Таможня дает добро - Вячеслав Денисов

Вскоре он попробовал еще и еще. Сумев неплохо закончить институт, Руслан так и не нашел себя в жизни. Старался реже бывать на людях. Вскоре в автомобильной катастрофе погибли его родители, и он стал владельцем и одновременно управляющим большого капитала в виде просторной квартиры, загородного дома, дачи и двух машин. На то, чтобы это состояние превратилось в ничто, ушло ровно два года, полтора из которых Руслан провел в едва живом состоянии после ежедневных пьянок. Потерялись старые друзья, но появились новые. Руслана Куликова уже давно не тошнило от «махорки», как и его вновь обретенных друзей.

Как-то на очередном сборище у него дома ему предложили попробовать «ужалиться в венку на ноге». Одна из подружек, медсестра из городского родильного дома, очень нежно, почти любя ввела ему в вену какую-то жидкость из шприца, и тут…

Такого состояния Руслан не испытывал никогда в жизни. Ежедневное покуривание «косячков» с «травой» показалось ему теперь жалкой тратой времени.

Он летал вместе с птицами, среди стаи диких голубей, потом опускался вниз и ходил среди огромной толпы людей, разговаривал с ними, смеялся и снова поднимался вверх, туда, где его ждали верные друзья — голуби!..

Теперь он не боялся людей. Он нуждался в них, как в воздухе. Но происходило странное — заканчивалось состояние умиротворенности, и вместе с ним приходил страх. Рефлекторно Руслан понял, что его спасение — очередная доза. Вместе с ней он становился неуязвим перед болезнью, не испытывал страха перед гудящей толпой и улицей.

Он попал «под» Эберса случайно, во время планового рейда таможенного отдела по борьбе с наркобизнесом и районного ОБНОН. Куликов был задержан вместе с двумя своими новыми «голубями» при попытке приобрести несколько доз героина. В общем-то, попытку эту так и не смогли доказать, иначе пришлось бы Руслану готовиться в командировку в края, где даже летом носят пальто. Санкции статьи предусматривали срок такой «командировки» до трех лет. Попытку не доказали, но на глаза Эберсу Куликов все-таки попал и тем определил свою дальнейшую судьбу.

Понятно, что лица с психическими отклонениями от нормы как носители информации непригодны. Но о том, что Куликов ненавидит демонстрации, Эберс не знал, Да и трудно было назвать психом человека, который уже во время второй «случайной» встречи стал демонстрировать такие чудеса памяти и образованности, что оставалось только диву даваться. Что Эберс и делал. Чтобы не травмировать душу своего «человека», опер, вместо подходящего псевдонима Кулик, окрестил его Чибисом. Тот не возражал. Ему понравилось быть своего рода разведчиком и сыщиком одновременно. Результаты его «разведки» вскоре стали пополнять данные о работе замначальника отдела по борьбе с контрабандой наркотиков.

Но, как известно, как нет худа без добра, так и нет ни одной бочки меда без ложки дегтя. Чибис был хорош только тогда, когда не «летал» с «голубями». Порой Эберсу казалось, что он полетел «косяком» в теплые края. Но проходила неделя, другая, и слегка пощипанный Чибис возвращался откуда-то из поднебесья в родные пенаты и снова становился ручным. Однако чем дольше тянулись его отречения от жизни во время очередного «прихода», тем дурнее он становился. Из наследства, оставленного ему по воле случая, остался лишь загородный дом в пяти километрах от города. Остальное все до последней копейки было пропито и «проколото». Вены на руках застекленели, из вен на ногах неповрежденными после проколов оставались лишь вены на щиколотках и в паху.

Во время ломок, в ожидании «врача» с дозой, Чибис узнал, что есть ад. От безумной боли его бросало сначала в нестерпимый жар, как в стоградусную сауну. Он, словно во сне, лежал на самом верхнем полке, извиваясь всем телом от расплавляющей кожу температуры, и никак не мог спуститься вниз…

Потом жар проходил, и Чибис чувствовал, как его начинает бить, как в припадке, озноб… Валяясь, как в предсмертной агонии, на пыльной тахте, он наматывал на свое тело все, что попадалось под руку, — одеяло, куртку, пропитанный мочой из-за появившихся недержаний матрас… Эти мучения сопровождались нечеловеческой костной и головной болью. В такие часы Чибис стонал, кричал от терзающих его тело приступов боли, выламывал руки и кусал себя, как больное животное…

