Праздник цвета берлинской лазури - Франко Маттеуччи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я люблю тебя, Замир».
Умберта была готова на все, лишь бы уничтожить фразу, всплывшую в мозгу. Поздно; переливаясь огнями, она повисла на ветке баобаба.
Оглушенная дневным гамом, вилла Каробби дремала.
Умберта казалась Белоснежкой, заснувшей в лесу.
14
Умберта побежала к двери комнаты Беатриче, из-под которой пробивались отблески огня и дрожащие тени, как при пожаре. Ночная бабочка, прилетевшая на свет, засияла, как канатоходец под направленным лучом софита. Умберта решительно распахнула дверь, готовая встретиться с опасностью. Комната была полна дыма, повсюду стояли зажженные свечи. Беатриче с канделябром в руке стояла у кровати. На ней были корсет и длинное белое атласное платье, застегнутое на кучу мелких пуговок. Шлейф с массой воланов ниспадал на огромные черные ботинки на двадцатисантиметровой платформе.
— Что ты делаешь в таком виде? Я уже решила, что пожар!
— Разве мне не идет платье бабушки Альберты?
— Да нет, ты потрясающе выглядишь. Правда, эти жуткие ботинки здесь ни к чему.
Умберта подошла к Беатриче, вдохнула запах слежавшейся ткани и ощутила внезапный прилив ностальгии:
— Как все изменилось. Теперь все мы одеваемся совершенно одинаково.
— Я его в сундуке откопала. Сегодня особый вечер, и я хочу выглядеть просто суперски.
— А зачем ты свечки зажгла?
— Хотела окунуться в атмосферу того времени.
Умберта окинула сестру обеспокоенным материнским взглядом. Нестойкая на своих гигантских подпорках, теряющаяся в бликах дрожащих свечей, накрашенная в три слоя косметики, она казалась переодетой девочкой.
Ее взгляд не понравился Беатриче. Ей сейчас не хотелось ни думать, ни философствовать.
— Ладно, уже поздно, до скорого, — отрезала она и, всполошив пышное платье, пошла по коридору. Тысячи воланов задушили в своих объятиях комара, длинный атласный хвост собрал кучу камушков с аллеи.
Желтый «мерседес» Сотье, который нажил уже целое состояние на порнофильмах с участием Беатриче-Кристины, уже поджидал ее. Сотье встретил Беатриче белозубой китайской улыбкой, распахнул перед ней дверцу, будто перед принцессой. Кусочек шлейфа, оставшийся зажатым в двери, полетел в теплой ночи, прикоснулся к взбивавшей воздух покрышке, ласково погладил белые межевые столбики, пропитался жаром и гудроном.
Ветер посыпал песком людей, толпившихся у стриптиз-бара «Лунный свет».
В очереди стояли лысоватые, усатые мужчины средних лет, с брюшком; молодые парни солдатского вида; припозднившаяся пожилая пара.
При виде публики Беатриче-Кристина испытала пьянящее возбуждение. Провокация с роскошным белым бабушкиным платьем не прошла незамеченной. Надев старое платье в ситуации, которую ее бабушка даже представить себе не могла, притащив семейную реликвию в притон, Беатриче превратила свой бунт в настоящую революцию. Она проплыла под красной неоновой вывеской. Вслед ей свистели, кричали, тянули руки; в помещении скандировали:
— КРИСТИНА! КРИСТИНА!
В сумрачном баре стояли дешевые кресла, стены облупились, на потолке штукатурка потрескалась после протечки. Воняло потом, как в тренажерном зале. И все же Беатриче это место казалось самым прекрасным в мире. Светящиеся во тьме, как бриллианты, глаза заводили ее сильнее, чем наркотик. Если Умберта с детства мечтала о баобабе, то единственной мечтой и настоящим призванием Беатриче была игра в раздевание. Она была рождена для того, чтобы подставлять себя мужским взглядам, раскрываться под ними, как цветок.
Беатриче окунулась в волны музыки. Двое мужчин придерживали ее шлейф, кто-то уже пытался засунуть руку под него. Многие женщины отдали бы все, чтобы их так же ласкали, щупали, обожали десятки мужчин.
— Кристина, иди ко мне…
— Раздевайся, Кристина…
— Ну-ка, покажи, что ты умеешь…
— Кристина…
Виноградными гроздями десятки рук осыпали тело Беатриче. Заигрывая с публикой, она покрутила верхнюю пуговку на платье. Остальные пуговки, которых было больше, чем на сутане, выпало расстегивать зрителям, каждому по одной. Мужчины с загорелыми до черноты лицами едва удерживали в мозолистых, мосластых пальцах перламутровые застежки.
