Повседневная жизнь алхимиков в средние века - Серж Ютен

В многочисленных алхимических текстах приводятся подробные описания спиритуальных действий. Большой заслугой К. Г. Юнга и его учеников является то, что они великолепно осветили важный аспект Великого Делания — то, как алхимические операции оказываются грандиозной попыткой интеграции, воссоединения двух частей (мужской и женской) личности. Без этого не совершались операции в алхимической лаборатории, спиритуальный аспект алхимии неоспорим — напомним, что всегда имел место этот строгий параллелизм.

В трактате Николя Фламеля «Объяснение фигур» мы находим — и это весьма показательный пример — следующий пассаж:

«Здесь я рисую для тебя два тела, одно мужское и другое женское, чтобы показать тебе, что в ходе этой второй операции ты доподлинно, хотя еще и не в совершенстве, имеешь две соединенные и сочетающиеся природы, мужскую и женскую, или, вернее говоря, четыре элемента, и что естественные враги — тепло и холод, сухость и влага — начинают сближаться в любви одного к другому, и при посредничестве мира мало-помалу улетучивается древняя вражда старинного хаоса».

Найти философский камень мог лишь человек, достигший состояния полного озарения, которое всегда предполагает выполнение тонких, неуловимых операций, благодаря которым в самом адепте происходит смерть «ветхого человека» и рождение внутреннего, духовно возрожденного человека. Здесь можно было бы сослаться на многочисленные тексты, в которых описаны внутренние трансмутации, происходящие в самом алхимике. Например, в «Торфе философов», алхимическом трактате арабского происхождения, встречаются следующие прекрасные слова: «И знайте, что конец есть лишь начало и что смерть есть причина жизни и начало конца. Узрите черное, узрите белое, узрите красное, и это всё, ибо эта смерть есть вечная жизнь после смерти славной и совершенной».

Озарение несет с собой полное освобождение, как утверждается в другом месте «Объяснения фигур» Николя Фламеля, классического трактата, приписываемого этому знаменитому французскому адепту:

«Так он (философский камень) теперь уносит человека из этой юдоли скорби, из этого горестного состояния бедности и недомогания, в славе поднимает его на своих крыльях над стоячими водами египетскими (коими являются ординарные мысли смертных), заставляя его презреть жизнь и богатства мира сего, денно и нощно размышлять о Боге и его святых, желать эмпиреев небесных и пить из сладостных источников вечной надежды.

Вечная хвала Богу, по милости своей давшему нам узреть сей прекрасный, воистину совершенный пурпурный цвет, сей прекрасный цвет полевого мака, сей пылающий и сверкающий сиреневый цвет, уже не подверженный переменам, над которым более невластны само небо и его зодиак, ослепительный лучистый блеск которого каким-то образом сообщает человеку нечто сверхнебесное, в то же время заставляя его (когда он смотрит на него, познавая его) трепетать и содрогаться».

Освобождая мало-помалу свою подлинную природу, испытывая на себе почти неуловимое влияние потаенного огня, заключенного в нем самом, проникающей в него Божественной энергии, адепт непосредственно достигает всеобъемлющего знания, полного и дарующего свободу. Французский автор XVIII века, Антуан-Жозеф Пернети, в своих «Разоблаченных мифах греков и египтян» дает ему весьма примечательную характеристику:

«Материя едина и составляет все, говорят философы, поскольку она есть коренное начало всевозможных композиций. Она содержится во всем и ощущается во всем, поскольку она может принимать любые формы, но лишь до того, как приобретет тот или иной вид одного из трех царств природы».

В трактате Космополита содержится следующий очень короткий, но еще более замечательный пассаж: «В его царстве имеется зеркало, в котором можно увидеть весь мир».

Поскольку, более того, существует прямое соответствие между тайнами алхимической практики и тайнами Царства Небесного, практический объем этого знания, достигаемого путем озарения, простирается вплоть до высших небесных сфер, до славных областей, именуемых эмпиреями, то есть до рая. Этим объясняется появление в «Зеленом сне», классическом трактате Бернара Тревизана, следующих слов: «Я размышлял об этом Царстве Небесном, в котором Всемогущий восседает на своем престоле во славе и в окружении ангелов, архангелов, херувимов, серафимов, тронов и властей».

