Раны и шишки - Шарль Эксбрайя

– Вы говорили с самим О'Миреем?

– Нет, с миссис Нивз… Это одно и то же.

– Ладно, сейчас позвоню в Слайго.

За несколько минут комиссару удалось связаться с патологоанатомом из соседнего графства, который обещал быть в Бойле после обеда.

– Должно быть, в городе только об этом и болтают, а, Саймус?

– Да…

– А что слышно у Лэканов?

– Похоже, это едиственное место, где о Петси ничего не говорят… Дико, а? Даже если дочь совершила бы все глупости на свете, от этого она не перестает быть вашей дочерью, не так ли, Майк?

– Думаю, да…

– Похоже, в доме у Лэканов Томас дал свои указания. Они все делают вид, что Петси как бы никогда не было на свете. От такого отношеньица можно потерять голову, Майк!

– Не беспокойся, не все Лэканы такие, как их отец.

– Не может быть!

– Можешь заглянуть в камеру, если не веришь.

Желая удостовериться, сержант открыл дверь в единственную камеру, которая имелась в участке, и застыл от удивления. Закрыв дверь, он вернулся к О'Хегэну.

– Там Лэканы? Вы заперли Шона и Кевина? Зачем?

– Потому, что они едва не прибили насмерть Криса Лисгулда.

– Всего лишь едва?

– Вам не нравится этот Крис, а?

– Нет, Майк, не нравится, и я считаю его отпетым негодяем. Не могу ему простить то, что он сделал с Петси…

– Но ведь с согласия малышки?

– И все же это не оправдание, Майк! Так что с этими ребятами?

– Они поработали над ним вдвоем… Говорят, что после лого у Лисгулда не совсем приятный вид. Возможно, они даже его покалечили.

– И все из-за Петси?

– Приведите сюда этих дикарей, Саймус, и давайте их допросим!

Саймус пошел за преступниками и довольно грубо вытолкал их из камеры.

– Вам не кажется, что у ваших родителей и без вас достаточно горя, дураки вы этакие?

Они ничего не ответили. Сержант втолкнул их в кабинет комиссара, который предложил им сесть.

– Ну что, довольны собой, а?

Шон тряхнул головой.

– Нет. Жаль, что мы его не до конца пристукнули, этого негодяя!

Майк О'Хегэн пожал плечами.

– От тебя я не ожидал услышать ничего другого, Шон. Ты никогда не слыл хитрецом. Господь не обидел тебя мускулами, но посчитал, что этой его милости достаточно. Мозгов у тебя, пожалуй, не так много… Но ты, Кевин? Неужели ты не понимаешь, что вы оба едва не стали убийцами?

– Крис Лисгулд не должен жить на этом свете!

О'Хегэн с силой стукнул кулаком по столу и прорычал:

– Кевин Лэкан, ты кто такой, чтобы решать, кто должен жить, а кто нет?

– Человек, семью которого обесчестил один мерзавец, но вы, комиссар, кажется, таких вещей не понимаете.

– Если ты будешь продолжать в таком же тоне, мой мальчик, я тебе покажу, что я понимаю, а что нет! Ты вздумал учить меня? Семья настоящих ирландцев не теряет своей чести из-за того, что какая-то девчонка ищет себе приключений на стороне!

– Попробовали бы вы объяснить это отцу!

– Я знаю Томаса больше тебя и могу сказать, что он тоже был неплохим гусем!

Шон проворчал:

– У меня дикое желание заехать вам в морду, комиссар!

О'Хегэн ничуть не удивился.

– Только попробуй, желторотый, и это будет последним ударом в твоей жизни! Когда ты выйдешь из тюрьмы, ты никогда больше не сможешь подняться на ринг! Кевин… Послушай меня: мне не нравится Крис Лисгулд, и все же я не могу позволить убить его из-за того, что он плохо обошелся с вашей сестрой! И потом… Между нами говоря, ведь он ее не выкрал? Она сама к нему пошла, разве не так?

– Ладно, комиссар, Петси действительно была ничтожеством, и в каком-то смысле она заслужила то, что с ней случилось.

Сержант с отвращением втянул носом воздух.

– Только за эти слова, если бы я не был полисменом, несмотря на возраст, я бы тебе так врезал, как не врезал никто за всю твою паскудную жизнь, Кевин Лэкан! Если хочешь знать, мой мальчик, человек, который говорит о покойной сестре, как ты, не может считаться мужчиной!

Немного смущенный, младший из Лэканов ничего не сказал в ответ. За него ответил Шоп:

– Не лезьте не в свои дела, Саймус Коппин. Ни вы, ни кто другой не может нам запретить говорить, все, что мы думаем о Петси и Крисе Лисгулде!

Комиссар снова стукнул кулаком по столу.

– Слушайте меня, Лэканы… Я отпущу вас сегодня вечером, когда вы немного поостынете, но клянусь: если до того, как я схвачу за шиворот убийцу, я увижу вас в Бойле, то засажу вас в камеру до самого конца следствия, даже если оно будет длиться десять лет!

