака. Около воза с дровами стоял рослый человек в белом тулупе с громадным мешком за плечами. Ей не было нужды видеть, как он остановился и стал кланяться лошади. Она и так узнала его.

— Но, но… — тяжело дыша, она провела рукой по лицу. Как все это понять? Значит, ради этого человека ее милость так поспешно отослала ее вниз? А батрак — почему он так быстро увел лошадь? И почему он снял шапку и почтительно поздоровался? Что нужно здесь этому дурачку?

И вдруг истина открылась девушке во всей своей убийственной, оглушающей реальности. Она чуть не закричала. Значит, это не ее любимый помогал ей. Все дело в этом помешанном. Ее оставили здесь, потому что она хорошо отозвалась о нем. А его мать пожелала довершить начатое им доброе дело!

Так вот кто оказался молодым хозяином поместья! Это он, Козел!

А к ней никто не придет, никто не провожал ее сюда, никто не ждал ее здесь. Это были всего-навсего пустые мечтания, заблуждения, обман зрения.

О, как это было горько! Лучше бы ей никогда не ждать его!

Но ночью, когда Ингрид лежала в кровати под балдахином за пестрым пологом, ей приснилось, что студент вернулся домой.

— Но ведь это не ты вернулся, — сказала она.

— Нет, это я, — ответил он.

И во сне она верила ему.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Это случилось спустя неделю после Рождества. Ингрид сидела у окна в маленькой гостиной и вышивала гладью. Ее милость, расположившись на диване, как всегда, вязала. В комнате стояла тишина.

Молодой Хеде пробыл дома неделю, и все это время Ингрид с ним не встречалась. Он и в собственном доме жил, как простолюдин, спал в людской, ел на кухне. И он никогда не заходил к матери.

Ингрид знала, что и советница, и юнгфру Става ждали от нее, что она сделает что-нибудь для Хеде или по крайней мере каким-то образом сумеет повлиять на него так, что он останется дома. И она очень страдала из-за того, что никак не может сделать то, чего они хотят. Она была в полном отчаянье от бессилия, которое охватило ее с тех пор, как рухнули ее надежды.

И вот юнгфру Става только что явилась и сообщила, что Хеде укладывает свою дорожную суму и собирается уходить. На этот раз он пробыл дома даже меньше, чем в свои прежние наезды на Рождество, добавила она, бросив укоризненный взгляд на Ингрид.

Ингрид прекрасно понимала, чего они ждали от нее, но была не в силах помочь. Молча продолжала она заниматься своим делом.

После ухода юнгфру Ставы в гостиной сноса воцарилась тишина. Ингрид совершенно забыла, что она не одна, и внезапно впала в странное забытье, причем все ее горестные думы вылились в фантастическое видение.

Ей привиделось, будто она бродит по всему громадному господскому дому. Она шла через множество залов и комнат, где мебель была в серых чехлах, люстры и картины обернуты тюлем, а на полу лежал толстый слой пыли, взлетающей под ее ногами. Но вот наконец она дошла до комнаты, в которой никогда прежде не бывала. Это была совсем маленькая комнатка, а стены и потолок в ней были почему-то черные. Но, приглядевшись, Ингрид увидела, что они вовсе не были окрашены черной краской или задрапированы черной материей. Черной комната казалась потому, что здесь стены и потолок были сплошь заняты висящими на них летучими мышами. Эта комната была не что иное, как гигантское гнездо летучих мышей. В одном из окон было выбито стекло, и становилось понятно, каким образом они проникли сюда в таком невероятном количестве, что смогли заполонить стены и потолок. Они висели неподвижно, погруженные в зимнюю спячку, и даже не пошевельнулись, когда Ингрид вошла в комнату.

Но зрелище это внушило ей такой ужас, что она задрожала с ног до головы. Жутко было наблюдать эту массу тварей, которыми была увешана вся комната. Их черные крылья обернулись вокруг туловищ наподобие плащей, каждая из них вцепилась в стену единственным своим длинным когтем и висела на нем, погруженная в мертвый сон.

Все это Ингрид видела отчетливо, и она думала про себя, знает ли юнгфру Става о том, что летучие мыши заполонили в доме целую комнату.

И ей привиделось, будто она подошла к юнгфру Ставе и спросила ее, была ли она в этой комнате и видела ли там летучих мышей.

— Конечно, видела, — ответила ей юнгфру Става. — Это их комната. Разве вы не знаете, мамзель Ингрид, что у нас в стране в каждом старом поместье одну комнату оставляют для летучих мышей?

— Никогда об этом не слыхала, — ответила Ингрид.

— Поживете с мое на белом свете, мамзель Ингрид, тогда и поймете, что я говорю правду, — сказала юнгфру Става.

— Не понимаю, как можно терпеть в доме эту нечисть, — сказала Ингрид.

— Приходится, — возразила юнгфру Става. — Эти летучие мыши — птицы госпожи Скорби, и она повелела нам приютить их здесь.

Ингрид видела, что юнгфру Става больше не хочет об этом говорить. Она вновь принялась за вышивание, но из головы у нее не шли слова домоправительницы, и она все думала, кто же эта госпожа Скорбь, что забрала здесь в доме такую власть и даже сумела вынудить юнгфру Ставу отдать одну из комнат в доме летучим мышам.

И только она так подумала, как увидела из окна черный санный возок в упряжке черных коней, остановившийся около веранды.

Она увидела, как из дома вышла юнгфру Става и присела в почтительном реверансе. Из возка появилась старая дама в длинном черном бархатном плаще с падающим на плечи многослойным воротником. Она была сгорбленная и передвигалась с трудом. Ей даже тяжело было переставлять ноги, чтобы взойти на ступеньки лестницы.

— Ингрид, — сказала советница, поднимая взгляд от вязанья, — мне кажется, я слышу, что приехала госпожа Скорбь. Это ее колокольчик звенел. Заметила ли ты, что в ее экипаже никогда не бывает бубенцов, а лишь один малюсенький колокольчик? Но он слышен, он слышен! Спустись в прихожую, Ингрид, и попроси госпожу Скорбь пожаловать сюда.

Сойдя в прихожую, Ингрид увидела, что госпожа Скорбь стоит на веранде и беседует с юнгфру Ставой. Ее они не заметили.

Ингрид с удивлением увидела, что сгорбленная старая дама прячет под своим широким многослойным воротником нечто похожее на черный траурный креп. Он был очень тщательно спрятан от посторонних глаз. Ингрид долго пришлось приглядываться, прежде чем она обнаружила, что это была пара больших крыльев летучей мыши, которые госпожа Скорбь таким способом пыталась скрыть.

Девушка еще больше заинтересовалась старой дамой и попробовала разглядеть ее лицо, но та стояла к ней спиной и смотрела во двор, так что это оказалось невозможным. Тем не менее, когда госпожа Скорбь протянула руку домоправительнице, Ингрид увидела, что один палец у нее значительно длиннее других, а на конце его торчит длинный загнутый коготь.