316, пункт «B» - Эдуард Лимонов

— Ничего не могу сказать. — Турнер встал и прошелся вдоль стола, сунув руки в карманы. — Чем мы занимаемся Сол, а? Два старых льва, мне кажется, мы достойны лучшей участи, Сол…

— Может быть, ты хочешь выпить, Том? — спросил Дженкинс.

— У тебя что, есть бар?

— Есть. Для гостей. — Дженкинс вышел из-за стола и, подойдя к казалось бы совершенно гладкой белой стене, нащупал пальцами невидимую Турнеру кнопку и нажал ее.

Стена лениво разъехалась и обнажила несколько квадратных метров бара, включая рефриджерейтор за прозрачной пластиковой стеной. Рефриджерейтор был набит бутылками с минеральной водой.

— Виски? Коньяк?.. Только обслужи себя сам…

«Хитрый старый черт, — думал Том Турнер, сооружая себе дринк. — Ему хочется задержать меня еще на четверть часа. Я не удивлюсь, если после коньяка он раздвинет противоположную стену и предложит мне набор голых красоток». Коньяк, однако, у Секретаря Департмента Демографии был отличный, французский, и Турнер, благодарно почувствовав нежность к старому Дженкинсу, присоединился к нему, глядящему в окно на Пятую авеню. У бронированного автомобиля, стоящего на углу 82й улицы, двое агентов курили сигареты, нарушая устав охранной службы. Свет прожекторов, обшаривающих небо, создавал на Пятой авеню у Департмента Демографии отдельную атмосферу спектакля, освещенной сцены, в то время как жилые кварталы города — глубины 82й и 83й улиц, насколько мог увидеть Турнер, были погружены в кромешную тьму.

— Курят, — с сожалением заметил Дженкинс.

— Молодые люди. С удовольствием хотят себя разрушить. Полны любопытства, не верят еще, что они уязвимы… Послушай, Сол, ты думаешь о смерти, разумеется, как и все мы…

— Нет, — Дженкинс, повернувшись к Тому Турнеру, ядовито усмехнулся. — С моей репутацией я не имею права думать о смерти. Для населения моей страны я — зловещий язвенник, при помощи силы воли могущий дожить до ста лет, человек без чувств, машина, слепо преданная идеям демографии. Я никогда не думаю о смерти, Том, нет…

— Оставь этот bullshit[25] для населения страны, Сол. Как бравый старик бравому старику, скажи мне честно, часто ли ты думаешь о смерти. Я — я думаю о ней очень часто. Каждое утро, Сол…

— Разумеется, я думаю о смерти, Том. Но я занимаюсь смертью очень коротко, несколько мыслей, и все. Анализировать свою прошлую жизнь, пытаясь понять собственное значение и место в мире, — неразумная трата времени. Я верю в Сола Дженкинса, он знает, что он делает. — Дженкинс рассмеялся сухим дробным смехом. — Том, ты брюнет, поэтому ты романтик, поэтому ты озабочен чувственной стороной жизни. Ты густ, Том, ты хмур. Я — вылинявший блондин, тихое бесцветное дитя севера, хладнокровный уродец с большим черепом, и я — ноль на шкале плоти. Мы — разные. Поэтому ты возглавляешь Романтичное и Чувственное Агентство Национальной Безопасности, а я Безличный и Сухой Департмент Демографии. Услышав титул: «Департмент Демографии», разве тебе не мерещатся сушеные кузнечики и скелеты динозавров, Том?

— Отдел Уничтожения твоего Департмента, однако, не назовешь неромантичным. Рассказывают ужасные истории… Готические ужасы.

— Да, именно в Отделе Уничтожения собрались все романтики моего Департмента. И не кто иной, как я, способствовал этой концентрации, — голос Дженкинса звучал иронически и уверенно. — Но что же мы будем делать с О'Руркэ, Том?

— Ты подозреваешь, что они убрали твоего парня, Вильямса, и поэтому ты хочешь их прихлопнуть. Но, насколько я понимаю, у тебя нет доказательств, Сол.

— А что сделал бы ты, Том, если бы у тебя убрали твоего лучшего теоретика, парня тридцати шести лет, во цвете сил и таланта? Я его школил в надежде, что, когда я уйду, он займет мое место. Нет доказательств. Для суда у меня нет доказательств, но я не собираюсь тащить банду О'Руркэ в суд. Виктор О'Руркэ убрал Роя Вильямса как соперника, возможно, даже не понимая, кого он убирает. Соперника в постели актрисы Шелли Смиф.

— Понятно. — Турнер задумался. — Насколько я понимаю, ты хочешь моей поддержки в этом деле. Ты хочешь, чтобы я поддержал тебя завтра на заседании Совета Внутренней Безопасности?