И именно во время ломок к Чибису приходили люди…

Они были нереальны, страшны и безумны, как и его пытки. Они окружали его, наклонялись и гудели, гудели, гудели, проталкивая сквозь крики Руслана зловоние своего дыхания… В этот момент он чувствовал, что теряет от ужаса рассудок. Но приходил «доктор» и, почувствовав божественную боль от укола в ногу, он расплывался всем своим сознанием по только что залитому мочой матрасу и дышал, дышал, дышал…

Проходило время, и он, открыв глаза, понимал, что боль ушла, как и люди, едва не лишившие его рассудка. В момент пятиминутного «прихода», когда наркотик расходился по всему организму и впитывался, как дождевая вода в иссохшуюся землю, он лежал в истоме, даже не в силах моргать. Его веки были полузакрыты, но он явственно различал перед собой голубое небо, сизарей и невесомость.

Ему еще хватало денег для уколов, но он даже в момент ломки понимал, что они не появляются просто так, а расходятся очень легко. За свой стаж наркомана он обрел соответствующие связи и, стыдясь самого себя, начал сдавать тех, с кем делил «баян» — шприц. Эберс воспринимал его желание помочь как искреннее, не зная об истинных причинах такого рвения. Все было просто. Едва Чибис узнавал место хранения наркотиков одного из знакомых, он тут же выяснял пути их появления и с детской непосредственностью делился сведениями с Эберсом. Так он становился единственным владельцем «отравы». Опер об этом, естественно, не догадывался. Он узнал о наркомании Чибиса случайно, приехав к нему в дом и увидев там страшное зрелище. Опер моментально понял причину постоянных недомоганий и болезненного вида своего «человека». Причина лежала на полу вместе с резиновым жгутом у тела этого самого человека.

«Овердоза».

Кто находится по одну или по другую сторону от наркотика, прекрасно знает значение этого страшного слова. Это когда принимаешь больше, чем в состоянии вынести и принять твой организм. «Овердоза» мороженого заканчивается ангиной, водки — рвотой. «Овердоза» героина заканчивается остановкой сердца. Эберс увидел перед собой человека в состоянии клинической смерти. Бросившись к телефону, он вызвал «неотложку» и до ее приезда вдыхал через рот в безжизненные легкие Чибиса воздух и делал закрытый массаж сердца. Приехавшие врачи увидели человека в коме и бледного от нехватки кислорода в собственных легких капитана в таможенной форме. После прямого укола в сердце адреналина Чибиса забило, как паралитика, но он выжил. Эберса с зажатым в руке клочком ваты, пропитанной нашатырем, отвезли домой.

Чибис пробыл в больнице две недели. Конечно, этого времени не хватило, чтобы стать нормальным человеком. Этого времени не хватило, чтобы снять его абстинентный синдром, но Чибис выжил. Выжил, чтобы начать свое самоуничтожение сначала…

Глава 8

Сегодня «Спартак» играет с «Океаном». Значит, в 17.00 он и Игорь должны были сидеть с «Жигулевским» на северной трибуне стадиона «Спартак», на давно забронированных, по причине наличия удостоверений, местах и во весь голос комментировать ход матча. В таких репортажах самыми «печатными» словами были «гол», «е-мое» и «давай пас». Как это было недавно и как давно…

— Я никогда не знаю, о чем ты думаешь, — прервала мысли Краева Амалия. — А ты не рассказываешь. Словно механизм, запрограммированный на определенные действия. Что тобой сейчас движет, Женя? Очнись, ты не один! Здесь есть еще я…

Евгений поднял на нее взгляд и увидел в глазах девушки отчаяние. Как он мог сейчас объяснить ей, что трудно поверить в то, чего уже нет? Она понимала себя, но не понимала его. Как растолковать ей, насколько сильна будет внутри него боль, когда он придет на стадион? Краев был настолько отягощен ситуацией, что не размышлял просто о том, что Эберс был его другом. Женя, как в гипнотическом трансе, словно заторможенный, почему-то думал именно о стадионе, где они с Игорем, матерясь, нервничая и радуясь, пили пиво и дурачились. Еще два дня назад это казалось вечностью. А сейчас пришло понимание того, что такое не повторится уже никогда.

Кофе давно остыл. В хрустальной пепельнице, как в предсмертельной судороге, скрючились шесть сигаретных окурков. Они сидели и молчали до тех пор, пока молчание не прервала Березина.

— Я знаю, Аля, что ты здесь… Я знаю это…

— Тогда скажи хоть что-нибудь, чтобы завязать разговор!

Да, он несправедлив к ней. В конце концов, она имеет полное право на информацию, какой бы непонятной она ни была. Хочешь правды, Аля? Она страшна и далека от тебя, как земля от неба, как сейчас ты — от Эберса.