Искусство любви - Эрих Фромм

Легче понять эгоизм, сравнивая его с ревностным интересом к другим людям, какой мы находим, например, у чрезмерно заботливой матери. Хотя она искренне убеждена, что очень нежна со своим ребенком, в действительности, она имеет глубоко подавленную враждебность к объекту ее интереса. Ее интерес чрезмерен не потому, что она слишком любит ребенка, а потому, что она вынуждена компенсировать отсутствие у нее способности вообще любить его.

Эта теория природы эгоизма рождена психоаналитическим опытом изучения невротического «отсутствия эгоизма», симптомом невроза, наблюдаемого у немалого числа людей, которые обычно обеспокоены не самим этим симптомом, а другими, связанными с ним, — депрессией, утомляемостью, неспособностью работать, неудачей в любовных взаимоотношениях и тому подобное. Это «отсутствие» эгоизма» не только не воспринимается как «симптом», но часто кажется подкупающей чертой характера, которой такие люди даже гордятся. «Лишенный эгоизма» человек «ничего не желает для себя», он «живет только для других», гордится тем, что не считается с собой. Его озадачивает, что, вопреки своей неэгоистичности, он несчастен и его отношения с самыми близкими людьми не складываются. Анализ показывает, что отсутствие эгоизма не является чем-то, существующим независимо от других его симптомов, а это один из них, и зачастую — самый главный симптом; у него парализована способность любить или наслаждаться чем-то, он проникнут враждебностью к жизни и за фасадом неэгоистичности скрыт едва различимый, но от этого не менее сильный эгоцентризм. Такого человека можно вылечить, только если его неэгоистичность будет признана болезненным симптомом в ряду других симптомов, и будет устранена недостаточность у него плодотворности, являющаяся причиной как его неэгоистичности, так и других затруднений.

Природа неэгоистичности становится особенно очевидной в ее воздействии на других, и наиболее часто в нашей культуре — в воздействии «неэгоистичной» матери на своего ребенка. Она верит, что благодаря ее неэгоистичности дети узнают, что значит быть любимыми, и научатся у нее, что значит любить. Результат ее неэгоистичности, однако, совсем не соответствует ее ожиданиям. В детях не обнаруживается счастливости людей, убежденных в том, что они любимы; они тревожны, напряжены, боятся материнского неодобрения и страшатся не оправдать ее ожиданий. Обычно дети находятся под воздействием скрытой материнской враждебности к жизни, которую они скорее чувствуют, чем ясно осознают, и со временем они сами проникаются этой враждебностью. В целом, воздействие «неэгоистичной» матери не слишком отличается от воздействия матери-эгоистки; а на деле оно зачастую даже хуже, потому что материнская неэгоистичность удерживает детей от критическою отношения к матери. На них лежит обязанность не разочаровать ее; под маской добродетели их учат нелюбви к жизни. Если бы кто-то взялся изучать воздействие матери, по-настоящему любящей себя, он увидел бы, что нет ничего более способствующего привитию ребенку опыта любви, радости и счастья, чем любовь к нему матери, которая любит себя.

Эти идеи любви к себе нельзя суммировать лучше, чем цитируя на эту тему Мейстера Экхарта: «Если ты любишь себя, ты любишь каждого человека так же, как и себя. Если же ты любишь другого человека меньше, чем себя, значит, ты не умеешь любить себя, но если ты любишь всех в равной мере, включая и себя, ты будешь любить их как одну личность, и личность эта есть и Бог и человек. Следовательно, тот — великая и праведная личность, кто, любя себя, любит всех других одинаково» [23].

д. Любовь к Богу

Выше утверждалось, что основу нашей потребности в любви составляет чувство отделенности и вытекающая отсюда потребность преодолеть тревогу отделенности благодаря чувству единства. Религиозная форма любви, которую называют любовью к Богу, в психологическом смысле не является чем-то иным. Она тоже берет начало в потребности преодолеть отделенность и достичь единства. Действительно, любовь к Богу имеет так же много различных свойств и аспектов, как и любовь к человеку, и в значительной мере мы находим здесь те же различия.

Во всех теистических религиях, будь то политеистические или монотеистические религии, Бог означает высшую ценность, самое желанное благо. Следовательно, то или иное значение Бога зависит от того, что составляет наиболее желанное благо для человека. Уяснение понятия Бога должно поэтому начинаться с анализа структуры характера человека, который поклоняется Богу.

