Газета День Литературы # 135 (2007 11) - Газета День Литературы

"Всё верно, батюшка, будут люди, – поддержал Мороз. – И богомольцы притекут, а как иначе... Надо будет гостиничку возле храма поставить, пусть пока и небольшую. Я уже и сруб приобрёл, осталось только место выбрать... Вот завтра мы и присмотрим, если батюшка благословит", – добавил Роман, уже обращаясь ко мне.

Наверное, им так хотелось убедить меня, склонить в свою сторону, заразить своим духом (хотя и знали, что я на их стороне), что благое дело на Руси не пропащее, только нужна от каждого хоть капелька сил на устроение земли – и всё исполнится, как бы само собою, по щучьему велению... Но ведь сказочное "щучье веление" не по лености мужицкой, крестьянской, но за щедрость сердечную, за доброту человеческую. "За всё добро отплатится добром, за всю любовь отплатится любовью", – скажут позднее. Сказка "По щучьему велению" много древнее православия, но хранит те русские заветы, которые потом перейдут в церковные заповеди.

"Роман предложил удивительную вещь, сделать по реке Мологе казачьи заставы. Будут казаки осваивать пространство, заводить семью, обрабатывать землю. Им очень пригодится умение Романа строить дома по-современному, с малой затяжкой времени... Это прекрасно..."

В редких избах там-сям затеплились огоньки, они прокалывали темень, как раскалённые спицы, от них до нашего сердца наплывало теплом. Но, увы, эти светильники были так редки, что лишь подчёркивали ветхость, забытость, быстрое увядание Зараменья. Но ведь Христос поднял с одра мёртвого Лазаря, значит всё возможно... Если будет в народе вера в мать-сыру землю, в её нескудеющую способность давать "хлеб насущный" на нашу искреннюю любовь, то и Бог, увидев тяжкие труды во благо, несомненно протянет руку помощи. Если мы окончательно не отпадём от Христа, не залубенеем душою, то и Христос не отвернётся и призреет нас неуловимо нашему пониманию, вроде бы ничем и никак не напомнив о себе...

Иногда в окне отдёрнется занавеска, посмотрят на улицу с любопытством, кто идёт, и снова запахнётся. Батюшка всех деревенских знает, их судьбу, их горя и радости, их болячки, он перестал быть чужим, он свой, сельский поп, он и встретит в мир нового человечка, он и отпоёт, проводит в мир вечный-бесконечный.

"Вот они вроде бы прежние, что и десять лет назад, но с появлением церкви уже другие. Они даже не представляют, что уже другие, меньше плоти стали угождать, – сказал батюшка, увидев в окне знакомое лицо. – Хотя какое уж тут угождение в бедной деревне-то, – он вздохнул. – Вот в городах, там иное, там бесов много, там даже попы порою за чечевичную похлёбку продаются. Я одному батюшке в Москве посетовал, что некоторые иереи плоти угождают, кушать хорошо хотят, а значит бесам продаются. А он вздохнул, беспомощно развёл руками и признался, а что, дескать, делать, ведь пенсию-то надо получить. И не понимает, сердешный, что пенсия тоже от Бога... А как тогда нищего крестьянина увещевать, которого город ободрал, как липку. Язык не повернётся обвинить вот их, – отец Виктор неопределённо махнул рукою вдаль улицы. – Вот сидят, последние на деревне, телевизор смотрят, а в церковь и силком не затащить. Я за это время отпел людей – немыслимо, только в Зараменье пятнадцать человек... Но люди-то всё равно меняются. И я это знаю точно... Вот колокольчик зазвенит, и пусть на службу не придут, а на душе-то ворохнётся, и невольно о Боге вспомнят... А что на душе ворохнётся – это совесть. Понимаешь ли, Бог – это проявле- ние совести. Таково свойство русских. Если совесть есть, человек в Боге уже... Вот батюшка Николай Гурьянов лет тридцать назад сетовал мне, что молодые плохо ходят в храм, что в будни приходится служить в пустой церкви. Но ведь он не впадал в уныние, он не считал, что народ погряз в дикости и что Русь погибает. А уж он-то, прозорливец, помещался как бы в самом сердце России, смотрел в самую суть вещей и многое провидел. Я через одну знакомую богомольницу однажды испросил у старца совета, дескать, что мне делать, долго меня не рукополагают. И он передал ответ, чтобы я не беспокоился, все будет хорошо..."

"Со мной под Печерами в Псковской области был однажды случай. Ещё при советской власти. Зашли мы с товарищем в храм. Мне так запомнилось, что храм стоял одиноко на холмушке. Служит священник и никого из богомольников. Осиянный такой старичок, весь седенький, но ухоженный, благообразный, чем-то Николая Угодника напоминает. Спрашиваем, что вы так и служите в пустом храме? Он отвечает "Да, каждый день все службы исполняю. Мне не так и важно, идут люди или нет. Богу не так угодно, сколько народу приходит, но важнее, хоть бы и один человек, но с полнотой души возносил хвалы Господу…" Потому я и вспомнил тот случай, ибо он совпадает с твоей жизнью, с твоим служением. И что удивительно, на его лице не было никакой скорби..."

