Уилт - Том Шарп

— Ах ты, моя девочка, — сказал Уилт и пошел на кухню посмотреть, как там дела у «вари-прямо-в-пакете». Оно уже превратилось в «гори-прямо-в-пакете». Уилт выключил горелку, пошел в туалет под лестницей и посидел там, обдумывая следующий шаг. Он использует куклу, чтобы прорепетировать убийство. И, когда придет настоящий день, вся процедура будет для него настолько привычной, что он начнет действовать как автомат. Убийство по условному рефлексу. Убийство по привычке. К тому же ему нужно знать, сколько на это уйдет времени. Так что очень кстати, что Ева отправилась на выходные с Прингшеймами. Это может положить начало серии Евиных внезапных исчезновений. Он будет провоцировать ее делать это снова и снова. А затем последует визит к доктору.

— Доктор, у меня бессонница. Моя жена все время куда-то уезжает и оставляет меня, а я не могу привыкнуть спать один. — Рецепт на снотворное. Затем вечером:

— Я сегодня приготовлю овалтайн, дорогая. Ты выглядишь усталой. Я принесу тебе лекарство в постель. — Признательность, за которой последует храп. Затем вниз, к машине… должно быть не очень поздно… где-нибудь в половине одиннадцатого… потом к техучилищу… и вниз, в яму. Может, засунуть ее в полиэтиленовый пакет… нет, никаких пакетов.

— Как я понимаю, вы приобрели недавно большой полиэтиленовый пакет, сэр. Не могли бы вы его нам показать? — Нет, лучше просто сбросить ее в яму, которую они утром зальют бетоном. И, наконец, недоумевающий Уилт. Сначала он пойдет к Прингшеймам.

— А где Ева? Вы должны знать. — Мы не знаем. — Не лгите мне. Она все время у вас торчит. — Мы говорим правду. Мы ее не видели. — И тогда он отправится в полицию.

Мотива нет, улик нет, раскрытию не подлежит. И это докажет, что он человек, способный на поступок. А может, он на это не способен? Что, если он признается под нажимом? Даже в этом случае смысл есть: так или иначе он узнает, какой же он есть на самом деле, хоть единожды в жизни совершит поступок. А пятнадцать лет в тюрьме, по сути, равнозначны пятнадцати, нет, двадцати годам, проведенным в техучилище с презирающими его бандитами. Более того, на суде он может упомянуть эту книгу в качестве смягчающего обстоятельства.

— Ваша светлость, господа присяжные заседатели! Я прошу вас поставить себя на место обвиняемого. Двенадцать лет он был вынужден читать эту мерзкую книгу умирающим от скуки и агрессивно настроенным молодым людям. Он должен был переносить бесконечные повторы и испытывать тошноту и смертельную скуку от отвратительно романтического взгляда мистера Голдинга на человеческую природу. Да, я знаю, вы все считаете, что мистер Голдинг вовсе не романтик, что его мнение о человеческой природе, выраженное им в описании группы молодых людей, высаженных на необитаемый остров, является полной противоположностью романтизму, и что сентиментальность, в которой я его обвиняю и которой мой подзащитный обязан появлением в этом суде, можно найти не в «Повелителе мух», а скорее в его предшественнике, «Коралловом острове». Но, Ваша светлость, господа присяжные заседатели, существует такая вещь, как извращенный романтизм, романтизм разочарования, пессимизма и нигилизма. Давайте на мгновение предположим, что мой подзащитный потратил двенадцать лет на чтение группе учеников не книги мистера Голдинга, а «Кораллового острова». Можно ли предположить, что в этом случае он был бы доведен до убийства своей жены? Нет. Тысячу раз нет. Он бы почерпнул вдохновение из книги мистера Валлантайна, научился бы самодисциплине, оптимизму и вере в то, что человек способен при помощи собственной изобретательности выбраться из безнадежной ситуации…

Здесь, пожалуй, не стоит заходить так далеко. В конечном счете обвиняемый Уилт проявил достаточно изобретательности, чтобы выбраться из безнадежной ситуации. И все-таки мысль была неплохая. Уилт закончил свои дела в туалете и оглянулся в поисках туалетной бумаги. Таковой не оказалось. Проклятый рулон кончился. Он пошарил в кармане, обнаружил Евину записку и употребил ее по назначению. Затем он спустил ее в канализацию, пофукал антисептиком ей вслед, чтобы выразить свое отношение к ней и ее автору, и направился на кухню за следующей порцией джина.

