Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы) - Ирина Борисова

Вечером она приехала в Дом моделей пораньше, уселась в кресло фойе и осмотрелась. Девчонки в брюках, в длинных юбках и такие же женщины, как она, с дочками, внучками и сыновьями прохаживались по фойе, поглядывая в зеркала. Наконец, открылись двери зала, и Тамара Сергеевна заняла место у самого помоста.

На сцене играли на гитаре мальчики в розовых рубашках, за столик к микрофону вышла в широкой пестрой блузе и голубых брюках комментаторша и завела доверительный разговор о моде года.

Тамара Сергеевна старалась ничего не пропустить, а на помост выходили высокие девушки, делая отмашку назад руками и раскачиваясь на огромных каблуках. Тамара Сергеевна поняла, что уселась слишком близко, потому что, когда они проносили свои поразительные наряды мимо, ей приходилось задирать голову, и видела она только их стройные коленки и блестящие туфли.

Соседка справа лихорадочно зарисовывала что-то, и Тамара Сергеевна порылась в сумке, замотанной изолентой, и тоже принялась рисовать, но на бумаге оставались каракули, похожие на детские картинки, да обрывки слов комментаторши.

На помосте появился меланхоличный стройный юноша в белом костюме. Она привычно вскинула голову, потому что издали казалось, что юноша идет и смотрит на нее, но он смотрел в пространство над залом, слегка улыбаясь, и Тамаре Сергеевне стало неловко. "Для молодых мужчин в теплое время года мы рекомендуем"... - шептала женщина за столиком, вертя микрофон длинными пальцами с фиолетовыми ногтями, но на смену юноше вышла полная седая дама с обручальным кольцом на руке. Она равнодушно прошла над Тамарой Сергеевной, на ходу расстегивая замысловатое пальто, и Тамара Сергеевна холодно, но жадно смотрела на нее, и вдруг из-за сцены на помост вышел ...он? Тамара Сергеевна сжалась, как от прострела в печень, но это точно был он!

Она нагнула голову, отчаянно боясь быть узнанной, а он шел над ней, помахивая зонтом, волоча за собой кремовый плащ. Его седая шевелюра качалась в такт шагам, а лицо с обычной, как и в автобусе, полуулыбкой оглядывало сидящих в зале, а Тамара Сергеевна все еще прятала глаза и смотрела, не отрываясь, только, когда он шел обратно. Он выходил еще много раз и один, и с седой дамой, предупредительно подавая ей руку, а Тамара Сергеевна хотела уйти, но слишком много людей отделяло ее от прохода.

Наконец, все девушки, и юноша, и он вышли вместе в последний раз, и зал аплодировал, и Тамара Сергеевна все-таки подняла голову и посмотрела прямо на него. Он стоял, ненатурально красивый, оттеняя темно-лиловым костюмом длинные, яркие платья девушек, он был лишь частью этого фейерверка нарядов, и Тамара Сергеевна тянула шею, не в силах хлопать, сжимая в мокрых ладонях карандаш и замусоленную бумажку.

Она вышла в теплый полумрак улицы, не слыша ни горячих обсуждений платьев, ни шума трамваев. Она только видела, как в тишине плывут фигурки девушек, и их окликает кто-то из медленно едущего автомобиля, а они смеются, машут рукой и убегают. Она видела двух молодых за детской коляской, и пожилую пару, идущую чинно под руку, и мужа, который нес смешную сумочку жены.

Дома она быстро прошла мимо соседок в комнату, глянула в зеркало и на секунду увидела нелепые серьги, тонкие черные брови и красные губы на старом лице. Она вспомнила далекое, гибкое и не оправдавшее надежд слово девятнадцать, горькое - сорок и устоявшееся - пятьдесят, и прежняя горечь на свою выдуманную жизнь, тоска подступили прямо к сердцу, и Тамара Сергеевна плакала, а слезы расслабляли и успокаивали ее.

Ночью, глядя на черные полки с книжками, она опять плакала, но, засыпая, уже подумала, что ресницы, выкрашенные в парикмахерской, не текут, и надо будет всегда их там красить.

Особенные люди

- Ой, как ты много пьешь таблеток! - всплескивает она руками. - Зря, этой химией только травиться, лучше давай я тебе намешаю столетника с медом - и пей, я всегда так лечу Ленку с Мишкой.

- Будешь суп? - спрашиваю я, заглядывая в кастрюльку.

- Да нет... Ну, чуть-чуть! - машет она рукой. - Слушай, но с твоим горлом обязательно надо что-то делать. Надо вырезать гланды, а что? Да брось ты, не больно, честное слово! Ленке с Мишкой вырезали - и то! Сколько ты уже мучаешься, а тут - чик-чик, и готово!

- У тебя красивый свитер, - говорю я, щупая толстую вязку, и она вскакивает к зеркалу.

- Ты знаешь, мне тоже нравится, - посмотревшись, говорит она, и обернувшись ко мне, улыбается. - Я в нем даже ничего, правда?

Я смотрю на нее в зеркало и соглашаюсь: "Очень даже ничего!" Она, вскинув брови и прищелкнув языком, вертит туда- сюда головой, потом смотрит на меня, я улыбаюсь ей, и она вздыхает:

- По сравнению с тобой - все равно урод. Ну, что я не вижу? Ладно, ладно, да я не расстраиваюсь - подумаешь! Зато Ленка с Мишкой у меня - вчера вся очередь в поликлинике восхищалась: "Чьи это, - говорят, - такие чудо-дети?" А я сижу, от гордости раздуваюсь. Зачем она мне теперь, эта красота?

- Да.... - говорю я, глядя на бушующий над кастрюлькой пар, потом спохватываюсь и наливаю ей суп в тарелку.

- Кто тебе теперь ходит в магазин? - спрашивает она.

- Раз в неделю приезжает сестра.

- Раз в неделю... - вздохнув, повторяет она, помешивая суп ложкой.

Она смотрит на меня с серьезным состраданием, на лбу ее - тонкая морщинка, она о чем-то думает, и вдруг глаза ее загораются, и она с радостным нетерпением восклицает:

- Слушай, а помнишь, как ты приехала с гор?

- Когда это? - делаю вид, что не понимаю, я.

- Ну, как же? - обиженно протягивает она. - Когда ты приехала на первом курсе, весной, после зимних каникул! Ты так похудела и была черная, как негритянка, и у тебя еще был такой белый пушистый свитер, и... ой, какая же ты была тогда!

Я, улыбнувшись и пожав плечами, расставляю на столе чашки, и она тоже улыбается, вспоминая что-то, и с удовольствием на меня смотрит.

- Слушай, - мечтательно говорит она, - ты тогда еще и начала петь, помнишь? - "Я люблю, он действительно очень хорош..." И за тобой после того вечера прямо выстраивалась очередь к концу лекций! И какие мальчики - а тебе было и не до них! Господи, как я тебе тогда завидовала!

- Да брось ты, - отмахиваюсь я.

- Знаешь, - говорит она, раскачиваясь на стуле, - когда девчонки узнали еще и про Олега - этого они тебе не могли простить, от зависти даже шипели, что ты из-за него только пошла работать на кафедру! Шутка ли - сам доцент Кедров, - как он читал, нет, ты помнишь, как он читал?

- Еще бы, - говорю я.

- Но и в тебя-то нельзя было не влюбиться, - убежденно говорит она. Ты во всем была первая: все, ну, все тебе удавалось, а чем ты только ни занималась! И кафедра, и лыжи, и гитара, - загибает она пальцы, - уж про пятерки твои я не говорю... Она восхищенно качает головой, потом задумывается, недолго молчит.

- А знаешь, - тихо говорит она, - а я ведь тебя прямо ненавидела тогда из-за Вадьки. Знаешь, я, наверное, и влюбилась-то в него сначала из жалости, когда у тебя он оказался за бортом.

- Знаешь, - опять, помолчав, глядя куда-то за окно, почти шепотом продолжает она, - мне кажется, он и женился-то на мне тогда с досады, когда ты вышла за Олега.

- Не выдумывай! - отойдя к окну, бросаю я.

- Точно-точно, - тихо говорит она и вдруг с возгласом "Ой!" смеется. Я быстро оборачиваюсь, она смеется очень весело и очень искренно, смотрит на меня, машет рукою.

- Что ты, что ты! - перестав смеяться, беззаботно говорит она. - Так ведь это когда было! Мало ли что было! Разве я тебе что хочу сказать? Что ты! У меня и мыслей никаких нет! Да у него теперь и один свет в окне - Ленка с Мишкой!

- Очень любит их? - с улыбкой теребя штору, спрашиваю я.

- Что ты! - и глаза ее вспыхивают. - Он их так понимает, и они его тоже. Знаешь, я даже иногда не могу взять в толк, что это они такое удумали. Недавно смотрю - сидят втроем, хохочут, подхожу - что это у них за книга господи - телефонная! "Мама, мама - Укушин!" - и так и заливаются. Фамилию нашли - Укушин. Я говорю: "Укушин - ну и что?" - куда там, как грохнут, Вадька громче всех - большой, а хуже маленького, ну скажи...

- Укушин, - улыбаюсь, - надо же, отыскали ведь - Укушин!

- Да брось ты, - отмахивается она, но на лице ее довольная улыбка. Вадька, он их так любит... - хочет продолжать она, но...

- Что ж ты ничего не ешь? - перебиваю я. - У меня есть еще котлеты...

- Нет, нет, - сразу переменив тон, трясет она головой. - И так у тебя все съела. Когда теперь к тебе придут...

И взгляд ее опять делается серьезно-сострадательным, она смотрит на меня, видно, что хочет сказать что-то такое, что сразу не может выразить, наконец, решается.

- Знаешь, - медленно начинает она. - Мне кажется, есть люди обыкновенные, а есть особенные. Так вот - особенным, им всегда... - она запинается, подыскивая слово, - им труднее, что ли, жить, наверное, да? У них другие запросы, наверное, оттого, что они внутренне богаче; им всегда надо что-то необыкновенное, они и страдают от этого - ведь да?

- Не знаю, - пожимаю я плечами.

- Не знаю... - укоризненно передразнивает она меня.- Кто бы развелся с таким мужем, как Олег?