Джон - Вероника Мелан

– И поставит тебе плюс один балл?

– Не важно, сколько именно она тебе поставит, хотя это напрямую влияет на твою дальнейшую жизнь. Важно то, что тебя слышит и твое тело, которое после переосмысления помогает с помощью прощения отпустить накопленную внутри негативную энергию. И тогда болезнь уходит.

– Совсем?

– Когда как. Иногда совсем и сразу. Иногда на это требуется время, так как оно требуется на само осознание, иногда все это не работает вообще – такое случается в случае, если человек не желает анализировать ошибки, а желает лишь излечиться и для этого мысленно талдычит «прости-прости-прости» без всякой пользы. Кого «прости» и за что, если ты как был глупым, так и остался? Формула видит, как я уже говорил, изнутри, и ее не обмануть.

По всему выходило, что прощение есть огромная работа над собой, над собственными ошибками. И тогда, как ни странно, все вышесказанное приобретало смысл и начинало представляться процессом, хоть и не простым, но (ура бабке-логике, которая, наконец-то, ушла в нокаут) адекватным, правильным, то есть логичным.

– Я хочу проверить. Проверить еще раз, – моей решимости не было предела. – Хочу вылечить что-нибудь еще раз.

Человек на экране усмехался.

– Не вижу, чтобы у тебя что-нибудь болело. И вообще, судя по моим сканам, ты достаточно здорова – как ты собираешься это проверять?

Достаточно, но не полностью. О том, что у меня, начиная с пятнадцати лет, время от времени ныла спина, я Дрейку не говорила – ноет, и что с того? У всех, наверное, ноет – так я относилась к этому раньше. Теперь же хотела понять причину.

– У меня иногда болит спина. Ноет.

– Какой отдел – грудной, поясничный?

– Грудной. Ноет иногда подолгу и так, что трудно сидеть или стоять. Потом унимается, какое-то время не напоминает о себе, затем появляется вновь. В чем причина? Что мне нужно переосмыслить, а затем себе простить?

Ответ последовал сразу и без промедления:

– Чувство долга.

Я удивилась.

– Но ты же говорил, что все идет от трех основных стрессов: вины, страха или злобы? При чем здесь долг?

– При том. Что такое чувство долга? Это чувство вины: «Если я не схожу в магазин, меня отругают», «если не куплю продуктов, не из чего будет сварить суп», «если не буду хорошо учиться, меня не похвалят» (и, значит, я буду плохой – «виноватый»), «если не заработаю больше, не смогу помочь близкому человеку…» и так далее и тому подобное до бесконечности. Общий перевод всего: «Я снова буду плохим и виноватым».

– Но ведь так и есть?

В том, что он только что перечислил, была не только горечь, но и изрядная доля правды. А как же еще? Мы все кому-то что-то должны. Всегда.

– Дина, ошибка заключается в том, что ты делаешь хорошие дела, исходя из чувства вины. Не радость, не свобода воли толкают тебя на совершение хороших поступков, а принуждение. Страх того, что если ты этого всего не сделаешь, будешь виноватой. Понимаешь? Ты твердишь себе: «Я должна, я должна, я должна…», хотя на самом деле ты никому ничего не должна – это твой выбор – делать или не делать.

– Но делать в данном случае кажется верным решением. Лучшим.

– Да! Но без принуждения, не из страха, что если не сделаешь, тебя не будут любить – сама себя не будешь любить, улавливаешь? Думаешь, если ты отпустишь это вечное «должна», то перестанешь вести себя ответственно?

– А не перестану?

– Нет! Но вместо того, чтобы делать эти вещи из страха, ты начнешь делать ИХ ЖЕ из радости. Чувствуешь разницу? А пока ты руководствуешься не той мотивацией, твое тело страдает. Область позвоночника – это область принципов. Грудной отдел – чувство вины. Твоя спина ноет из-за твоих же собственных «должна» и не перестанет, пока ты не отпустишь самопринуждение.

– А если отпущу?

– Для начала отыщи их всех. Найди внутри, осознай. А после прости.

– И моя спина перестанет ныть?

– Ну, это ты мне об этом и скажешь, не так ли?

Он снова был тем же Дрейком – хитрым, чуть надменным, с дьявольским огоньком в глазах и приправой из перца в голосе.

Я записала на листе: «Спина. Грудной отдел. «Должна»».

– Я прощу. И расскажу тебе о результатах.

– Я буду тут и буду ждать.

Он улыбался.

Я любила его – этого мужчину. До бесконечности, которая красовалась в виде символа на подаренном им кольце.

– Мы закончили?

– На сегодня да.

