Насмешник - Ивлин Во

Моя мать была из семьи Рабанов, необычность их родового имени объяснялась, как они считали до 1914 года, его немецким происхождением. В том году чудовищный факт оккупации Бельгии заставил их понять, что они заблуждались. Позднее ее кузен, интересовавшийся генеалогией, проследил историю их рода до Пеннов в Стаффордшире, где пять поколений этих мелких землевладельцев жили до 1706 года, когда перебрались в Лондон; там два их поколения занимались торговлей. К концу восемнадцатого века это уже были люди более благородных профессий, но должности занимали, главным образом, в Индии: четыре их поколения служили в армии или администрации сначала в Ост-Индской компании, потом в колониальной. Они выстроили просторный, с полукруглым фасадом дом в Хэтс-Бошамп в Соммерсете, теперь в нем размещается частная лечебница; туда и в старый дом в Ширхэмптоне, называвшийся Прайорити, они отсылали своих женщин с детьми спасаться от индийского климата, туда же после отставки возвращались сами, те из них, кто сумел выжить в Индии. По правде сказать, не выжил ни один из моих предков по мужской линии. В хэтс-бошампском храме можно видеть мемориальные доски и витражи, посвященные их вдовам, братьям и родственникам, но тела последних троих моих предков Рабанов лежат в индийской земле. Томас Рабан, мой прапрадед, погиб в Калькутте в 1811 году в железнодорожной катастрофе. Генри Тилмен Рабан, муж Теодосии Мэхон, умер от холеры в чине майора. Его сын, а мой дед, Генри Биддулф Коттон, тот одинокий мальчик с четками, окончив кембриджский Тринити-колледж, поступил на работу в новосозданную бенгальскую гражданскую администрацию, которая набирала перспективных молодых людей, завлекая обязательством в случае чего выплатить беспримерно высокую страховку их иждивенцам. Он был судьей в городе, те времена называвшемся Пури в штате Орисса, где находится известный храм Джаггернаута и проводятся ежегодные праздничные шествия в честь этого божества. Довольно долго печально знаменитое своими кровавыми выходками празднество запрещалось. Основную опасность для паломников во времена службы там моего отца представляла холера. Инспектировавший его чиновник выражает в своем докладе удивление тем, как превосходно отец знает гнилые окраины города. Женившись, он перевелся в Читтагонг, надеясь, что климат там более здоровый, но умер во время очередной эпидемии, когда моя мать была еще в младенческом возрасте. Устроив путаницу в родословной, его вдова, Элизабет Кокберн, вышла замуж за его двоюродного брата, пастора, и родила ему детей, тоже Рабанов, моих троюродных тетушек и дядьев, которые, следуя зову юго-запада, похоже, преследовавшего столь многих членов моего рода, обосновались в Сомерсете, поблизости от моего нынешнего местожительства, где этот мой неродной дед имел приход.

Связь Рабанов с Индией прекратилась в 1917 году, когда мой неродной дядя Бэссет погиб в бою. Он служил в Первом бенгальском уланском полку и не был женат. Приезжая в длительный отпуск, он всегда останавливался у нас, поскольку был из тех родственников моей матери, к которым отец испытывал особую симпатию. Самое восхитительное, хотя и смутное мое воспоминание о нем связано с его участием коронации короля Георга V.

Любезный читатель, доводилось ли тебе видеть — кроме как в кино, где ничто не заслуживает доверия, — улана бенгальского полка, когда он при полном параде? Если нет, то вообрази себе джинна, который дурачества ради обратил корнета Королевской конной гвардии в императора из династии Великих Моголов, отвлекшегося на минуту от своих завоеваний. Мой отец, хотя и был по природе своей человек веселый и комедиант, выглядел всегда очень серьезным. И вот по короткой мощеной дорожке от парадной двери до ворот, по которой обычно с угрюмым видом проходил отец, проследовало существо с сосредоточенным лицом, но одетое со всем великолепием и пышностью Востока. Деталей я не помню, хотя следил за тем, как он обряжался в свой наряд; он был во всем алом, золотом и канареечно-желтом: на нем были кушак, эполеты и шпоры, сабля, перчатки из оленьей кожи с раструбами, а венчал это все высоченный тюрбан. Как я узнал позже, он был маленького роста и хрупкого сложения, но моему детскому взору его фигура казалась необыкновенно величественной.

Он служил адъютантом короля-императора на дурбаре 1911 года[35], а в 1914-м поступил в училище генерального штаба в Кветте. Он мог спокойно, разумеется, с одобрения начальства, завершить учебу и получить назначение на какую-нибудь безопасную и выгодную должность. Вместо этого, когда начались известные события во Франции и Фландрии, он ускоренно кончил курс и отправился добровольцем в действующую армию. Он погиб в окопах, командуя батальоном Королевских британских сил.

Такова человеческая материя, из коей я создан. Тело, включающее сознание и нервы, — это связующее звено в цепочке разнородных тел; душа — сотворена отдельно.

Мы с братом состоим из точно тех же ингредиентов. Мы одинакового роста (все Во на протяжении девятнадцатого века постепенно становились меньше ростом, возможно, потому, что, имея склонность к верховенству, выбирали невысоких жен). Если есть какая-то общая черта у всех из рода моего отца, то это привычка обзаводиться собственным домом и жить там безвылазно. Эта наклонность передалась и мне. Вот мой брат, тот — неутомимый кочевник; это свойство, можно с уверенностью сказать, он унаследовал от Томаса Госсе, которому, возможно, я обязан юношеским стремлением стать художником. Многие в роду моего отца отличались набожностью, некоторые — непомерной. Я испытываю интерес к богословию и Церкви. Брат равнодушен ко всему, что касается религии, — может, в нем говорит дух Уильяма Моргана? Большинство наших предков, о ком хоть что-то известно, были натурами радушными и общительными; это в полной мере относится к брату; он не потерял в свои шестьдесят с хвостиком вкус к жизни и получает удовольствие от участия в общественной жизни в любой форме. Мне же общество быстро надоедает, я обожаю одиночество. В юности брат занимался спортом, я — никогда; в его случае — это достигшее степени мастерства кокберновское катание на коньках, в моем — мор-гановская косолапость? Как я предположил в начале главы, прецедент каждой идиосинкразии можно обнаружить в нескольких предыдущих поколениях. Газеты теперь, как вижу, выражаются мудреней и говорят «гены», там где раньше говорили «кровь». Выбор удачной метафоры — это, может быть, чистый покер. У нас на руках карты, ценность которых зависит от их комбинации, а не от того, сколько среди них козырей. Можно «играть» тем, что досталось, или сбросить эти и вытянуть другие, не всегда улучшая этим взятку. В колоде наследственности есть всякая карта, старшая и младшая. Не бывает лишь двух одинаковых взяток.