Россия и современный мир № 4 / 2010 - Юрий Игрицкий

1. Александров А. Памяти К.Н. Леонтьева. – Сергиев Посад: Тип. Св. Тр. Сергиевой лавры, 1915. – С. 95.

2. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. – Ростов-на-Дону, 1995. – С. 41.

3. Ключевский В.О. Сочинения. – М., 1957. – Т. 3. – С. 39.

4. Ленин В.И. Полное собрание сочинений. – М.: Политиздат, 19… – Т. 26. – С. 218.

5. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства. (XVIII – начало XIX века). – СПб.: Искусство, 1994. – С. 18.

6. Малиа М. Советская трагедия: История социализма в России. 1917–1991. – М.: РОССПЭН, 2002. – С. 368.

6a. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. – М.: РОССПЭН, 1998. – С. 432.

7. Неизданный Достоевский: Записные книжки и тетради 1866–1881 гг. – М., 1971. – С. 622.

8. Пивоваров Ю.С. Истоки и смысл русской революции. – Полис. – М., 2007. – № 5. – С. 35–55.

9. Романович-Славатинский А.В. Система русского государственного права. – Киев, 1886. – Ч. 1. – С. 38.

10. Сперанский М.М. Проекты и записки. – М. – Л., 1961. – С. 65.

11. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм: Социальная история Советской России в 30-е годы. – М.: РОССПЭН, 2001. – С. 20.

12. Хлебников П. Крестный отец Кремля Борис Березовский, или История разграбления России. – М.: Детектив-Пресс, 2002. – С. 82.

13. Щербатов М.М. Сочинения. – М., 1896. – Т. 1. – С. 135.

14. Dahrendorf R. Quаdratur des Zirkels: Wie entsteht die politische Kultur? // Frankfurter Allg. Ztg. 1990. – 9 März. – S. 13.

15. Kipp J.W., Linkoln W.B. Autocracy and reform: Bureacratic absolutism a. polit. modernization in nineteenth century Russia // Russian history. – Temple, 1979. – Vol. 6. – P. 1–21.

16. Raeff M. Michael Speransky: Statesman of Imperial Russia. 1772–1839. – Hague, 1957. – 387 p.

«СМУТОВЕДЕНИЕ» КАК «ГОРДИЕВ УЗЕЛ» РОССИЕВЕДЕНИЯ: ОТ ИМПЕРИИ К СМУТЕ, ОТ СМУТЫ К…?

П.П. Марченя, С.Ю. Разин

Русская история – трагическая вещь. Не было времени, когда бы она катилась по гладким дорогам, не сворачивая в ухабы и трясины.

Г.П. Федотов («Судьба и грехи России»)

Россия не теряет своего особого лица от того, что история ее полна смут.

Н.А. Алексеев («Русский народ и государство»)

Марченя Павел Петрович – кандидат исторических наук, доцент Московского университета МВД России и Российского государственного гуманитарного университета (Москва)Разин Сергей Юрьевич – старший преподаватель Института гуманитарного образования и информационных технологий (Москва); координатор проекта «Народ и власть в российской смуте» (журнал «Власть»)

Как человек познается реально и полно не в состоянии покоя, а в ситуации кризиса, так и целые народы, государства и цивилизации наиболее полно познаются в тяжелые исторические времена хаоса, потерь и перемен. Россия и ценностно-смысловые доминанты ее исторической судьбы непостижимы вне осмысления феомена «русской смуты». «Смута» и сегодня остается мерой понимания России, краеугольным камнем выбора ее пути и своего места в ней. В ее прошлом, ее настоящем и ее будущем.

Известная китайская поговорка (легко трансформируемая в страшное для китайца проклятье) гласит: «Лучше родиться собакой во времена покоя, чем человеком в период хаоса». Великий русский поэт и мыслитель выразил прямо противоположное по смыслу национальное видение эпох «Великих перемен» в истории человека и человечества: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!..» (92, с. 242). Причем именно «невероятная» (т.е. действительно с трудом объяснимая в рамках теории вероятности) повторяемость подобных «минут» российской истории по праву может считаться одной из ее отличительных особенностей. Как сформулировал другой отечественный пиит: «Русского можно отличить от грека способностью войти в одну и ту же реку…» (цит. по: 91).

Настойчивые попытки извлечь и освоить исторические уроки кризисных времен «хаоса» и «смуты» как неслучайных, роковых минут – и в судьбе современного мира в целом, и в пути Русского мира в частности – в связи с перманентностью так называемых «переходных периодов» истории России остаются «непреходяще» актуальными для целого комплекса социогуманитарных наук, практически без промаха «злободневными» во всякий день для многих СМИ и неизменно востребованными со стороны самых разных политических сил внутри и вне российского общества.