В другой раз я с любопытством изучала бы интерьер незнакомого кафе, куда зашла впервые в жизни, но теперь, спустя двадцать пять минут после занятия, мои потерявшие фокус глаза не видели ни стоящую на столе чашку с чаем, ни подставку с веером салфеток, ни ламинированного осеннего предложения – «при покупке двух кексов с начинкой, кофе в подарок…», ни целующейся у окна парочки.

Погрузившись внутрь себя настолько глубоко, насколько это вообще возможно, я вновь сидела рядом с воображаемой частью себя – Динкой двойником – и молчала. И она – хмурая, недружелюбная и набыченная – угрюмо молчала тоже.

– А что ты должна и кому? – наконец спросила я без предисловий – мне хотелось это понять. Нет, не затем, чтобы вылечить спину – на данный момент она не болела, – но затем, чтобы разобраться в том, оказался ли Дрейк в очередной раз прав.

– Кому? И что? – повторила я с нажимом.

– А ты не знаешь! – ответили мне с таким количеством ехидства, что впору было им подавиться.

– Не знаю. Ведь никому, ничего?…

– Ну да, как же…

– Поясни.

– Только не прикидывайся, ладно? – мое отражение жгло меня взглядом, а в глазах плескался страх, отчаяние и боль. Неужели это я? Неужели все так плохо? – Я должна везде и всем. ВЕЗДЕ! Следить за мамой и ее проблемами – чтобы она не болела, чтобы у нее хватало денег, чтобы ничего не случилось. За бабушкой тоже. Должна быть прекрасной ученицей…

– Ты и так прекрасная ученица…

– А Тайра? Она видит и понимает больше, у нее врожденные способности видеть, и если я не буду нажимать и подгонять себя, кем я стану через месяц? Кем? В своих собственных глазах?

Я молчала. Да, рядом с Тайрой иногда комплексуешь – подруга умела многое из того, чего не умела я.

– Я должна быть все время на связи, потому что, если кому-то понадобиться «прыгнуть»… Должна беречь силы, постоянно выполнять энергосберегающие практики. Должна уметь держать лицо, должна всех понимать, должна соответствовать Дрейку, потому что он… он Великий! Я всегда должна быть лучше всех, чтобы доказать, что достойна быть здесь, в этом мире – что я не изгой, не иждивенец, не сраный иммигрант, которого здесь приютили и держат из жалости…

– Да что ты такое говоришь?

– То, что ты на самом деле думаешь!

Я возмутилась, да, но лишь внешне, так как где-то глубоко внутри знала, что она права, – я именно так и думала. Хлестала себя невидимой хворостиной, гнала вперед, училась быть лучше, умнее, правильнее, не позволяла себе поблажек, не слушала собственное нытье и теперь воочию увидела ту часть себя, над которой все это время издевалась. Себя саму – жалкое зрелище. Согнутая под гнетом спина, опущенные уголки губ, затравленный взгляд, вечный страх «а что, если кто-то будет лучше?» и безнадегу от того, что никогда не смогу свалить с плеч это ярмо, – нести мне его и нести до конца жизни.

Ведь я сама это выбрала.

– А что, если ты не станешь ничего этого делать?

– Не стану? – в голосе двойника сквозило откровенное ехидство. – И кем я тогда буду? Кем? Безответственным говном? Не человеком, а дерьмом на ножках? Слабаком?

Да, мое отражение слов не выбирало, и от прямоты становилось еще больнее.

– Для кого ты им станешь? Никто не посмеет тебя осудить…

– Да я САМА СЕБЯ ОСУЖУ! САМА! Кем я буду в собственных глазах, если перестану заботиться о матери? Кем, если не смогу помочь отряду в нужный момент? Кем, если опущусь до внешнего вида кухарки, находясь рядом с самым великим человеком этого мира? За что мне останется себя уважать?

– Да уважают ведь не за это!

– А за что?!

– А просто так! За то, что человек просто есть. И любят его тоже просто так – за то, что есть.

– Ты сама-то в это веришь?

– Верю, – вдруг неожиданно жестко ответила я. – Стань ты самой худшей ученицей этого мира, и я все равно буду тебя любить.

– Ну да, как же…

– И можешь ни разу больше не наложить макияж и не сделать прическу – ты не станешь для меня хуже. Я буду. Тебя. Любить.

– Да не ври ты мне! – взвизгнул образ.

– И пусть кто угодно думает, что ты – иждивенец, сраный мигрант в этом мире, – но я-то знаю, что ты самый лучший человек. ЗНАЮ. Ты в любом мире была бы самой лучшей!

У нее дрожал подбородок. Она не верила мне – не могла, боялась. Что это все пустое, что все – слова, что стоит попробовать перестать выкладываться, изнашивать себя, как и прежде, на двести процентов, и любовь к самой себе потеряется, исчезнет. Оказывается, это очень страшно – бояться, что перестанешь любить себя сам. Едва ли есть что-то страшнее.