Остаток вечера он провел перед телевизором с куском хлеба с сыром и банкой консервированных персиков. Наконец пришло время приступить к первой репетиционной поездке. Он вышел из дому через парадную дверь и огляделся. Было уже почти темно, и никого не видно. Оставив дверь открытой, он поднялся на второй этаж, взял куклу и положил ее на заднее сиденье машины. Ему пришлось потрудиться, прежде чем он сумел закрыть дверь. Уилт сел в машину, выехал на Парквью и поехал на окружную дорогу. К стоянке для машин позади техучилища он подъехал кровно в половине одиннадцатого. Он выключил мотор и посидел, изучая окрестности. Вокруг ни огонька, ни души. Да и откуда им взяться? Техучилище закрывалось в девять.

6

Салли лежала голая на палубе катера, ее тугие груди были устремлены в небо, ноги раздвинуты. Рядом на животе лежала Ева и смотрела вперед по течению.

— Господи, это просто рай, — вздохнула Салли. — У меня такие глубокие чувства к деревне.

— У тебя такие глубокие чувства, и точка. — сказал Гаскелл, неуверенно направляя катер к шлюзам. На нем были капитанское кепи и светозащитные очки.

— Еще одно клише, — заметила Салли.

— Мы подходим к шлюзам, — забеспокоилась Ева. — Там какие-то мужчины.

— Мужчины? Дорогая, забудь о мужчинах. Здесь только ты и я и крошка Джи, а Джи не мужчина, не так ли? Джи, крошка?

— Со мной это бывает, — сказал Гаскелл.

— Но редко, ужасно редко, — заметила Салли. — К тому же, какое это имеет значение? Вот мы сейчас идиллически плывем вниз по реке в чудесное летнее время.

— А не надо ли нам было прибрать в доме перед отъездом? — спросила Ева.

— Весь смак вечеринок в том, чтобы не убирать после, а убраться прочь. Вернемся, все сделаем.

Ева встала и пошла вниз. Они были уже совсем рядом со шлюзами, и она не могла допустить, чтобы на нее, голую, пялились два старика, сидящие около шлюза на скамейке.

— Черт возьми, Салли, ты не можешь что-нибудь сделать со своей подружкой? У меня от нее соски чешутся, — сказал Гаскелл.

— О, Джи, крошка, не может того быть. Если так, ты можешь поступить, как Чеширский кот.

— Чеширский кот?

— С улыбкой испариться, утробой вперед, радость моя. В ней положительно есть нечто гигантски утробное.

— В ней положительно есть нечто гигантски надоедливое.

— Любовь моя, подожди немного. Ты должен подчеркивать эмансипированность, закрывать глаза на недостатки и быть третьим лишним.

— Не быть третьей лишней. Кодовое слово — третья, — сказал Гаскелл, задевая бортом катера шлюз.

— Но это же главное.

— Что главное? — спросил Гаскелл.

— Быть третьей лишней. Я имею в виду, так у нас должно быть с Евой. Она делает всю домашнюю работу, крошка Гаскелл может изображать капитана и пускать слюни при виде сисек, а душка Салли может пошарить в лабиринтах своего ума.

— Ума? — переспросил Гаскелл. — Какой ум у умственно отсталых? Кстати, о кретинах, что там поделывает мистер-в-промежности?

— У него есть Джуди, так что есть с кем путаться. Сейчас он, наверное, ее трахает, а завтра сядет смотреть с ней телек. Может, он ее даже отправит к Мэвис Моттрам на контраблядское занятие по составлению букетов. Они подходят друг другу. Ты же не будешь отрицать, что вчера она его крепко зацепила.

— Что было, то было, — сказал Гаскелл и закрыл ворота шлюза.

Катер проплывал мимо двух стариков, сидящих на скамейке. Оба вытаращили глаза при виде Салли. Она сняла солнцезащитные очки и тоже уставилась на них.

— Не повредите свою предстательную железу, старичье, — сказала она грубо. — Что, задницы никогда не видели?

— Вы ко мне обращаетесь? — спросил один из стариков.

— Не сама же я с собой разговариваю, — сказала Салли.

— Тогда я отвечу, — сказал старик. — Почему же, видел. Однажды.

— Вот насчет однажды это точно, — сказала Салли. — И где же?

— У старой коровы, у которой только что был выкидыш, — ответил старик и сплюнул на аккуратную клумбу с геранью.

Ева сидела в каюте и недоумевала, о чем это они там разговаривают. Она прислушивалась к плеску волн за бортом, стуку машины и думала о Генри. То, что он сделал, было так непохоже на него. Совсем непохоже. И на глазах у всех этих людей. Он, наверное, был сильно пьян. Все это так унизительно. Что же, пусть помучается. Салли говорит, что мужчин надо заставлять мучиться, это является частью процесса эмансипации. Им нужно показать, что ты в них не нуждаешься, а насилие — это единственное, что доступно мужской психике. Потому она так сурова с Гаскеллом. Мужчины подобны животным. Им нужно показать, кто хозяин.