Ульмигания - Вадим Храппа

Острая резкая боль полоснула Торопа по щекам, заставив его вскрикнуть и схватить то, что эту боль принесло. Это были руки Милдены. Увидев, что Тороп стал поддаваться зову амсмари, в отчаянии она вцепилась ему в лицо ногтями.

— Что это было? — спросил Тороп.

— Поехали отсюда, — сказала Милдена. — Поехали быстрее, Тороп!

— Да, поехали. Что-то неладно здесь.

Песня еще была слышна и походила на плач. Тороп перекрестился и пришпорил коня. Вскоре Дилинга растрясло, он очнулся и, обнаружив на себе веревки, стал ругаться. Милдена развязала его.

Глава 10

Вождь куров косы, Карвейт, оказался действительно очень высоким. Может, это было бы и не так заметно в другом народе, но среди малорослых и щуплых соплеменников он выглядел скалой. Сходство с каменной глыбой придавало ему и то, что круглая турья голова по-бычьи, без шеи, сидела на квадратном туловище, утопая неровно заросшим подбородком в плохо оформленной груде мышц.

Несмотря на устрашающие размеры и сонное простодушие маленьких глаз, Карвейт обладал острым умом. В сочетании с невероятной физической силой это помогло ему стать единоличным хозяином косы. Конечно, он вынужден был подчиняться указам Кривы, но к своим колдунам относился с презрением. Легко менял богов и идолов и был счастлив оттого, что пруссы, не признавая в курах равных себе, не требовали от них и строгого подчинения собственным уставам.

Сейчас Карвейт заставил весь свой народец молиться большой развесистой липе, под сенью которой, как он считал, обитала богиня Лайма.[34] У Карвейта было две жены, но ни одна так и не родила ему ребенка. А какой-то старик, странным образом появившийся весной в деревне вождя, напророчил Карвейту, что через год усердных молитв богине красоты у него будет прибавление в семействе. Карвейт тут же объявил Лайму главным божеством куров и стал носить к липе жертвы. За этим занятием вождя и застал Дилинг.

Убедившись в том, что с Карвейтом нет никого из пруссов, Дилинг дождался конца церемонии жертвоприношения и вышел из зарослей облепихи.

— Я пришел передать тебе пожелание удачной охоты от Бьорна из Твангсте, Карвейт, — сказал Дилинг.

— Пусть боги хранят и Бьорна, — ответил Карвейт, приглядываясь к Дилингу. — Он славный воин и верный друг. А ты ему кем приходишься?

— Родственником.

— Но говоришь ты, как варм…

— Мы дальние родственники по линии матери.

— Хорошо, — кивнул Карвейт. — Больше Бьорн ничего не передавал?

— Кажется, нет.

Сонные глазки вождя стали еще скучнее, и он повернулся, собираясь уйти.

— Ах да! — сказал Дилинг. — Бьорн просил напомнить тебе о том шраме, что у тебя под левой лопаткой.

Карвейт быстро обернулся и пристальней посмотрел на Дилинга.

— А ты, видать, крепкий парень, — сказал он. — Я отдам тебе свой меч, если окажется, что у тебя нет слепого друга.

— Твой меч останется при тебе.

— Но мне нет дела до твоих друзей.

— Бьорн мне так и сказал.

— Хорошо, — повторил Карвейт. — В моей деревне вы будете чувствовать себя так же, как у Бьорна. Но вы должны понимать, что, если явятся самбы, я не смогу вас защитить.

— Я знаю, — сказал Дилинг. — Нам этого и не нужно.

— А чего же ты хочешь?

— Проводи нас к той вайделотке, что живет в песках.

Карвейт посмотрел на небо.

— Жарко, — сказал он. — Похоже, все лето будет сухим.

В небе чиркали стрижи, рассекая острыми крыльями тучки комариных свадеб. Белое солнце стояло высоко. Потрескивали шишки на соснах.

— Так что, Карвейт, проводишь нас к вайделотке?

— Залив цветет, — пожаловался Карвейт. — Рыба задыхается. Прямо беда.

Он вздохнул и покосился на большую бронзовую фибулу с крупной жемчужиной, державшую плащ Дилинга. И, будто что вспомнил, спросил:

— Вы, наверное, и не обедали сегодня? Приходите.

Повернулся и ушел.

Отдавать фибулу Дилингу было жаль. Раздумывая над тем, что подарить вождю куров, он отправился за Торопом и Милденой.

Карвейту достался татарский кривой нож с костяной рукояткой, украшенной затейливой резьбой. Вождь положил его перед собой и всю трапезу не сводил глаз с матовой бледной поверхности рукоятки, цветом и на ощупь напоминавшей женское тело. Подергивая огромной головой от восхищения, он допытывался: из какого же зверя добывают такую кость? Дилинг и сам не знал. Да и занимало его совсем другое. Когда меда было выпито достаточно, чтобы начать разговор о деле, Дилинг вновь насел на Карвейта с просьбой провести к вайделотке.

— Нет никакой вайделотки! — отмахнулся Карвейт.

— Как же нет?! — опешил Дилинг. — Если о ней даже в Твангсте говорят.

— Мало ли, о чем болтают на рынках!

Дилинг растерянно посмотрел на Торопа. Тот, по обыкновению глядя пустыми глазами куда-то сквозь деревья, прислушивался. Дилинг подумал, что Карвейт его не понял:

— Послушай, вождь, может, ты не знаешь… Говорят, на севере косы, в песках, живет какая-то старуха. Вроде бы твои люди даже считают ее воплощенной Лаумой. Вспомни!

— Красивый нож, — сказал Карвейт и досадливо вздохнул. — Жаль, что мне нечем отплатить за него. А в песках никого нет — паустре.[35] Даже кабан туда не заходит. Там нельзя жить. Духи никого к себе не пускают.

Дилинг опять посмотрел на Торопа. Лицо его было спокойно, глаза прикрыты, но в пальцах, поблескивая, мелькала какая-то монета, зверьком перебегая от указательного к мизинцу, от мизинца — к указательному.

— Мы заплатим, — сказал Дилинг. — Скажи, Карвейт, сколько тебе нужно, чтобы отвести нас к колдунье?

— С друзей Бьорна я бы ничего не взял, даже если б мне пришлось выступить на их стороне в войне, — сказал тот. — Но, поверь, в дюнах не выжить даже полевке, не то что человеку. Тем более — какой-то старухе.

— Он врет, — сказал Тороп по-русски. — Нам придется искать самим эту чародейку.

— С чего бы ему лгать?

— Не знаю. Может, чего-то боится? Но эта колдунья существует, это точно. Я чувствую.

— О чем вы? — насторожился Карвейт.

— Я говорю, что ты трус, — сказал Тороп на прусском. — Ты чего-то боишься и потому врешь, что ничего не знаешь о вайделотке.

Плоское мясистое лицо вождя покрылось красными пятнами.

— Я трус?! — тихо спросил он. — Я трус, и я вру?! Ах ты, сопляк!..

С быстротой, которой Дилинг никак не ожидал от него, Карвейт метнулся к Торопу и схватил того своей медвежьей лапой за горло. Казалось, вся шея русского исчезла в этой руке, и ее пальцы сомкнулись на позвоночнике Торопа.