Блаженные - Джоанн Харрис

Я словно в туман погрузилась: вопли торговцев, солнцепек, резкие запахи — разве такое стерпишь? Попробовала свернуть в переулок, надеясь, что там поспокойней, но ничего не вышло. Под напором верующих наши повозки оказались у церкви как раз в момент появления крестного хода. Застряв среди толпы, я с любопытством наблюдала, как из-за парадных дверей церкви выносят огромную платформу со статуей Богоматери.

Несли платформу человек пятьдесят, и еще столько же шагали с флангов, уперев длинные поддерживающие шесты в плечи. Тяжелая платформа раскачивалась, выплывая из-за двери, каждый шаг носильщиков в капюшонах сопровождался вздохом, словно ноша была невпотяг. Богоматерь стояла на постаменте, украшенном белыми и синими цветами, ее вышитое одеяние сверкало на солнце, руки лоснились от масла и меда. Перед платформой шагал священник с кадильницей, за ним дюжина иноков со свечами, нараспев читающих Ave Maria под завывания гобоя.

Долго слушать пение не довелось. Едва вынесли статую, толпа застонала. Верующие, тесня нас, рванули вперед.

— Miséricorde! — заголосили со всех сторон. Вонь масла, потных тел, копоти смешивалась с дымом из серебряной кадильницы, чесночным запахом, Святым Прахом и не давала дышать. — Помилуй! Помилуй нас, грешных!

Я забралась на облучок и глянула поверх голов собравшихся. Стало не по себе: религиозных фанатиков я и раньше встречала, но эти казались много фанатичнее и исступленнее. Уже не впервые я непроизвольно схватилась за округлившийся живот. Не пора ли покончить с кочевой жизнью, пока она совсем не опостылела? Двадцать третий год пошел, уже не девочка.

Черный Доктор махнул плащом — отделил себя от толпы, расчистил проход. С каждым его шагом собравшиеся выли все громче, иные падали ниц.

— Miséricorde! Помилуй нас, грешных!

Мы оказались слишком близко к процессии — бежать некуда. Я натянула поводья — мой конь испуганно переступал с ноги на ногу средь напиравшей толпы, которая грозила опрокинуть повозку. Мимо медленно проплыла Богоматерь, накренившись, точно груженая баржа. Многие носильщики брели босые, словно кающиеся грешники, хотя в праздник Девы Марии так не принято. Подобно носильщикам, монахи были в капюшонах, но вот один из братьев спустил капюшон на затылок, и я увидела его лицо, багровое не то от пьянства, не то от натуги.

Моя повозка не двигалась. Платформа со статуей, покачиваясь, проплыла мимо. Я так и стояла на облучке и, на миг поравнявшись с Богоматерью, разглядела пыль, за долгие годы скопившуюся в завитках золоченого венца, потертость на розовой щеке, паучка в уголке голубого глаза. Видимый лишь мне, паучок полз по скуле Девы Марии… Процессия двинулась дальше. За платформой бушевало полное безумие: люди падали на колени, увлекая за собой идущих рядом. Свободные места тотчас занимали другие, наступали упавшим на головы, заглушая вопли.

— Miséricorde! Помилуй нас, грешных!

Слева от меня женщина навзничь упала в толпу и закатила глаза. На мгновенье она безвольным изваянием взмыла вверх на поднятых руках, а потом рухнула наземь: верующие двинулись дальше.

— Эй! — закричала я. — Там человек упал!

Беснующаяся внизу толпа взирала на меня с непониманием. Слов моих никто не слышал. Я щелкнула кнутом над их головами. Глаза моего коня вылезали из орбит, он натянул поводья и переступал с ноги на ногу, стараясь устоять на месте.

— Женщина упала! Расступитесь, да расступитесь вы, ради Бога!