Платье скользнуло вниз, к черным ботинкам. Выскочив из обертки, Кристина вытянулась под лучом прожектора, который высвечивал грудь третьего размера, казавшуюся вполне натуральной, подправленным носик, губы одна чуть пухлее другой, стройные и как будто от природы безволосые ноги. Двигалась она умело, то показывала зад в профиль, то выставляла его прямо под нос зрителям, как кулак, то выгибалась дугой, заставляя воображение вскипать. Публика заходилась в восторге. Кристина выдавила себе на шею несколько капель ароматного крема «Неутро-Робертс», и множество рук потянулось, чтобы размазать его по груди, по бокам, по заду своей богини. Выбрав в зале импозантного мужчину в голубом льняном костюме, она взгромоздилась к нему на колени и долго ерзала, обвивая его шею. Мужчина в отчаянии смотрел на пиджак, заляпанный кремом, и думал, как он будет объяснять жене, откуда взялись эти пятна с запахом ландыша. Наконец он нервно отпихнул от себя Беатриче, это исчадие ада.
Сопровождаемая довольным ржанием публики, Кристина спустилась в партер. Толпы тараканов поедали семечки, бобы, крошки вафельных стаканчиков с мороженым, падавшие из рук посетителей и, как с горных круч, скатывавшиеся с кроссовок, мокасин и сандалий. В этот вечер лишь один мужчина с непроницаемым, как у жандарма, выражением лица был здесь в черных, начищенных до блеска ботинках с носками в тон галстуку, в пиджаке и тщательно отглаженных брюках.
В голове Кристины гулял западный ветер, тот самый, который дает добро на самые рискованные затеи. Один из зрителей бросился к ее ногам с мольбой в глазах, ухватился за них, как утопающий за соломинку. Кристина вытащила его на сцену. Мужчина не шевелился, как будто его парализовало. Под восторженные крики публики Кристина уложила свою жертву на спину и начала с пылкого массажа, затем задрала его рубашку, аккуратно сняла и положила ее на краю сцены. Живот мужчины напоминал волосатую гору. Кристина долго ласкала его грудь, спустилась ниже, к ремню брюк, затем расстегнула ширинку и выставила на всеобщее обозрение гигантские белые трусы. Образовавшийся на них бугорок выдавал возбуждение. Кристина прикоснулась к ткани губами, терла, ласкала этот бугорок и, наконец, стала мастурбировать его, сопровождаемая истерическими воплями зрителей. В этот момент сдержанный мужчина в начищенных ботинках поднялся со своего места, бросился по проходу, расталкивая балдеющих посетителей, и вскочил на сцену с ловкостью профессионального спасателя. Когда пылкий зритель сунул Беатриче под нос полицейский жетон, ей стало ясно, что произошло нечто непоправимое. Шоу приостановилось, и хотя ситуация на сцене напоминала оригинальный сюжетный ход, перепуганные посетители бросились прочь.
— Представление окончено. Здесь совершаются непристойные действия на публике. Вы арестованы. Пройдемте со мной, — с сильным южным акцентом заговорил инспектор Джованни Арсо.
Для Беатриче это было как отцовская пощечина. Все происходящее тут же покрылось налетом пошлости, атмосфера театральности испарилась. Прекрасное бабушкино платье отдавало запахом спермы. Нагота девушки напоминала гнилое яблоко: неестественно торчала синтетическая грудь, дрожали силиконовые губы, фосфоресцирующие ботинки мигали тускло, как похоронные свечи. Полиция железной рукой вторглась в секретное убежище ее воображения, где таилось очарование мечты. Беатриче внезапно увидела облупленные стены, грязный заплеванный пол, перекошенные лица зрителей. Сотье благоразумно исчез за красной занавеской. Всеми брошенная, ошеломленная, она проследовала в служебном автомобиле инспектора Арсо в полицейское управление.
Стояла жара, на побережье было полно народу. Радостные картинки отражались в стекле полицейской машины. Беатриче корчилась, как белый червь, будто кто-то распахнул дверь и направил на нее ослепляющий луч света. Грузовики с ярко-оранжевыми вертушками мыли улицы, вода на асфальте собиралась в прозрачные лужи, отражавшие голубое звездное небо. Кричащее сочетание этих цветов напомнило Беатриче о петухе Джильберто, который умер, отравившись ядовитым грибом. Внезапно ей больше всего на свете захотелось, чтобы ее старый друг ожил и оказался рядом.
15
Инспектор Арсо в синем костюме и начищенных ботинках долго стоял с Манлио Каробби на ступеньках виллы, бормотал, заикался и тянул время. Ему нередко приходилось сообщать женам о смерти мужей, родственникам — о серьезных авариях на дороге, родителям — о гибели детей от передозировки. К издержкам своей работы он уже привык, но на этот раз чувствовал себя неуверенно. Роскошная вилла, наставления начальства, которое приказало с предельной тактичностью сообщить новость, аристократическая сдержанность Манлио, — все это отнюдь не помогало ему. Инспектор скроил горестную мину, запылившиеся руки потели, галстук давил шею. Наконец он решился:
