Кто из вас генерал, девочки? - Галина Щербакова

Я думаю о том, что я не люблю Олега. Что это ясно как дважды два. И я сужу себя за эту нелюбовь, потому что – а куда смотрела? А сын? Действительно, куда я смотрела?

Я была потрясена, что выпускник, чей портрет не сходил со всевозможных Досок почета, о ком уже на пятом курсе говорили как о готовом кандидате, высмотрел в пестром ряду первокурсниц меня – стиральную доску, мешок с костями, воблу. И не просто высмотрел. Он будто перебрал нас всех, красивых и не очень, по зернышку и предпочел среди всех меня. В этой сознательности выбора, в какой-то даже тщательности его была непонятная мне, восемнадцатилетней, магия. Я была первой на курсе, которую, выбрав, реально приблизили к замужеству. И кто? Лучший из лучших, первый из первых. Это вам не подлый, нападающий из-за угла Игося в диагоналевых брюках. И стоп! Больше сравнений я не имела.

А потом – суп с котом. Четко разграфленная жизнь, и я в ней – косая, да нет, скорее даже волнистая линия. И он борется со мной – мягко, деликатно. Он объясняет мне, что почем и почему. Он учит меня поступать логично и последовательно. Это. Потом это. А потом уже это…

А потом простыми словами, как двоечнице, объясняет: нравственные категории – они живые. И, как все живое, они существуют во времени, пространстве. Изменилось время – изменилась категория. «Почему ты делаешь из нее проститутку?» – возмущаюсь я. «Фи! – отвечает он. – Фи! Ты вульгарна, Лина…» А я и не спорю. Это мой вид обороны. Другого нет. И никто не скажет, что я могу еще… Тем более что вот-вот кто-то там родится…

– Не волнуйся. Вредно. – Так мне затыкается рот.

В общем, Андрюшки еще нет, а сознание, что мы некомплектная пара, уже есть. Не ту первокурсницу выбрал Олег, не ту… Ну что ж… И на старуху бывает проруха. Обмишурился парень…

Потом он уйдет к другой, а я буду думать – почему не ушла я? Ведь я же раньше все заметила. На что я надеялась? Чего ждала? Вот он – известно чего. Правильный человек, он дождался, когда я заочно окончу институт, – затянула я из-за Андрюшки это мероприятие. «Вот ты и на двух ногах», – сказал он. И с приветом. Что тут скажешь? Его новая жена удобно разместилась в отведенном ей строгими линиями месте, а мне надо было брать больше часов, потому что иначе как прожить вдвоем? Я была пришиблена мыслью: почему я не сделала то, что должна была сделать, – уйти самой? Чего у меня не хватило – воли? Характера, смелости? Я носилась со своим внутренним миром, как с Христовым яичком, а мою реальную жизнь определяли другие… Как хотели. Как считали нужным… А сама? Вот тогда я и стала переигрывать свою жизнь жизнью моих учеников. У меня нет воли – пусть будет у них! Я труслива? Ненавидя в себе это, я сделаю их храбрыми. Пусть они не повторят моих ошибок, пусть не будет у них комплекса неполноценности, пусть умеют они решать и совершать поступки, когда их надо, необходимо совершать.

Я выпрямляю – я выпрямляюсь.

Летом вместе с Андрюшкой еду к маме, которая с удовольствием сообщает мне все новости:

– Ритка так замуж и не вышла. Нелка – эта молодец. Хорошо матери помогает. Ты ж помнишь, Петровна все ходила в плюшевом жакете? Пальто теперь пошила. Драповое, прямо помолодела женщина. И Лелька живет хорошо.

Я сижу на маленькой скамеечке, мама стоит у плиты и рассказывает.

– Не понимаю, – всегда приходит к этому мама, – не понимаю. Что тебе было надо? Был бы человек плохой – пил, гулял бы – ну другое дело. Так ведь нет же! Что тебе было надо? Что?

– Так ведь он сам, – говорю я.

– А то я не знаю! – машет рукой мама. – Покрутишься одна, узнаешь, почем фунт лиха.

Только Андрюшка не задавал мне глупых вопросов. Он подходил, обнимал мои колени и преданно говорил: «А я на всю жизнь твой дружочек».

– А я твой, – отвечаю я.

Все-таки я тоже богач.

– Девочки, девочки! Фима возвращается! И Рива с ним.

Певица Людмила Петрова невообразимо толста. И все-таки она как-то ухитрилась влезть в высокие лодочки на тонкой шпильке, но туфли безнадежно потеряли форму, верх их вспучился всеми Ривиными мозолями, с каблуков слезла кожа, и они входили наполовину в землю, отчего тяжелая походка тети Ривы была заплетающейся и неуверенной.

– Вы представляете, девочки! – сказала она, будто только вчера с нами рассталась. – Он собрал вещи и ушел. Я, видите ли, его не устраиваю. Как будто он когда-то меня устраивал…

Нелка подвинула ей рюмку, она выпила залпом, на лице ее сразу выступили пятна, но она ничего не чувствовала, она продолжала говорить:

– Лева теперь не сможет учиться, потому что мы ведь остались без средств. Он говорит, что пойдет работать на шахту и будет учиться вечером.