Развитие рода человеческого, насколько мы имеем какое-то знание об этом, можно охарактеризовать как отрыв человека от природы, от матери, от уз крови и почвы. В начале человеческой истории человек, уже будучи лишен первоначального единства с природой, все еще пытается удержать эти первоначальные связи. Он ищет безопасности, обращаясь к прошлому, или цепляясь за эти первоначальные связи. Он все еще чувствует тождество с миром животных и растений и пытается сохранить единство с миром природы. Многие первобытные религии свидетельствуют об этой стадии развития. Животное превращается в тотем; в наиболее торжественных религиозных действиях и во время войны надевают маски животных, животному поклоняются как Богу. На более поздней стадии развития, когда человеческое умение уже развилось до уровня ремесла и искусства, когда человек более не зависит исключительно от даров природы — плодов, которые он находит, и животных, которых он убивает, — человек превращает в божество изделие собственных рук. Это стадия поклонения идолам, сделанным из глины, дерева или золота. Человек проецирует собственные силы и умения на сделанные им вещи, и так, в отчужденной форме, поклоняется собственному героизму, тому, чем он сам обладает. На еще более поздней стадии человек придает своим богам облик человеческих существ. Вероятно, это могло произойти только тогда, когда он стал больше осознавать себя и когда он открыл себя как высшую и достойнейшую «вещь» в мире. В этой фазе поклонения антропоморфному божеству мы обнаруживаем развитие в двух направлениях. Одно имеет дело с женской или мужской природой божества, второе — с уровнем достигнутой человеком зрелости, который определяет природу его божеств и природу его любви к ним.

Сначала поговорим о развитии от религий, сфокусированных на матери, к религиям, сфокусированным на отце. Согласно большим и решающим открытиям Бахофена и Моргана в середине XIX в. и, вопреки отрицанию полученных ими данных академическими кругами, вряд ли можно сомневаться, что существовала матриархальная фаза религии, предшествовавшая патриархальной, по крайней мере, во многих культурах. В матриархальной фазе высшим существом была мать. Она — богиня, она также власть в семье и в обществе. Чтобы понять сущность матриархальной религии, нам достаточно вспомнить, что было сказано о сущности материнской любви. Материнская любовь безусловна, она покровительствует всем, она всеобъемлюща; поскольку она безусловна, ею невозможно управлять и ее невозможно добиться. Тому, кто любим, она дает чувство блаженства; ее отсутствие вызывает чувство потерянности и отчаяния. Так как мать любит своих детей потому, что они ее дети, а не потому, что они «хорошие», послушные или исполняют ее желания и приказания, то материнская любовь основана на равенстве. Все люди равны, потому что все они — дети матери, все они — дети Матери-Земли.

Следующая стадия человеческой эволюции, единственная, о которой мы уже имеем достоверное знание и не вынуждены доверяться предположениям и реконструкциям, это патриархальная фаза. В этой фазе мать утрачивает свое высшее положение, и Высшим существом становится отец, как в религии, так и в обществе. Природа отцовской любви такова, что отец выдвигает требования, устанавливает принципы и законы, и его любовь к сыну зависит от послушания сына этим требованиям. Отец сильнее всего любит того сына, который наиболее на него похож, наиболее послушен и наиболее подходит для того, чтобы стать его преемником и унаследовать его собственность. (Развитию патриархального общества сопутствовало развитие частной собственности). Вследствие этого патриархальное общество иерархично; на смену равенству между братьями приходит соперничество и взаимная борьба. В индийской, египетской или греческой культурах, в иудео-христианской или исламской религиях, везде нам предстает патриархальный мир, с его мужскими божествами, над которыми господствует один верховный бог, или где все боги устранены за исключением Единственного, этого Бога. Однако поскольку желание материнской любви нельзя искоренить из человеческого сердца, неудивительно, что образ любящей матери никогда не был полностью исключен из пантеона. В иудейской религии материнский аспект Бога вновь вводится, в частности, в различных течениях мистицизма. В католической религии символом Матери служит Церковь и Дева-Богородица. Даже протестантизмом образ Матери не был полностью искоренен, хотя она и остается скрытой. Лютер установил в качестве своего основного принципа, что, что никакими делами человек не может добиться любви Бога. Любовь Бога это Милость, и религиозная установка состоит в том, чтобы верить в эту милость и пребывать слабым и беспомощным; никакие благие дела не могут повлиять на Бога — или заставить Бога любить нас, как постулирует католическая доктрина. Мы можем признать, что католическая доктрина добрых дел является частью патриархальной картины: я могу добиться любви отца послушанием и исполнением его приказаний. Лютеранская же доктрина, вопреки своему декларируемому патриархальному характеру, несет в себе скрытый матриархальный элемент. Материнской любви невозможно добиться: она или есть, или нет; все, что я могу, это верить (как говорит Псалмопевец: «Ты вложил в меня упование у грудей матери моей») [24] и превратиться в беспомощное, бессильное дитя. Но особенность веры Лютера состоит в том, что образ матери исключен из декларируемой картины и заменен образом отца; вместо уверенности, даваемой материнской любовью, ее главной чертой становится напряженное сомнение, надежда и упование на безусловную любовь отца.