В поисках советского золота - Джон Литтлпейдж

Кочевые племена вблизи Кочкаря относились в основном к башкирам и киргизам, настоящим конникам, которые одевались и вели себя не так, как татары в городах. В ходе инспекционных и охотничьих поездок я натыкался на черные войлочные палатки, иногда останавливался поговорить. Они неизменно относились к русским с подозрением, но приняли меня как иностранца и смотрели на меня более или менее как на равного.

Эти племена подчеркнуто держались особняком, не имели дела с русскими горожанами, на которых смотрели со смесью недоверия и презрения. Они все были мусульмане и строго придерживались своих религиозных ритуалов; вероятно, тамошние священники внушали им, что коммунисты против религии, — разумеется, справедливо. Жизнь у них была грязная и нецивилизованная, по городским стандартам; мало кто умел читать и писать.

Башкиры и киргизы появлялись в Кочкаре лишь иногда, посетить рынок и обменять животных или продукты животноводства на товары, изготовленные крестьянами либо на фабрике.

Но их нужды были самые простые, и большую часть необходимого они обеспечивали себе сами. У них действовала полигамия. Один киргиз, племенной вождь, с гордостью хвастался мне, что у него одиннадцать жен и восемьдесят восемь детей.

Кроме того, по степи были разбросаны поселения оренбургских казаков, которые не относятся к азиатским племенам, но так давно поселились в здешнем глухом краю, что постепенно выработали что-то вроде племенной организации. Казаки — одновременно и крестьяне, и конники, которые часть времени проводили в кавалерии, а остальное время обрабатывали собственные земельные участки. Они придерживались русской православной религии, по крайней мере, в то время, что я впервые с ними познакомился, и держались подчеркнуто отдельно от мусульманских кочевых племен.

Казаки, профессиональные военные, все принимали активное участие в мировой войне и других сражениях. При некоторых кампаниях они оказывались далеко в Европе и получали новые впечатления о мире. Возвращаясь на Урал после всех войн, они давали новые названия городкам и деревням, в честь городов, о которых узнали за границей.

Разъезжая вокруг Кочкаря, я натыкался на казацкие деревни Париж, Берлин, Лейпциг. Казацкие деревни представляли собой живописное зрелище в праздничные дни, когда мужчины надевали яркую царскую униформу и разгуливали вдоль по улице, нередко поднимая тосты за царя и ругая новое правительство. В те дни на такое поведение еще смотрели сквозь пальцы.

Однажды я пересекал степь на единственном автомобиле, принадлежащем рудничной администрации, американском, не новом и довольно капризном, который использовали только для дальних поездок.

По мере приближения к казацкой деревне мы издалека увидели будто бы пыльную бурю. На ближней дистанции это оказалась всеобщая свалка, где принимали участие практически все мужчины и женщины в деревне.

Оружием служило все, что попадалось под руку, включая немаленькие камни, а также балалайки и гармошки, на которых, видимо, играли, пока не началось сражение. Когда волнение улеглось, мы спросили участников, в чем дело, и узнали, что день соответствует крупному церковному празднику — Троице — когда по традиции положено решать разногласия, накопившиеся среди родственников, друзей и соседей.

Праздновали два дня в июне. Утром первого дня все жители деревни надевали лучшую одежду, и те, кто мог себе позволить, настилали ковровую дорожку от дома до церкви. Все шли в церковь, отстаивали службу, увлеченно или не очень, затем возвращались домой, сворачивали ковры до следующего года и начинали навещать друг друга, из дома в дом.

Везде непременно подавали крепкие напитки, и после нескольких визитов водка оказывала свое действие. Когда все напивались достаточно для поставленной цели, начинали припоминать споры предыдущего года, оскорбления и обиды, оставшиеся без ответа. Они доводили себя до белого каления, тут-то и начиналась драка.

По традиции, всеобщая свалка продолжалась днем и вечером первого дня и утром второго, с перерывами, разумеется, на подкрепление в виде напитков. Предполагалось, что к вечеру второго дня все протрезвеют и забудут свои разногласия до следующего года. Казаки уверили нас, что традиция очень полезная, поскольку в любое другое время, стоит возникнуть пререканиям, кто-нибудь обязательно напомнит, что стороны могут уладить спор на Троицу, так что в деревне царил мир триста шестьдесят три дня в году.

Когда я привел Кочкарский рудник в рабочее состояние, мне предложили объехать окружающие золотоносные участки, там я и наблюдал жизнь других племен, кочующих по степи со своими стадами, и вряд ли знавших, что большевизм вообще существует. Эти племенные группы расселились по всему Южному Уралу и по бескрайним степям Казахстана, большой советской республики к югу от Урала.

Под конец 1928 года мне было поручено съездить в Башкирию, место обитания башкир. С этим кочевым племенем я уже был знаком, видел их в степях, окружающих Кочкарь. Из Башкирии прислали проводника сопровождать меня к группе золотых рудников, что необходимо было обследовать. Он оказался башкиром, одним из немногих, которые бывали за пределами области кочевья. Этот побывал далеко; более того, его посылали в Америку учиться на инженера-машиностроителя в Технологическом институте Карнеги.

Американизированный башкир счел своим долгом и удовольствием познакомить меня с общественной жизнью Башкирии в тот период.

Незабываемым впечатлением остался вечер, проведенный в гостях у башкирского «короля кумыса». Кумыс — это кобылье молоко, ферментированное в больших кожаных бурдюках; он слегка опьяняющий, очень питательный и необычайно нравится кочевникам.

Однажды утром меня представили старому коннику с проницательным глазами, и он пригласил меня отобедать тем же вечером в одной из его юрт, вместе с моим проводником. Нас провели в большой шатер, где полы и стены были покрыты красивыми коврами. Хозяин извинился, когда мы вошли, и продолжал извиняться весь вечер, поскольку его главная жена отправилась с визитом и забрала с собой лучшую юрту, так что ему пришлось принимать нас в юрте жены номер два.

В шатре не были совершенно никакой мебели. В центре стояли две громадные лакированные кадки, одна с кумысом, как я скоро узнал, другая с чем-то вроде рагу из баранины. Рядом с кадками лежали единственные столовые приборы, четыре лакированные миски объемом примерно на литр, каждому по одной. Хозяин и другие два башкира сели на ковре по-турецки, и я постарался скрестить ноги, как мог.

Хозяин запустил руку в рагу до самого локтя и некоторое время занимался тем, что нагонял бараний жир к моей стороне кадки. Оказалось, мне он причитается как гостю из далеких краев. Тем временем у меня свело ноги, и я приподнял край палатки и высунул ноги наружу, повернулся другой стороной, вытащил складной нож и принялся подтаскивать к себе кусочки баранины попостнее. Если я чего и не выношу, так именно бараньего жира.