Так адепт обретает способность видеть то, что находится по ту сторону чувственно воспринимаемых явлений, возноситься в спиритуальном видении к небесным сферам.

Хотя Бог, несомненно, присутствует во внешнем мире алхимика, но он пребывает также и в человеческой душе алхимика, поэтому великое озарение, которого страстно добивается адепт, заключается в том, чтобы соединить свою душу, отражение Бога, со всемирной душой.

Но разве условия для такого озарения создаются не благодаря исполнению символических ритуалов?

Рене Алло в своих «Аспектах традиционной алхимии» пишет: «Посвященный отделен от профанного мира не меньше, чем мертвец. Вопреки иллюзиям, коими тешат себя несчастные, ни мертвецы, ни посвященные не обращаются напрямую к существам, стоящим на ином, нежели они, уровне».

Сильно сказано. Эти слова со всей очевидностью показывают, кем ощущал себя посвященный, даже если он и умел приспособиться к условиям жизни, которую вынужден был вести в период перехода из одного состояния в другое… Что же касается целей алхимической аскезы, то великий поэт Антонен Арто писал по этому поводу:

«Итак, эти конфликты, которые взбудораженный космос представляет нам в искаженном и нечистом с точки зрения философии виде, алхимия предлагает нам со всей своей интеллектуальной точностью, ибо она позволяет нам достичь возвышенного, но достичь драматическим путем, после тщательного и безжалостного перемалывания всего недостаточно зрелого, поскольку алхимия в принципе не позволяет духу возноситься прежде, чем он пройдет через все предначертанные ему пути и встанет на прочный фундамент реально существующей материи, пока он не выполнит эту двойную работу в огненном преддверии будущего».

В алхимической литературе и иконографии встречаются свидетельства, которые невозможно интерпретировать кроме как в прямом соотнесении их с ритуальными драмами: действительно, невозможно рассматривать эти тексты и изобразительные документы иначе как подробное описание тайных ритуалов, исполнявшихся в узком кругу посвященных. Речь идет, очевидно, о ритуалах, некогда практиковавшихся в герметических сообществах. Во всей герметической традиции ритуалы и церемонии представляют участникам в непосредственном действии, в живом виде точный традиционный символизм, унаследованный группой, и бесспорно, что алхимия включает в себя специальные таинства, связанные с мифом о Прометее (группирующиеся вокруг обретения животворного огня). Однако для историка перспектива преуспеть при исследовании этого вопроса, естественно, осложняется в силу того факта, что взаимодействия между различными традициями оказываются чрезвычайно многочисленными и сложными.

Вовсе не случайно, что эзотеризм западной алхимии так много черпает из древнегреческой мифологии. Луи Сешан в своем превосходном исследовании о «Прометее», равно как Дора и Эрвин Панофские в их «Ящике Пандоры», продемонстрировали весьма глубокое понимание этих двух великих взаимодополняющих мифов, нашедших большой отклик в алхимии: соответственно, мифа о Прометее, герое, который похитил огонь (и который сближается с Люцифером, «носителем света»), и мифа о Пандоре.

Говоря о таинствах, подразумевают передачу герметических знаний. В «47-м теософском письме» Якоба Бёме можно прочитать следующую фразу: «Не получишь ничего стоящего, пока кто-нибудь не передаст вам что-то собственной рукой». Эти слова справедливы в отношении любого герметического знания, в том числе и средневековой алхимии.

Целый ряд герметических документов не может иметь иного объяснения, кроме как совершенно конкретное описание мистерий, священной драмы, которая разыгрывалась и осуществлялась в специальном месте, известном только посвященным. Вот окончание «Зеленого сна», блестящего трактата, сочиненного адептом Бернаром Тревизаном:

«В третьих апартаментах была комната, отделанная материей ярко-красного цвета на золотом фоне, более красивой и роскошной, чем все прочие ткани, которые я только что видел.

Я осведомился, где хозяин и хозяйка дома. Мне сказали, что они скрыты в глубине этой комнаты… Мне не довелось увидеть четвертые апартаменты, поскольку они располагались, должно быть, где-то в другом месте, однако мне объяснили, что они состоят всего из одной комнаты, в которой нет иной обстановки, кроме солнечных лучей, совершенно чистых и сконцентрированных на такой же пурпурной ткани, какую я только что видел…»