Я — Господь Бог - Джорджо Фалетти

Глава 8

Вивьен Лайт припарковала свою «вольво», заглушила мотор и подождала немного, пока окружающий мир вернется к ней. Всю дорогу, пока ехала из Кресскилла, у нее оставалось ощущение, будто она куда-то сместилась, движется в каком-то странном параллельном измерении, быстрее обычного, оставляя позади, подобно комете, след, сотканный из обрывков прошлого, фрагментов чьих-то лиц и машин.

Такое случалось всякий раз, когда она навещала сестру.

Она всегда отправлялась к ней с надеждой, совершенно необоснованной, и потому еще более огорчалась, находя ее в таком же, как всегда, состоянии и такой же, как всегда, красавицей. Казалось, будто в силу какой-то нелепой компенсации месяцы и годы не оставляли на ее лице никаких следов. Только глаза смотрели голубыми пятнами в пустоту, словно заглядывая туда, где болезнь продолжала постепенно сокращать ее жизнь.

Вот почему возвращение от сестры оказывалось для нее чем-то вроде прыжка в гиперпространство, после чего она возникала там, где ее ждали в реальной жизни.

Без всякого кокетства она повернула к себе зеркало заднего вида. Чтобы посмотреть на себя нормальную, чтобы узнать себя. На нее смотрело лицо девушки, которую кто-то иногда находил красивой, а кто-то не замечал вовсе, словно она и не существовала. Не замечали, разумеется, как раз те, к кому она испытывала какой-либо интерес.

Шатенка, короткая стрижка, никогда не складывает руки и время от времени нуждается в непосредственном физическом контакте с людьми. Светлые строгие глаза, казалось, не умеют улыбаться. А в бардачке ее машины лежит «глок» двадцать третьего калибра 40 S&W.

Будь она нормальной женщиной, возможно, ее повседневное отношение к жизни оказалось бы иным. И внешность, наверное, тоже. Но короткая стрижка нужна, чтобы никто не мог схватить ее за волосы в рукопашной схватке, суровый взгляд — чтобы держать человека на расстоянии, сложенные руки могут выдать неуверенность, коснуться человека бывает необходимо, чтобы он ощутил защиту, заботу, исполнился доверия и открылся. А револьвер у нее потому, что она — детектив Вивьен Лайт, штатный сотрудник Департамента нью-йоркской полиции Тринадцатого округа, расположенного на Двадцать первой улице.

Вход на работу находился у нее за спиной и только ожидал, чтобы она вышла из машины и прошла те несколько шагов, которые вновь превратят ее из озабоченной женщины в сотрудника полиции.

Она достала из бардачка пистолет и сунула его в карман куртки. Взяла мобильник и позволила себе еще мгновение отдыха, прежде чем включить его и вернуться на землю.

В боковое зеркальце Вивьен заметила двух сотрудников департамента. Они сбежали по лестнице, сели в машину и быстро умчались, включив мигалку и сирену. Вызов, один из множества, какие поступают каждый день. Сигнал бедствия, просьба о помощи, сообщение о преступлении. Мужчины, женщины, дети, которые ежедневно подвергаются опасностям в этом городе, но не в силах ни предвидеть их, ни одолеть.

Они работают тут именно по этой причине.

Вежливость.

Профессионализм.

Уважение.

Это написано на дверцах полицейских машин.

К сожалению, вежливости, профессионализма и уважения не всегда хватало, чтобы защитить всех этих людей от насилия и человеческого безумия. Иногда, чтобы справиться с ними, требовалось и другое. Нужно было, чтобы какая-то частица этого безумия передавалась и полицейскому вместе с нелегкой задачей понимать это безумие и караулить его. В этом и заключалась разница между простыми людьми и теми, кому приходилось иной раз отвечать насилием на насилие. Вот почему она носила короткую стрижку, редко улыбалась, имела значок полицейского в кармане и пистолет на поясе.

Без всякой причины ей вспомнилась старинная индейская сказка, которую она рассказала когда-то Санденс. Старый чероки разговаривает с внуком, сидя на закате у своего дома.

— Дедушка, почему люди воюют?

Старик, смотревший на заходящее солнце — на день, терпевший поражение в своей войне с ночью, — неторопливо ответил:

— Каждому человеку рано или поздно приходится воевать. Каждого в этой жизни ждет сражение, в котором он либо победит, либо окажется побежденным. Потому что самая яростная схватка происходит между двумя волками.

