Уроки Великой депрессии - Александр Шубин

Советский фактор еще сильнее воздействовал на мировую экономику. Хлебные массы, выколачиваемые из крестьян, били по мировым хлебным ценам, не давая подняться фермерам Западной Европы и Северной Америки.

Советский демпинг вызывал нараставшее сопротивление в странах Запада. Особенно непримирима была Франция: «на волне кампании против советского демпинга и применения в СССР принудительного труда для производства дешевых экспортных товаров Франция ввела 3 октября 1930 г. ограничения на советский экспорт»[66]. СССР ответил на действия Франции. 18 октября Политбюро приняло решение: «Принять меры к совершенному прекращению или максимальному сокращению заказов и закупок в тех странах, которые установили особый, не распространяющийся на другие страны режим для торговли Союза ССР, или применяют мероприятия законодательного или административного порядка, препятствующие нормальному ввозу товаров в эти страны». В то же время считалось необходимым «всемерно форсировать наши продажи на Францию, хотя бы ценою известных материальных потерь»[67]. В условиях кризиса Советскому Союзу было важнее всего сбыть свое сырье — найти возможность закупить технику и промышленные товары было легче, но они были дороги. Проблемы с Францией удавалось компенсировать путем массированного экспорта в Германию, Италию и Великобританию. За расширение своих заказов в Великобритании до 20 млн. фунтов стерлингов СССР требовал кредиты и расширение экспорта хлеба, леса и рыбных консервов.

В сентябре 1932 г. на конференции Британской империи в Оттаве канадцы поставили вопрос ребром: или Великобритания остановит приток советского сырья на свой рынок, освободив место доминионам, или Канада отгородится от метрополии своей таможней. Это означало бы крушение «общего рынка» Британской империи. 16 октября 1930 г. Британия прекратила действие советско-британского торгового соглашения. Премьер-министр Болдуин заявил в 1931 г.: «в настоящее время Россия представляет самую серьезную потенциальную опасность для нашего экономического развития»[68]. Действительно, экспорт из СССР в Великобританию вырос с 21,6 до 34,2 млн. ф. ст. в 1928–1930 гг., в то время как импорт из Великобритании составлял 4,8–9,3 млн. ф. ст. Такой пассивный баланс не устраивал ни англичан, ни канадцев. В 1933 г. между СССР и Великобританией разразилась торговая война. Только в 1934 г. было заключено новое торговое соглашение. В Италии Советский Союз надеялся занять господствующие позиции на хлебном рынке. Российский демпинг вызывал сопротивление и там. В августе 1931 г. Политбюро с тревогой констатировало, что «итальянский рынок фактически закрыт для нашей пшеницы, …повышены пошлины на мясопродукты, поднимается кампания против нашего леса…»[69] 16 января 1933 г. Муссолини разорвал торговый договор с СССР.

В апреле 1931 г. Франция, лишившаяся советских заказов, дрогнула. Начались переговоры. Французские санкции удалось отменить только 16 июля 1931 г. В конце 1930 — начале 1931 гг. во Франции нарастала антисоветская кампания, которая рассматривалась в Москве как подготовка интервенции против СССР. Такая интервенция в виде атаки восточноевропейских союзников Франции, высадки белого десанта могла быть смертельно опасной в условиях разраставшихся по всей стране крестьянских выступлений, которым не хватало только центров для консолидации антикоммунистического движения вокруг хотя бы небольшой освобожденной территории. Мы увидим, что такие угрозы воспринимались в Кремле более чем серьезно.

Опасения по поводу возможности нападения на СССР разделяли не все советские лидеры. Чичерин писал Сталину в 1929 г.: «все эти нелепые разговоры в Коминтерне о борьбе против мнимой подготовке войны против СССР только портят и подрывают международное положение СССР»[70]. Современные исследователи, однако, склонны считать опасения Политбюро вполне оправданными: «Политбюро справедливо опасалось, что разговоры о восстании в Европе на фоне начавшейся „великой депрессии“ спровоцирует ответную реакцию англо-французских „империалистов“, для которых антисоветская интервенция может показаться привлекательным способом выхода из экономического кризиса»[71].

Летом 1931 г. СССР активно зондировал почву для заключения пактов о ненападении с Францией и Польшей. Пока неудачно.

