Силы неисчислимые - Александр Сабуров

Не знаю, чем бы все это кончилось, всякое могло быть, если бы в это время не нашелся Павел, вдруг вопреки всякой логике крикнувший в сторону шлагбаума:

- Да что вы, черти, своих не признали? Ну и землячки...

И он, демонстративно сняв диск от автомата, направляется на переговоры. Его окружает группа людей, и они несколько минут ведут беседу. Вскоре раздается радостный возглас Ревы:

- Александр, иди сюда! Свои!

Подхожу. Здороваюсь с тем, что в полушубке.

- Оказывается, своя своих не познаша,- говорит он.

- Что не познаша, то не познаша, - ворчит Рева. - А мы вот с первого взгляда поняли: наши. А вы: "Стой, стреляю, подымай руки, ложись!" Яки слова неприветливые! И кому?..

- Так ведь рассудите, положение наше такое, - почти смущенно оправдывается собеседник. - Последнее время повадились к нам всякие прохвосты, вынюхивают, высматривают... Ну, вот и бережемся.

- С умом надо беречься, землячок. С умом, - наставительно замечает Рева. И добавляет: - А то бы еще маленько вы покуражились, так мы могли бы и лупануть вас...

Ох уж этот Рева!..

Нас препровождают в домик заставы, приветливо просят подождать приезда командира. В комнате нас оставляют одних: Петлах где-то в другом месте. Дверь сразу оказывается замкнутой на запор, а за нею слышны равномерные шаги часового.

Уходило дорогое для нас время, а мы все сидели взаперти, терзаясь сомнениями и предположениями...

Уже под вечер в комнату вошел человек в кожаной тужурке. Хриплый, простуженный голос: - Здравствуйте, товарищи! Кто из вас Сабуров? Вы? Я командир Севского партизанского отряда Хохлов.

Начинается, как обычно при первом знакомстве, несколько путаная, нащупывающая беседа.

- Слышали гром сегодня на рассвете? - неожиданно спрашивает Хохлов и гордо улыбается. - Гроза в феврале...

- Слышали вашу грозу, - сухо отзывается Рева.

- Так это наши диверсанты громыхнули. Артиллерийский склад в Орлий взорвали. Ловко?

- Ваши? Скажите пожалуйста... Кто бы мог поверить?- Павел все еще не простил хинельцам неласковой встречи. Да и зависть, видно, начинает одолевать.

- Поздравляю. От души поздравляю, - стараюсь сгладить невинную бестактность друга. - Товарищ Хохлов, вам что-нибудь говорит такая фамилия Ковпак?

- Ковпак? - И Хохлов даже приподнимается на стуле. - Что-нибудь, спрашиваете? Да знаете ли вы, что за мужик наш Сидор Артемьевич?! Да как же нам его не знать,- уже спокойнее продолжает он.- Ковпак был здесь в декабре и ушел в Путивль, в свои леса. А вы к нему? Или просто так интересуетесь? - И, не выслушав нашего ответа, сразу добавляет: - Фу-ты, память девичья. Шел сюда к вам, хотел сразу спросить об одном деле. Мы тут двоих задержали. Волчковым и Кениной назвались. Говорят, что ваши.

- Ну, - торопит Павел. - И як же?

- Да ничего.

- Что ничего?

- Пока живы.

- Не томи, браток, - почти умоляет Рева. - Прямо скажи, как там они?

- А что, разве они у вас на подозрении? - настораживается Хохлов. - Говоря откровенно, и мне так показалось. Понимаете, приходят к нам, разливаются: в Брянском лесу партизан видимо-невидимо, в селах Советская власть, в Суземке все наши учреждения работают. Прямо тысяча и одна ночь. Нет, думаю, голубчики, меня не проведешь: такого быть не может, я Брянский лес хорошо знаю... Вот и арестовали их, следствие повели. Наши уже совет держали: как с ними покончить. А тут появился Сень...

- Какой Сень?

- Иосиф Дмитриевич. Он вас знает, и вы его должны знать. Приходит и клянется, что это ваши верные люди, а если и прихвастнули малость, так не по злобе, а из хороших чувств. Словом, головой за них поручился...

- Ну що я казав?.. Що я казав, Александр? - радостно кричит Павел. - А тебе, браток, по дружбе скажу: меняй свою конституцию, а то твои хлопцы заподряд всех под замок сажают да еще перед тем, как какие-то истерички, орут: "Ложись!", "Руки вверх!", "Стрелять будем!" и прочие недипломатические лозунги выкрикивают...

Я уже даже не реагирую на остроты Павла. С сердца тяжелый груз свалился: живы наши ребята! А Хохлов все-таки не имеет реального представления о делах в Брянском лесу...

Наш хозяин торопится в отряд и приглашает нас в гости.

Славный дом у Хохлова: в стороне от дороги, на небольшой поляне, окруженной старыми елями. И квартира хороша - просторная, светлая, уютная.

За дверью раздаются приглушенные голоса, звон посуды, хозяйственная суета. Доносится запах жаркого и какой-то острой пряной приправы. Мы сидим в плетеных креслах и слушаем хозяина.