– Глупости, – сказала Ритка. – И вообще, вам надо к нам переехать.

– Нет, – кричит бывшая певица, – нет, девочки! Справедливости на свете нет. Я отдала ему свою молодость.

– Брось, тетка! – тихо говорит Ритка.

Но та не обижается, она виновато смотрит на племянницу.

– Да, да, – говорит она. – Конечно, я сама виновата. Я всегда знала, какой он человек. Ну, я пойду к Фриде, девочки. Вы все очень выросли. Такие солидные дамы, просто не узнаешь.

Мы смотрим на тетю Риву. Нелепая, с облезлым малиновым маникюром, она вспоминает снова и снова все, что было до сорок первого. И кажется, остановилось и пошло вспять время, и нам уже не по тридцать семь, а всего по семнадцать, и певица только пришла с концерта, сейчас она крикнет: «Люди! Спасите меня!» И Ритка дернет молнию на спине, и Людмила Петрова будет смеяться, «вылезая из оболочки».

Она уходит, и мы освобождаем из угла Лельку, и дядя Фима уходит, и мы, не сговариваясь, смотрим на часы: пора и нам.

– Нелегкую ты берешь на себя обузу – тетку и сына, – говорит Лелька Ритке. – Ты что – армия спасения? Свою жизнь не можешь устроить, а за чужую берешься!

С одной стороны яблоко было красным, как вымпел за чистоту, который постоянно жил на столе учительницы, неприсужденный и одинокий. С другой стороны оно было желтым, как плоскогорье Тибет на стареньком глобусе, что стоит на подоконнике. А со стороны хвостика оно было светло-зеленым, как постиранная плащ-палатка, и эта светлозеленость примиряла с яблоком первоклассников.

– Оно кислое-кислое! – убежденно говорила Валечка, девочка в самых больших валенках в классе. – У меня от таких яблок бывает оскома!

– Не оскома, а оскомина, – сказал Сашка Кудряшов.

– А я яблоки вообще не люблю, – твердо заявила Оля Иванова, старательно разматывая толстую шаль, завернутую вокруг пальто. – Я люблю груши. И вишни. И абрикосы. Я только яблоки не люблю.

– И ничего оно не кислое, – сказала Лелька. – Наоборот, сладкое.

– Сладкое наоборот, – засмеялся отличник Сашка. – Сладкое наоборот – значит…

– Горькое! – закричали все радостно.

– Нет, не горькое! – обиделась Лелька. – Все вы врете.

Она взяла яблоко в руки и поднесла ко рту. Первый класс замер. Одно дело, когда на парте лежит нетронутое яблоко, тогда, если чуточку сощурить глаза и внимательно на него посмотреть, можно вполне решить, что оно не настоящее, а из елочных украшений, что оно кислое, горькое – какое угодно. Вообще без вкуса. Но Лелька собиралась это яблоко есть, и первоклассники не были уверены, что у них хватит мужества перенести это зрелище.

– Яблоко отравлено! – зловеще сказал Сашка. – Оно смертельно.

Лелька обиженно смотрела на своих одноклассников.

– Вы дураки? – спросила она.

– Вот откусишь и умрешь, – пообещал Сашка.

– А сейчас за могилы дорого берут, – печально сказала Оля Иванова, – земля очень промерзлая. Мне мама говорила.

– Я вот тебе как двину, – разозлилась Лелька. – Хорошее у меня яблоко, мне папа принес. Я дома три штуки съела и не умерла.

– А сейчас умрешь, – убежденно сказал Сашка. – Я точно знаю.

– Нет! – закричала Лелька и выбежала из класса.

– Ну и жри! – сказал вслед Сашка.

В класс вернулась Лелька с учительницей Клавдией Федоровной.

– Вы что, ребята, – говорит Клавдия Федоровна, – Лелю дразните?

– Они говорят, что у меня яблоко отравлено, – канючит Лелька, – что я умру.

– Ничего с тобой не станется, – говорит учительница. – Они просто пошутили.

– Нет, – говорит Сашка. – Мы не пошутили.

– Перестань, Саша! – печально говорит учительница. – Сам же все понимаешь… Спрячь свое яблоко, – поворачивается она к Лельке, – и съешь его дома.

– А я хочу сейчас, – говорит она.

Учительница машет рукой и уходит из класса. А Лелька начинает есть яблоко. Она ест громко и победно, аккуратно объедает серединку с хвостиком.

– А вот и не умерла, – говорит она. – А вы дураки!

– Паразитка! Паразитка! Паразитка! – кричит Валечка. – Съела чужое яблоко.

– Нет, свое! – кричит Лелька.

– Нет, чужое! – кричит Валечка.

– Яблоки есть стыдно, – говорит Сашка.

Лелька плачет.

– Ну, не плачь! – говорит ей после уроков Клавдия Федоровна. – Просто ребята давно не видели яблок. Ты попроси, пожалуйста, папу зайти в школу.