Вплоть до осени 1932 г. несмотря на все усилия в СССР сохранялось заметное преобладание импорта над экспортом. Дефицит внешнеторгового баланса мог опрокинуть и без того перенапряженную финансовую систему страны. А значит — отбросить страну к началу НЭПа. Решившись на прыжок Пятилетки, Сталин уже не мог ослабить нажим на страну.

По мере подготовки к вводу в строй «гигантов первой пятилетки» СССР стал все активнее закупать оборудование, став не только конкурентом фермеров, но и рынком сбыта для машиностроительных предприятий стран Запада. В 1931 г. СССР в некоторых отраслях покрывал 30–50 % мирового импорта машин и оборудования. Впрочем, вскоре СССР стал производить собственную технику. Количество договоров, заключенных в год с западными фирмами, которое возросло в 1929–1930 г. с 48 до 59, в 1931 г. упало до 10. В начале 1931 г. продолжали действовать 124 таких договора, а через год — только 74, и дальше это число продолжало падать — заключалось все меньше новых договоров. Руководство СССР нередко досрочно расторгало соглашения с западными фирмами вследствие «малой их эффективности» или «относительно быстрого полного освоения и наших собственных достижений, которые перекрывали опыт и возможности инофирм»[72]. Использовав западные наработки, дальше можно было действовать самостоятельно. На пике сотрудничества стоимость договоров составляла 77,3 млн. руб., что не перекрывало последствия советского демпинга.

Хотя положение в Германии, СССР и Азии нельзя рассматривать в качестве основных причин Великой депрессии, влияние таких величин на состояние перенасыщенного мирового рынка все же является существенным. Так, анализируя кризис 1920–1921 гг., Н. Д. Кондратьев среди его причин называет и такие: «сжимание рынка сбыта увеличивается тяжелыми условиями репарационной системы, в которые была поставлена Германия… Наконец, мировой рынок сбыта… сильно сузился благодаря тому, что Восточная часть Европы и прежде всего Россия, а также долгое время часть Малой Азии (Персия, Турция) находятся вне нормальных связей мирового хозяйства»[73]. Индия — более весомый фактор, чем Турция и Иран.

Ниспадающая линия кондратьевской волны неизбежно вела к кризису, а монополизация рынков, финансовый «пузырь» и резкие удары по нему со стороны «внеэкономических» факторов предопределяли резкое, «внезапное» начало Великой депрессии. Ситуация в Германии, СССР и Азии определяла время начала кризиса, усугубили его катастрофичность и во многом — долгосрочные последствия. Три «иглы», как раз в 1928–1930 гг. особенно болезненно вонзившиеся в раздутый до предела «пузырь» мировой экономики, по мере его «сдувания» продолжали воздействовать на мировую ситуацию все сильнее. Если в 1929 г. воздействие СССР, Германии и борьбы за Азию на ситуацию в мире было второстепенным, могло играть только роль провоцирующего фактора в судьбе мира, решавшейся между Нью-Йорком, Лондоном и Парижем, то в результате Великой депрессии воздействие «трех игл» стало решающим, и прежние гегемоны мира потеряли инициативу. «Варвары» вышли на арену и стали теснить «ойкумену».

Современные либеральные экономисты видят причины последовавшего в октябре 1929 г. краха в слишком жестком проведении либеральных принципов, в ошибках финансового регулирования: «Эта ошибка заключалась в том, что в момент, когда с экономической точки зрения надо было радикально смягчать финансовую политику, она наоборот, была кардинально ужесточена, что привело к биржевому краху и подлинной хозяйственной катастрофе»[74]. Впрочем, это была не ошибка, а идеология. Либеральный курс проводился со знакомым нам по 90-м годам догматизмом. Либералов-догматиков всегда критикуют умеренные либералы. В их спорах, увы, теряется главное — системные причины катастрофы.

Даже если бы политика проводилась умеренными либералами, крах был неизбежен. Можно было бы немного снизить масштабы катастрофы, но не избежать ее — финансовый капитал слишком далеко увел рынок от состояния равновесия, от возможности плавного спада. Да и внешние факторы не давали системе выправиться.

23 и особенно 24 октября началось стремительное падение акций Нью-Йоркской фондовой биржи. Сотни тысяч вкладчиков пытались спасти свои небольшие капиталы, усиливая панику. К концу октября в США обесценились акции на 15 млрд. долл. Разорилось почти 500 миллионеров (из 513) и около миллиона мелких вкладчиков. Потерявшие все бизнесмены отправлялись на биржу труда или кончали с собой.