— Какими волками, дедушка?

— Теми, которых каждый человек носит в себе.

Ребенок не понял. Он ждал, пока дедушка заговорит, а тот молчал, должно быть, желая разжечь его любопытство.

Наконец старик, собравший мудрость веков, продолжил своим спокойным голосом:

— В каждом из нас живут два волка. Один злой, он питается ненавистью, ревностью, завистью, негодованием, высокомерием, лживостью, эгоизмом.

Старик снова помолчал, на этот раз — чтобы ребенок понял сказанное.

— А другой?

— Другой волк добрый. Он питается покоем, любовью, надеждой, великодушием, сочувствием, смирением и верой.

Мальчик задумался над словами дедушки. Потом любопытство взяло верх, и он спросил:

— А какой волк побеждает?

Старый чероки повернулся к ребенку и ответил, глядя на него ясными глазами:

— Тот, которого больше кормишь.

Когда Вивьен вышла из машины, зазвонил мобильник.

Она ответила так, как если бы сидела за своим рабочим столом:

— Детектив Лайт слушает.

— Это Белью. Ты где?

— Здесь, внизу. Сейчас буду.

— Хорошо, спускаюсь. Увидимся в вестибюле.

Вивьен поднялась по ступенькам и, миновав стеклянные двери, вошла в здание, куда стекались и откуда исходили всякого рода представители страдающего бренного человечества — люди, поломанные жизнью, и люди, ломавшие жизни. Каждый из них оставлял после себя некий след, словно витавший в воздухе и дававший пищу уму.

Слева располагались дежурные. Они сидели на некотором возвышении у стены, так что каждый, кто оказывался перед ними, вынужден был смотреть вверх. Стена за ними когда-то была облицована белой плиткой. А вот когда, этого Вивьен, как в сказке, припомнить не могла. Сейчас часть плиток откололась, другие покрылись серыми трещинами и патиной, какую наносит только плохое время.

Темнокожий мужчина в наручниках стоял рядом с полицейским, державшим его за руку, другой коп что-то записывал в журнале.

Войдя в вестибюль, Вивьен жестом ответила на приветствие коллеги и, свернув направо, прошла в большую комнату, окрашенную в неопределенный цвет, посередине которой стоял ряд стульев, на стене напротив висела белая панель, другая такая же стояла на подставке рядом с письменным столом на возвышении. Тут, в зале заседаний, дежурным сообщали распорядок дня и давали общие указания по работе.

В комнату заглянул капитан Алан Белью, непосредственный начальник Вивьен, высокий деловитый опытный человек, любящий работу и хорошо знающий свое дело. Увидев Вивьен, он направился к ней быстрым бодрым шагом.

Он знал о трудных семейных обстоятельствах Вивьен. Несмотря на молодость и бремя висевших на ней забот, работала она, бесспорно, замечательно, и он не мог не ценить этого.

Отношения их строились на взаимном уважении, и, как следствие, сотрудничество приводило к отличным результатам. Как в человеческом плане, так и в профессиональном.

Кто-то из коллег однажды назвал Вивьен «любимицей капитана», но когда Белью узнал об этом, он отвел того сотрудника в сторону и коротко побеседовал с ним. Никто не знал, что он сказал ему, но с того момента все намеки прекратились.

Подойдя к Вивьен, Белью по своему обыкновению сразу заговорил о главном:

— Только что поступил вызов. Убийство. Труп, насколько я понял, очень давний. Обнаружен на стройке во время демонтажа здания. Замурован в проеме между стенами в подвале.

Он помолчал ровно столько, сколько требовалось, чтобы она оценила ситуацию.

— Мне хотелось бы, чтобы ты занялась этим.

— Где?

— В двух кварталах отсюда, на углу Двадцать третьей улицы и Третьей авеню. Судэксперты наверняка уже там. Коронер тоже едет. На месте Боумен и Салинас, держат все под контролем до твоего приезда.

Вивьен поняла теперь, куда направились те двое полицейских, которых она только что видела.

— А разве этим занимается не отдел дознания?

Она имела в виду подразделение полиции, куда передавались «глухари» — дела, не раскрытые в течение многих лет. И судя по словам капитана, это именно такое.

— Пока что займемся сами. Потом посмотрим. Нужно будет — передадим.

Вивьен знала, что капитан Алан Белью считал Тринадцатый округ своей личной вотчиной и не терпел вмешательства агентов, которые не находились в его непосредственном подчинении.