"И со мной так же... Если за свою жизнь я хотя бы двух человек привёл к Богу, то жизнь моя не напрасна... Мы страдаем от того, что мало верим сердцем. Языком многие верят. Свечки ставят, пожертвования бывают. Иногда за советом приезжают, будто к колдуну, дескать, помоги – и всё. А что для этого душою надо потрудиться – не понимают. Себя от внутреннего труда освобождают, духовной битвы боятся, чтобы всё готовенькое. Чтобы как хлеб с маслом и стакан молока употребить. Душевных страстей боятся и страданий... А если и молятся, то только с просьбою к Господу, дай-дай, да чтоб немедленно исполнились желания. И редко когда возблагодарят в молитве: "Мати Пресвятая Богородица, спасибо тебе…" Если Бог не помогает, сразу бегут к ведьме, колдуну, экстрасенсу. Значит от Христа к дьяволу, и так глубоко на Руси всё смутилось, перемешалось, пожалуй, в такой растерянности давно не находился русский человек. Я не виню их, но так случилось... Раз мечутся, значит действительно худо, ищут хоть какой-нибудь помощи... Вот приехали позавчера двое, муж и жена, невенчанные, за восемьдесят километров, кто-то надоумил... У них с тёщей нелады и все прочее... А я же не колдун, но хотят немедленной помощи. Ну, поговорил, дал им свечки грозовые, попросил каждого молиться, постоять перед иконами. Уехали маленько другими людьми, уже не прежними. Зёрнышко я бросил в пахоту, и может росток будет. Потому я счастливый человек, потому что сеятель... Покойный митрополит зарубежной церкви Виталий сказал, что если русские научатся молиться сердцем, если сердечно будут относиться друг к другу, – тогда и кончатся все наши беды... Бед много, бесов много, но главное, как человек воспринимает их... Вера маленькая, веры никогда не бывает много, но главное, чтобы она росла. А она растёт в трудах, лишь в преодолении грехов, которые на нас ополчаются ежедень и готовы пожрать душу с потрохами... Вот и чти бесконечно Иисусову молитву, чтобы не позабывать свою грешность... Если бы у всех была заложена большая вера с самого рождения, то все были бы святыми, тогда и церквей не надо бы, и путь Христа не научал бы ничему... И душою бы не надо трудиться. И у меня маленькая вера, но меня Господь вразумил, и я останавливаю кровь. Я не знаю, как это получается, просто наступает момент, когда приходит безусловная вера, и Господь дает... Это необъяснимо..."

"Может потому и называют вас колдуном?.. Человек останавливает кровь..."

"Хороший мой… Ну и пусть называют, на каждый роток не накинешь платок. Но это меня нисколько не беспокоит... Вот приехал Миклухо-Маклай в Полинезию. Его папуасы сначала хотели съесть, потом раздумали и назвали Богом... А он что, Бог?.. Нет... Он что, должен был убеждать, что он не Бог и тратить на это нервы? Так и я... Наверное, во мне есть что-то такое непонятное, чего нет в других, и это смущает, тревожит, как всё странное... Может потому, что я отрицаю колдовство и всякую чертовщину от сатаны, ибо вся сила, всё знание только от Бога. Бог даровал мне такую способность, тем отметив меня. А людям этого не разъяснишь. Хоть бы и тебе, ибо тайна необъяснима, и потому она и есть тайна... Вот я изначально, с первой нашей встречи знал, что ты верующий человек по твоим книгам, как ты пишешь, по языку и интонации, по тому, как ты говоришь. Хотя, говоришь, и не был крещён. У верующих есть хотя бы одно достоинство, отличающее от прочих. Они иногда услышат благую весть и на неё отзовутся... И ты из таких людей... Правда, ты любишь говорить глупости старому человеку, а он отчего-то прощает их тебе", – батюшка ехидно, сладенько так, хихикнул, дескать, подколол.

Я промолчал. Да и приустал что-то за долгий день. Но стыдно было перед батюшкой выказать свою слабость. Тьма сгустилась, лишь снег слабо отсвечивал, да небо на закрайках белело, как сыворотка. Над входом в храм горел свет. Деревня извилистым ручьём стекала вдоль дороги, иль карабкалась по склону вверх, – но только церковь отчего-то оказалась в низинке, распадке, в сыри, в самой неудоби, куда рачительный хозяин не сунется с новостроем. По веснам, в разливы, поди, полно воды, кустарник подпирает с заполек, волосатый кочкарник да всякая чертополошина, где в травяных потёмках ползают ужи, плодятся лягушки и таятся коварные бесы… ("Эк расписал Личутин, – насмешливо подумает сельский поп, прочитав моё творение, – хорошо хоть нильские крокодилы не плавают на подворье. А надо будет завести парочку чудовищ с Египта и поставить литератора перед жадной тварью".)