Только в течение уже ушедшего, но еще «не изжитого» ХХ в. российское общество дважды срывалось в пучину общенародной смуты. И дважды Россия заплатила за это распадом исторически сложившейся имперской государственности – как романовской монархии, так и советской державы. Современные историки взывают к читателям: «Задумались ли вы когда-нибудь, откуда он, этот исторический "маятник", два страшных взмаха которого вдребезги разнесли сначала белую державу царей, а затем и ее красную наследницу?» (108). Даже в официальном печатном органе РФ вопрос уже поставлен следующим образом: «Почему российская история движется циклами – от великого расцвета к великой смуте, от государственного централизма к распаду империй? И когда рушится страна – тогда ли, когда ослабевает державная узда или когда власть глуха к новым общественным запросам?» (22).

В таком контексте насущная необходимость осмысления и понимания периодически повторяющихся системных кризисов, по-прежнему представляющих реальную угрозу национальной (государственной и общественной) безопасности, выступает одним из главных вызовов для интеллектуального класса современной России. Тем не менее, как это признают сами представители такого класса, «Российская политическая и интеллектуальная элита до сих пор не желает прийти к соглашению относительно желательного будущего страны. Поэтому она продолжает бескомпромиссно спорить и о прошлом…» (5, с. 11).

Однако верно и обратное: пока среди элиты нет даже минимально необходимой для нормального, поступательного развития государства и общества историко-политической конвенции о былом, невозможно достичь искомого компромисса и по поводу грядущего. И это значит, что Россия по-прежнему, как в китайском проклятии, «обречена» постоянно пребывать в «эпохе перемен» и разрываться противоречиями неосуществленного («недоосуществленного») выбора. Незавершенность и неразгаданность «русской смуты» выступает своеобразной осью «вечного маятника» русской истории, в которой сменяют друг друга паллиативы непродуманных реформ и непоследовательных «контрреформ», авральных строек и катастрофических «перестроек», оплаченных непомерной ценой революций и их отнюдь не дешевого «изживания». И без иронии воспринимаются весьма туманные прогнозы иностранцев наподобие биллингтоновского: «…среди возможных будущих путей самоидентификации России есть альтернативы намного лучше и намного хуже того, что можно предвидеть в настоящее время…» (11, с. 10–11).

Так или иначе, но вполне состоявшимся историографическим фактом современного россиеведения можно считать признание уже как минимум трех системных кризисов в российской истории; назовем их «Великими Русскими смутами».

В ходе первой Смуты – «классической», парадигмальной для России Нового времени (Смуты XVII в.) – сначала были сотрясены основания средневекового Московского царства, но затем оказались массово – «всесословно» и «всенародно» – отторгнуты и антидержавные прозападнические действия элит, отторгнуть вместе с самими элитами, вступившими на путь открытого сотрудничества с интервентами. В долгосрочном итоге Россия была подтолкнута к имперскому пути.

В ходе второй Смуты – «модернистской», детерминировавшей основные параметры для России Новейшего времени (Смуты начала XX в.) – сначала посыпалась по «эффекту домино» романовская империя, но затем были ликвидированы (вместе с их носителями) все наносные либерально-демократические декорации. Временное правительство и вяло поддерживающие его «демократические» партии стали коллективным «Лжедмитрием» новой смуты – и в некотором смысле повторили его судьбу. Постфевральская «демократия», идеологически и психологически неадекватная массовому сознанию, была химерой и фикцией – и закономерно оказалась сметена протестной стихией масс, инструментализированной большевиками. В конечном итоге возникла новая, еще более могущественная империя – Советский Союз.

В ходе третьей Смуты – «постмодернистской», определяющей основные контуры нынешней и, возможно, грядущей России (Смуты, начавшейся на исходе прошлого века) – дошла очередь и до не справившейся с вызовами современности советской империи, на руинах которой по сию пору ищет и никак не обрящет себя «Новая Россия». Об итогах этого процесса говорить преждевременно. Однако, как говаривал маркиз Галифакс, «лучший способ догадаться, что будет – припомнить, что уже было».

В таком ключе для понимания современной России особый интерес не только для ее историков, но и для любого серьезного исследователя-россиеведа представляет Смута начала XX в., ход и итоги которой обусловили ключевые параметры всей отечественной (и не только) истории Новейшего времени. Симптоматично, что первый выпуск «Трудов по россиеведению» образованного в 2008 г. Центра россиеведения Института научной информации по общественным наукам Российской академии наук (который, можно сказать задаст некую генерализующую направленность всему современному отечественному академическому «россиеведению») – целиком и полностью посвящен одной единственной теме – проблеме русской революции, рассматриваемой как ключ к «понимающему познанию» России (см.: 90). Как уже давно и четко сформулировал крупнейший «смутовед» России, автор знаменитой «Красной смуты» (18; 19) В.П. Булдаков. «Понять “красную смуту” – значит понять будущее России. В конечном счете это значит понять, наконец, место России в будущем человечества» (18, с. 373).