- Первое время скрывались поодиночке, потом собрались в небольшой отряд и установили связь с секретарем подпольного комитета партии Червонного района товарищем Куманьком. Расширять отряд было трудно, оружия в обрез, а с маленькой группой, сами знаете, на гарнизоны не сунешься. Вот тут-то нам и помогли Ковпак и его комиссар Руднев. Слыхали о Семене Васильевиче Рудневе? Большой человек. С размахом, по государственному решает дела. Короче, дали они нам три пулемета и сто винтовок. С этого и пошло. После каждого боя богатели оружием и людьми. И вот теперь в феврале в Хинельском лесу пять крупных отрядов: в моем - двести бойцов, в отряде имени Ворошилова - триста, в отряде имени Ленина - не меньше трехсот, в Ямпольском - около двухсот, и пришедший из Курской области отряд Покровского насчитывает более трехсот человек. Входит женщина, что-то шепчет Хохлову.

- Нас к столу приглашают, товарищи. - Хозяин встает, но продолжает рассказывать: - Сейчас учрежден у нас партизанский совет. Председательствует Порфирий Фомич Куманек. К нему-то мы и поедем. Но сначала маленько подкрепимся. Прошу...

Большой стол накрыт по всем правилам. А у стола рядом с хозяйкой как ни в чем не бывало сияющие Васька Волчков и Мария Кенина.

- Разрешите доложить, товарищ, командир, - вытягивается Васька. Лицо у него серьезное, а глаза веселые, озорные. - Задержались по вполне объективным причинам в связи с проявленным местными товарищами недоверием к боевым и творческим силам брянских партизан.

- Вам, борцы и творцы, колеса смазывать, а не в разведку ходить, - с суровой лаской бросает Рева.

- Извините за выражение, Волчков не виноват, - лукаво взглянув на Реву, произнес Васька. - Вы только послушайте про мои похождения... Вы же знаете, как я ехал. Дали мне подводу, дохлую клячу да еще нагрузили дюжину бочек. Вот и еду я, тарахчу на всю вселенную и в деревнях одну песню завожу: меняю бочки на овес да на соль. И все бы ничего, но кляча моя, ей-богу, все нервы мои вымотала, даже на палку не реагирует, хотя я то и дело ей ребра почесываю. Наконец заезжаю в Олешковичи. Смотрю и лишаюсь последней радости: в центре села выстроилась вся полиция, у них, видите ли, строевой час. Так я на виду у них остановился, и бабоньки сразу меня окружили, давай торговаться за те бочки. А мне бы куда-нибудь завернуть, так разве скроешься среди белого дня. И вдруг подходит такой высокий старикан и прямо ко мне: "Ты откуда такой взялся?" "Из-под Суземки, - говорю, - может, слышали, есть такой поселок Заводской. Оттуда, значит, я". "А откуда у тебя столько бочек?" "Так это жители заводские собрали, просили меня на хлеб поменять, кушать, - говорю, - и в войну людям охота".

"А фамилия твоя какая будет?" - пристает он ко мне. "Волчков, извините за выражение", - отвечаю. "А не Мишки ли ты Волчкова сынок?" - допрашивает старикан. "Я и есть его сын", - решил я сказать правду. "Так чего ж ты тут торчишь, а ну-ка заворачивай ко мне".

И представляете, растолкал всех моих покупателей и живо завернул меня в свой двор. У него я и пересидел несколько часов - и клячу подкормил и сам подзаправился. Оставил ему пару бочек, запасся овсом и пошел громыхать дальше: из деревни в деревню. И дела мои шли хорошо, меняла из меня получился, не хвастаю, знатный, чуть было все бочки не роздал; вовремя спохватился, что без них-то дальше не проедешь, и уже под конец такую цену запрашивал, что меня честили бабки такими словами, которые я, извините за выражение, не могу при вас повторить.

А в Тросне меня задержали какие-то люди. Ну разве я мог думать, что это уже настоящие партизаны. А они меня живо облапали и нашли мой документик. А в нем знаете что написано было: немецкий комендант разрешает мне, то есть Волчкову персонально, торговать бочками. Ну, раз я такая персона, что сам комендант мне все разрешает, значит, меня надлежит сцапать по всей форме как первосортного предателя и шпиона. Видите, товарищ командир, документация меня подвела, а тут оказались среди партизан такие бюрократы: документу верят, а человеку - ни на йоту. Да что говорить, за меня чуть наша Мария Кенина не пострадала. Она на сутки позже меня сюда притопала и сразу спросила, а нет ли здесь раба божьего Васьки Волчкова. Мной, значит, тут же поинтересовалась. И тогда ее тоже взяли на милый разговор: кто да что, зачем пришли? Очную ставку нам, значит, сделали. Мы свое, а они свое. А раз я, Васька Волчков, шпион, то кто, спрашивается, моя знакомая Мария Кенина? Мы уже тут и посмеялись, и шуму немного с Марией наделали, но все равно пришлось в отсидке побыть...