Здравствуйте, Эмиль Золя! - Арман Лану

Стал ли тогда Золя, как говорят, мужчиной? Безусловно, у него были возможности для этого, но, вероятно, они так и остались только возможностями.

И вот наступает последний день. Эмиль получает письмо от матери: «Продай мебель, которая осталась у нас. На эти деньги ты сможешь купить себе и дедушке билеты в третьем классе. Не теряй времени даром. Жду тебя».

Эмиль ошеломлен. В Толоне три друга совершают прощальную прогулку — вроде маскарадного шествия. Ворчун-Прованс не хочет показать, как он огорчен. Задувает мистраль, раскачивая упругие кипарисы…

— Ну и везет же тебе, Эмиль! — говорит Сезанн. — Скоро ты узнаешь Париж! Надо, чтобы мы когда-нибудь встретились там! Все вместе!

Эх, Золя отдал бы все на свете, лишь бы остаться хотя бондарем в городе Секстиуса и короля Рене и стать мужем «розовой шляпки»!

— Ну а ты, Поль, ты приедешь ко мне? А?

Поль клянется. Золя ничего не спрашивает у Байля. Он вдруг замечает, что не жалеет о разлуке с Батистеном Байлем.

Друзья не преминули сравнить Эмиля Золя с Тьером, уезжающим покорять столицу. Ого! Бывают же совпадения: ребенок — жертва женщин, отец — авантюрист (в хорошем смысле слова о Франсуа Золя), бедность и гордость! Смеясь, Сезанн обыгрывает фразу вихрастого карлика: «Ну и ну! Если в один прекрасный день мы отправимся в Париж, то утрем нос Гюго». Надо свергнуть… Гюго! Золя как-то очень грустно покачивает головой… Последняя ночь в Эксе… Он чувствует себя таким несчастным, таким маленьким… Удручает его и глупое пари, которое он заключил с самим собой: «Отправиться на поиски короны и любовницы, ибо нам, слава богу, по двадцать лет». Очень холодно, но он все-таки открывает окно… Окна всегда неумолимо притягивают его. Открыть или закрыть окно — в этом что-то есть таинственное… Фонтан под платанами поет свою песик… Эмиль стремглав сбегает с лестницы, мчится к воде. Он подставляет под ее ледяные струи свое пылающее лицо, залитое слезами…

Глава четвертая

Восемнадцатилетний Эмиль приезжает в холодный и сумрачный Париж в феврале. Льет дождь, в канавах сочится желтая грязь… Эмили измучена, дед все время ворчит… И от всего этого Эмилю тоскливо и тяжело.

1 марта он поступает экстерном в лицей Св. Людовика. В борьбе с канцеляриями матери Эмиля удалось одержать единственную победу: «малышу» не снимут стипендию. Г-н Лабо, адвокат Франсуа Золя в Государственном совете, рекомендовал Эмиля директору Эколь нормаль г-ну Дезире Низару.

— Он будет заниматься в группе естественных наук, — сказал директор. — Шаль, что он поступает к нам в середине года… Не правда ли, сударыня? И еще… с юга!

В лицее Золя сталкивается уже не с большими детьми, как это было в Эксе, а с маленькими мужчинами. Учебную программу проходят так быстро, что он начинает отставать. Кроме того, лицеисты снова считают его чужаком, хотя он и родился в Париже. Для своих одноклассников он — итальяшка, марселец, мариус, чернослив, оливковое масло!

Тиски бедности сжимались. И если в двенадцать лет ее почти не ощущаешь, то — в восемнадцать она мучает вас, как неизлечимый недуг. Одноклассники, выходцы из мелкой или крупной буржуазии — в свое время здесь учились Рошфор, сын маркиза Галифе, строптивый владелец замка Толоне, — травят с животной злобой этого странного стипендиата. Каждый вечер он опешит укрыться в свое убежище на улице Мсье-ле-Прэнс, 63. Съежившись, зарывается в холодную, постылую постель и плачет от одиночества. Единственная радость — теплые, солнечные письма друзей.

Но там им тоже не сладко. Напрасно Сезанн старается казаться невозмутимым: он чувствителен и страдает от того, что остался в Эксе. Но дальнее расстояние скрашивает разлуку. В воображении Поля Золя уже пожинает первые лавры славы и добивается короны и любовницы… Их письма — волнующие и какие-то беспорядочные — озарены искрящимися огнями воображения и тоски:

И горы и поля —Зеленая земляНаряд весны надела.Платан шумит листвой,Боярышник сухойСегодня в шапке белой.

Письмо с этим куплетом Сезанн начинает 9 апреля, но по забывчивости кончает только 14. Эмиль смотрит в окно: на тротуаре поблескивают дождевые лужи. Наступала весна! Воспоминания о фонтанах Экса не дают покоя юноше.

«Мы надеемся, что ты приедешь в Экс на каникулы, — пишет Поль, — и тогда, черт подери, да здравствует радость! Мы устроим грандиозную охоту и порыбачим на славу».

Эмиль роняет листки. Тоска сжимает сердце. К счастью, хоть Сезанн ответил! Недаром Эмиль подстерегал почтальона!

— У тебя хорошие новости от друзей? — спрашивает мать. — Как твой Поль?

Свет керосиновой лампы бросает янтарные блики на стены жалкой конуры. Эмили смотрит на мрачное лицо сына и, заметив его волнение, подходит к нему.

— Послушай, сынок, — говорит она очень тихо, — мне все-таки нужна твоя поддержка!

Золя всматривается в лицо матери, и ему кажется, что он его долго-долго не видел. Красивое лицо, которое так любил его отец, сильно изменилось. Г-же Золя уже сорок. «Боже мой, как мама постарела!»

Он нежно обнимает ее…

— Я верю, мама, что Дела наши поправятся… знаешь, верю… Только… только мне так хочется провезти каникулы в Эксе…

В течение первого семестра Золя не покидает отчаяние. Погруженный в свои переживания, он забросил занятия.

— В лицее Св. Людовика я вдруг стал лентяем. Я, который получал все премии в Эксе! Я абсолютно ничего не делал: ни на уроках, ни дома.

— Значит, вы стали плохим учеником и докатились до этого преднамеренно, не так ли, г-н Золя?

— Да. Это так. Только с г-ном Левасером, моим учителем французского языка, мы понимали друг друга. Однажды я написал сочинение на уроке французского языка: слепой Мильтон диктует старшей дочери, а младшая играет на арфе. Г-н Левасер вслух прочитал мое сочинение. Это был единственный успех за весь семестр.

— Значит, вы были примерно пятнадцатым или двадцатым?

— Пожалуй, еще хуже. Тоску и неудовлетворенность я пытался заглушить чтением. Я опять пристрастился к Гюго, перечитал Мюссе, открыл для себя Рабле и Монтеня — и все это на уроках, прячась за спинами моих товарищей.