Помогая дядюшке, который чувствовал себя все хуже и хуже, Игэн не думал о Петси. Вернувшись в кабинет, он сел за стол и, обхватив голову руками, дал волю чувствам. Помимо потери любимой, О'Мирея мучило чувство вины: если бы он не задумал этот романтический побег, Петси, безусловно, осталась бы жить. Он не сомневался, что убийцей был Крис Лисгулд. Должно быть, он застал Петси как раз в тот момент, когда она собиралась идти на встречу с Игэном. Они поссорились, и, будучи вне себя, видя, что женщина ускользает от него, возможно, сам того не желая, Крис убил ее.

Доктор Дулинг, чтобы больше расположить пациентов, повесил в кабинете зеркало, чтобы женщины, выходя от него, могли поправлять шляпки. Поскольку ни один порядочный человек в Бойле не выходил на улицу без головного убора.

Случайно взглянув в это зеркало, Игэн был поражен, и от увиденного у него перехватило дыхание. Неужели же эта ужасная маска была его лицом? После всеобщего побоища накануне вечером в спортивном зале лицо О'Мирея так распухло, что его черты невозможно было узнать и, кроме того, оно было украшено синяками всевозможных цветов. Слезы отнюдь не придавали ему красоты. Смущенный О'Мирей не мог понять, каким образом молодой доктор, высокое положение которого в обществе, если верить общественному мнению, было бесспорным, мог повести себя так отвратительно! В любой другой стране после случившегося у врача не осталось бы ни единого клиента. Но в Ирландии, а тем более в Бойле, настолько привыкли к синякам на лицах мужчин, что не обращали на них внимания. Перевязывать легкие раны, оказывать первую помощь при рассеченных бровях, распухших носах, накладывать повязки на вывихнутые суставы и легкие переломы – было первым делом, которому обучали здесь девочек с самого раннего возраста "по хозяйству". По этой причине каждая женщина в Бойле была медсестрой, и, несмотря на свое немногочисленное население, город занимал одно из ведущих мест по потреблению лейкопластыря, мазей, ваты и прочих перевязочных материалов, способных укреплять или поддерживать человеческое тело, приведенное в довольно жалкое состояние. По просьбе жителей и с разрешения отца О'Донахью, с субботы до понедельника аптеки работали круглосуточно. Дочери двух городских аптекарей были самыми богатыми невестами Бойля.

Посмотрев на свое лицо, Игэн подумал, что лицо Петси в эту минуту представляло собой не лучшее зрелище. Ему вспомнилось, как на последнем курсе он видел в морге лицо человека, умершего от удушья. Ужасная картина еще долго оставалась у него в памяти. Мысль об обезображенной красоте лица Петси приводила его в расстройство и в ярость одновременно. Ему хотелось встретиться с глазу на глаз с этим Крисом Лисгулдом и драться с ним до тех пор, пока не удастся прибить его до смерти своими собственными руками. Вскоре, за этим возбуждением, последовало чувство глубокого отчаяния. Без Петси жизнь для него утратила всякий смысл. Почему бы не вернуться в Канаду? Конечно, есть еще дядя Оуэн, который скоро умрет, и Нора Нивз, которая останется совершенно одна, если оба они покинут ее, но сейчас Игэн был слишком несчастен, чтобы думать о горе других.

В это воскресное утро отец О'Донахью, который вовсе не отличался терпеливостью, вдруг заметил, что его паства невнимательно следит за ходом мессы. Это его злило, и, если бы он уступил своему вспыльчивому характеру, то обязательно повернулся бы к присутствующим и высказал бы им все, что он о них думает. Но он вовремя вспомнил, что проводит службу Божью, а также о клятвах, данных Богу и самому себе относительно надежд на перемены в своем несдержанном характере. И все же, когда подошло время проповеди, он позабыл все слова, которые так тщательно подбирал для нее целую неделю, и бросился в яростную импровизацию на тему рассеянности, которая разрушает человеческий рассудок, а в церкви становится настоящим предательством. Господь не обращает внимания на молитвы, идущие не от чистого сердца. А что, как не спасение души, может привлекать внимание грешников? Держась обеими руками за край кафедры, отец О'Донахью громогласно вещал, ревел, вглядывался в лица и все больше раздражался, замечая, как, впрочем, и все ораторы, независимо от того, божественные слова они произносят или нет, что его не слушали. Он почувствовал себя глубоко оскорбленным, что, конечно же, не улучшило его настроения. От угроз он перешел к ругательствам. По тому, как некоторые из присутствующих поглядывали на него, он понял, что кое-кто совсем непрочь внушить к себе большее уважение и, с другой стороны, напомнить, что у слов церковной проповеди есть свои границы, даже если ее произносит всеми любимый священник. Поняв, что он зашел слишком далеко, кюре сменил тему, и, поскольку по этому поводу он испытывал истинное сожаление, его голос смягчился, когда он говорил этим безбожникам о смерти Петси Лэкан. Все сразу же смолкли и, казалось, прекратили дышать. Его слушали.