Повозку уже унесло вперед, раненая осталась позади. Любопытные тотчас рванули на освободившееся место. Дикие вопли сменились ропотом, в котором едва слышалось Ave. На обращенных ко мне лицах мелькали облегчение и надежда. А потом случилось страшное.

Упади любой другой, никто бы и не заметил. Как я позднее узнала, во время празднования затоптали четверых: праведные богомольцы и гуляки размозжили их черепа о мостовую. Святая процессия медленно плыла вперед, а верующие расступались, одурманенные ладаном и благоговением. Самого падения я не видела, зато услыхала вопль: сперва одинокий, он вмиг обернулся многоголосым ором, куда страшнее прежнего. Я снова вскочила на облучок и, наконец, узрела произошедшее, хотя даже тогда не сразу поняла его чудовищную суть.

Монах, шедший в хвосте процессии, потерял сознание. «От жары, — апатично подумала я, — или ладана надышался». Вокруг упавшего тотчас собрались люди, разорвали ему рясу — мелькнула белая плоть. Испуганный крик, стон, и люди стремглав бросились прочь от монаха, волнами всколыхнув толпу.

Пара секунд, и волны превратились в обратное течение — толпа развернулась, вместо того чтобы пробиваться к процессии, люди остервенело рвались к церкви. Наши повозки заколыхались: кое-кто из верующих лез к нам, сгорая от желания убраться подальше. Святость крестного хода таяла на глазах: стройная колонна сыпалась. Венец слетел с главы накренившейся Богоматери: в сутолоке удрал кто-то из носильщиков.

Раздался пронзительный крик страха и отчаяния, будто ножом прорезавший вой и ропот:

— La peste! La peste!

Я вслушивалась, стараясь разобрать слова на незнакомом диалекте. Как бы то ни было, по толпе они разнеслись с дьявольской скоростью. Спеша удрать, кто-то пустил в ход кулаки, кто-то полез на стены домов, что обрамляли улицу, кто-то прыгнул с моста. Я осмотрелась и поняла, что меня отрезали от труппы. Впереди я увидела Лемерля, нещадно стегавшего свою кобылу. Толпа сжала его в тиски, раскачивала повозку, отрывала колеса от земли. Из моря чужих лиц мой взгляд выхватывал то одно, то другое. Поразило меня лицо девушки, раскрасневшееся, перекошенное страхом и ненавистью.

— Ведьма! — заорала она мне. — Отравительница!

Истерия что зараза: истошный вопль перелетел через меня, точно камешек через озеро. Он набирал скорость, выискивал жертву. Ручеек ненависти разлился в мощный поток и налетел на меня, грозя захлестнуть вместе с повозкой.

С конем я едва справлялась. Нрав у него спокойный, но та девица ударила его, и он взвился на дыбы, подбрасывая вверх передние ноги с тяжелыми подковами. Девица заверещала, а я натянула поводья, чтобы конь не лягнул впередистоящих. Потребовалась вся моя сила и выдержка, но конь испугался так, что пришлось шептать ему на ухо успокоительное заклинание. Когда я управилась, девицы уже след простыл, а волны ненависти разбежались по толпе.

Тем временем над головой Лемерля сгущались темные тучи. Он что-то крикнул, да разве один человек перекричит толпу? Я была слишком далеко и, в чем дело, не разобрала. Его кобылу, от природы норовистую, охватил ужас. Сквозь конское ржание слышались вопли: «Колдун! Отравитель!» Успокоить лошадь Лемерль не мог. Как и я отрезанный от труппы, он щелкал кнутом в воздухе, отгоняя беснующихся. Тут ось его старой повозки не выдержала и сломалась. Повозка рухнула, и десятки рук тотчас за нее схватились, не обращая внимания на кнут Лемерля. Черный Дрозд попался и упорхнуть уже не мог. В лицо ему полетел ком земли, сильные руки стащили с козел. Городской чиновник попробовал вмешаться. Я с трудом расслышала крики «Хватит! Прекратите!» — видно, в толпе не все жаждали крови.