— Да, Том. Разумеется, я могу дать своим романтикам приказ, и завтра утром от семьи О'Руркэ останется меньшая половина, но Президент, Том? Мне стоило больших трудов успокоить его после дела Гранта. Наш милый Бакли во всем видит покушения на его Верховную президентскую власть, к тому же ты знаешь, Том, что говорит прекрасное население нашей прекрасной страны о невиданных аппетитах властолюбивого монстра Дженкинса, о его ненасытной жажде власти. Президент верит в этот вздор, потому что хочет в него верить…

— О'кей, Сол, я поддержу тебя. — Том Турнер допил коньяк и, не зная куда девать пустой бокал, поставил его на девственный стол Дженкинса. — Поддержу. Однако твоего увлечения бандой старомодных гангстеров не понимаю и не разделяю.

— Не разделяй, но поддержи. — Дженкинс удовлетворенно зажег консоль, и отец и сын О'Руркэ опять пошли на секретарей, весело беседуя.

Было 2.20 ночи, когда Сол Дженкинс добрался наконец до своей спальни, скрытой, по его желанию, в стене кабинета. В сравнении с необозримым пространством офиса спальня казалась тюремной клеткой с кроватью и книжной полкой, без окон и с одной дверью, ведущей в неожиданно скромную ванную комнату. Только душ, раковина и узкое окно, выходящее в то, что осталось от Централ-парка. Сол Дженкинс любил спать в крошечной спальне и не выносил ванных.

Дженкинс снял пиджак, и под пиджаком поверх рубашки оказался перепоясан ремнями, поддерживающими под мышкой кобуру револьвера. Не доверяя никому, по праву считая себя самым ненавидимым человеком в стране, Дженкинс предпочитал всегда иметь под рукой старый верный кольт-38. Против серьезных неприятностей кольт, конечно, не убережет, но достоинство с кольтом возможно сохранить. «Что бы сказал Том Турнер, если бы знал, что даже во время встречи с ним его друг Сол согревает собой кольт-38?..» Дженкинс снял с себя сбрую и, присев на узкую простую кровать, стал снимать башмаки. Затем Дженкинс, вздыхая, повесил свою одежду в раздвижной шкаф в стене своей «тюремной камеры» и, сняв последние остатки одежды — носки и трусы, натянул на бледное сухое тело длинную серую трикотажную рубаху, пижамы Дженкинс ненавидел. Выключив свет, Дженкинс, вздыхая, улегся в постель. Устроившись на спине, заложив, руки за голову, Дженкинс еще немного повздыхал, потом улыбнулся в темноте. Дженкинс представил себе лицо мамочки Президента — Джудиф Бакли: узкие старушкины губки сложены в жеманную улыбочку. «Ханжа Джудиф!» — с неприязнью подумал Дженкинс, вспоминая свой последний визит в семью Президента в Мэмфис, Хенесси. Джудиф Бакли пригласила Секретаря Департмента Демографии на свое восьмидесятипятилетие исключительно из ехидства и любви к сомнительного качества шуточкам. «А теперь, господа, я предлагаю тост за человека, на котором покоятся наши надежды на счастливое будущее человечества, на организатора и главного планировщика этого будущего мистера Сола Дженкинса — автора закона, согласно которому все граждане, достигшие шестидесяти пяти лет, подлежат уничтожению, а тела их сожжению за счет государства в государственных крематориях». Даже розовенький Том — Президент не выдержал. «Ну, мам!» — воскликнул он. Джудиф Бакли улыбалась, а гости и слуги с ужасом поглядели на невозмутимого Дженкинса, спокойно размешивающего в бокале свою минеральную воду.

Дженкинс вдруг встал, зажег свет в спальне, нажав кнопку, вышел в темный ангар офиса и, не зажигая там света — только с Пятой авеню сквозь гигантские окна неутомимые прожектора поделились косвенным сиянием с кабинетом Дженкинса, — прокрался за стол. Взяв пульт управления консолью в руки, Дженкинс «порылся» в досье семьи О'Руркэ и выбрал фотографию Дункана О'Руркэ. Цвет носа О'Руркэ повествует о его пристрастии к дешевым сортам ирландского виски, но эта деталь исключительно индивидуальна и не должна интересовать Дженкинса. Это можно было объяснить также тем обстоятельством, что Дункану О'Руркэ в юном еще возрасте не раз давали по носу кулаками.

— До тех пор, пока давание по носу Дункана О'Руркэ не стало занятием, наказуемым выстрелом в затылок, — пробормотал Дженкинс.

Потом он одним движением покрыл портрет калькуляционной сеткой, полюбовался еще некоторое время предметом своего исследования и потушил консоль…

Босиком, в рубашке Сол Дженкинс подошел к окну и поглядел в мир. Все так же стоял на углу 82й улицы бронированный автомобиль. Патрульные уже не курили, а шли к автомобилю легкой и скучной походкой людей, уже давно не надеющихся ни на какое происшествие. Дженкинс посмотрел, подумал, что смерть, наверное, так же скучна, как темная Пятая авеню в июльскую ночь, и вернулся в спальню. Улегшись опять в постель — колено неудачно стукнулось о колено, — Дженкинс подумал, что ноги у него сделались куда суше и тоньше. Несмотря на ежедневную напряженную гимнастику — суше и тоньше. Как у старика. Ногам моим — семьдесят три года, скучно сформулировал Дженкинс.