Без веры и закона - Марион Брюне

Когда пианист перестал играть, Дженни спустилась в зал, улыбающаяся, соблазняющая, с той улыбкой ни для кого, которая иногда появляется у женщин и которую так и тянет стереть у них с лица.

Дженни направилась к стойке, но Стенсон преградила ей путь и взяла ее за руку, запросто. Мне бы тоже так хотелось, очень. Дженни смотрела на Эб и улыбалась уголком губ. Было заметно, что она ей рада, но не очень-то хочет это показывать.

— Так ты вернулась? — сказала Дженни, не то спрашивая, не то утверждая.

— Проездом, — буркнула Эб.

Они стояли неподвижно и смотрели друг на друга. То ли поединок, то ли объятие без рук.

— Я с собой кое-что привезла. Теперь ты можешь бросить свое дерьмовое ремесло.

— Кто сказал, что я хочу его бросить?

— Дженни…

— Кто сказал, что мне нужна твоя помощь?

— Уж я-то такого точно не говорила.

— Пока не доказано обратное, помощь скорее нужна тебе.

Стенсон погладила ее по щеке.

— А ты не изменилась. Ласкова, как пума в горах. Или как дикобраз, я еще не решила.

— Я как пума.

— Нет, больше похожа на дикобраза.

— Поганка.

— Шлюха.

— Это моя работа, Эб, так что тебе меня не обидеть.

Обе тихонько рассмеялись — Дженни звонче, Стенсон глуше и сдержанней. Потом они все-таки обнялись, прижались друг к другу и все продолжали смеяться.

— Я тебе рада.

— И я тебе.

— Что это за паренек, с которым ты вернулась?

— Если кто спросит, скажешь, что понятия не имеешь.

С ослепительной улыбкой Дженни оторвалась от Эб и протянула мне руку.

— Дженни.

— Гарет, — поспешно назвался я.

Но у меня в голосе не появилось мужской весомости, хотя я надеялся. Зато руку я ей пожал крепко.

— Пошли отсюда, здесь слишком много народу.

Дженни снова направилась к сцене, и я последовал за ней следом. Эб погасила сигарету о каблук и пошла с нами. Сбоку от сцены за бархатной зеленой занавеской оказалась дверь в комнату, куда и привела нас Дженни. В комнате с десяток полуголых девиц красились перед зеркалами, болтали, курили, причесывались. Несколько мужчин сидели в креслах с вышитыми подлокотниками и выпивали, они тоже курили и перебрасывались шутками с девушками. Здесь тоже веселились, но не так шумно, как по ту сторону бархатной занавески. Когда мы вошли, одна из девушек сидела на коленях у мужчины в кресле и дергала его за усы, а он глуповато посмеивался и гладил ее по спине. Казалось, что я вступаю в запретный мир, в прихожую преисподней, куда меня немедленно отправят за то, что я смею смотреть на голые ноги, животы и плечи, гибкие и округлые. И еще мне показалось, что я как будто и не против попасть в ад.

Как только мы вошли, послышались удивленные и радостные восклицания, и полуголые девушки кинулись здороваться и обнимать Эб. В грязных джинсах и затертой клетчатой рубахе она выглядела среди них странно. Мужчины начали к ней приглядываться, но не как к добыче, а скорее как к сопернице. Мне стало за Эб неспокойно, а ей хоть бы что. Она здоровалась с девушками как с давними подружками и каждой говорила что-то приятное. Дженни подошла к Эб и утянула ее за рукав в дальний угол комнаты, положив конец общему оживлению.

— Она играет во дворе за кухней. Иди к ней, Эб. Она так тебе обрадуется.

В пыли за домом сидела маленькая девчушка. Около нее раздавалось жужжанье, и она время от времени вскрикивала, видимо, от радости. Закусив губу, она наслаждалась представлением живого театра: богомол не спеша, обстоятельно закусывал своим членистоногим собратом. Эб застыла на пороге. Покачивалась на каблуках взад-вперед, сунув большие пальцы за пояс. Прядь волос упала ей на глаза. Солнце золотило маленькую девочку, а вот Эб, похоже, хотелось выпить воды и посидеть в тени. Она сглатывала слюну, как будто в пустыне, потом опустилась на ступеньку и достала из кармана сигарету. Я отступил обратно в дом, сделался невидимкой. Понимал, что я тут лишний, но так хотелось посмотреть, что будет дальше. Любопытство было сильнее меня, и потом я не знал, куда себя деть, вот и ходил за Эб как тень. В общем, я встал за занавесками. Они были слегка раздвинуты, открывая передо мной сцену, и я, непрошеный и нежеланный зритель, наблюдал за необычайной встречей.

Теперь девчушка рисовала пальцем в пыли, обводя насекомых по кругу. Она явно делала это ради ощущений, а не чтобы изображать какие-то фигуры. Богомолы ее уже не интересовали, она танцевала в пыли руками. На вид девчушке было лет пять. А может, шесть. Эб не шевелилась, сидела и курила. Одна нога на земле, вторая на ступеньке, колено приподнято. Девочка то ли услышала, как скрипнул сапог, то ли почувствовала, что она тут не одна: внезапно подняла голову, прищурилась и вытерла руки о юбку. И мигом просияла, подскочила и неуклюже ринулась к Стенсон. Эб даже не шевельнулась. Девчонка обняла ее, а Эб так и сидела с сигаретой в руке.

Потом она что-то ответила девочке. Потрепала ее по голове точно собачонку. А сама смотрела куда-то вдаль, грустно и безнадежно.

А я за занавесками обливался потом, вонзив ногти себе в ладонь.

Страшнее заборов

— Ты можешь переспать со мной. Или поколотить. Если заплатишь, хозяин возражать не будет. Переспать совсем недорого. Битье обойдется дороже.

Если у меня и было какое-то желание, оно разом пропало. Не знаю, может, Дженни ждала другого эффекта. Я проводил ее в комнату на втором этаже, толком не зная, что мне можно, а чего нельзя. До этого я все смотрел, смотрел, как она сидит за стойкой, выгнув спину, и вдруг она поднялась, взяла меня за руку и повела в комнату. И теперь, усевшись на розовое покрывало, выясняла, чего я от нее хочу.

— С чего это ты мне говоришь такое?

Дженни вздохнула, как будто растрогалась, а я еще больше запутался.

— Садись сюда. — Дженни похлопала рукой рядом с собой по покрывалу. — Цена мужской жизни — памятник на могиле. Женская стоит дешевле. А уж шлюхи…

— Почему кому-то можно тебя бить? То есть почему им хочется драться…

— Понимаешь, — Дженни пустилась в объяснение, глядя на свои коленки, — многие, кто сюда приходит, проиграли все, что у них было: золото, семью, войну. Для некоторых поколотить женщину все равно что вернуть себе власть над жизнью. Ты скажешь, что многие бьют женщин просто так, без всяких