Романсеро - Генрих Гейне

Занавешенным покровом

С драгоценными камнями

И в себе хранящим Тору,

Занимает место кантор,

Пренарядный человечек;

Черный плащик свой на плечи

Он кокетливо накинул,

------------------

1 В просторечии (лат.).

Белой ручкой щеголяя,

Потрепал себя по шее,

Перст к виску прижал, большим же

Пальцем горло расправляет.

Трели он пускает тихо;

Но потом, как вдохновенный,

Возглашает громогласно:

"Лехо дауди ликрас калле!

О, гряди, жених желанный,

Ждет тебя твоя невеста -

Та, которая откроет

Для тебя стыдливый лик!"

Этот чудный стих венчальный

Сочинен был знаменитым

Миннезингером великим,

Дон Иегудой бен Галеви.

В этом гимне он воспел

Обрученье Израиля

С царственной принцессой Шабаш,

По прозванью Молчаливой.

Перл и цвет красот вселенной

Эта чудная принцесса!

Что тут Савская царица,

Соломонова подруга,

Эфиопская педантка,

Что умом блистать старалась

И загадками своими,

Наконец, уж надоела!

Нет! Принцесса Шабаш -- это

Сам покой и ненавидит

Суемудреные битвы

И ученые дебаты;

Ненавидит этот дикий

Пафос страстных декламаций,

Искры сыплющий и бурно

Потрясающий власами.

Под чепец свой скромно прячет

Косы тихая принцесса,

Смотрит кротко, как газель,

Станом стройная, как аддас.

И возлюбленному принцу

Дозволяет все, но только -

Не курить. "Курить в субботу

Запрещает нам закон.

Но зато, мой милый, нынче

Ты продушишься взамен

Чудным кушаньем: ты будешь

Нынче шалет, друг мой, кушать".

"Шалет -- божеская искра,

Сын Элизия!" -- запел бы

Шиллер в песне вдохновенной,

Если б шалета вкусил.

Он -- божественное блюдо;

Сам всевышний Моисея

Научил его готовить

На горе Синайской, где

Он открыл ему попутно,

Под громовые раскаты,

Веры истинной ученье -

Десять заповедей вечных.

Шалет -- истинного бога

Чистая амброзия,

И в сравненье в этой снедью

Представляется вонючей

Та амброзия, которой

Услаждалися лжебоги

Древних греков -- те, что были

Маскированные черти.

Вот наш принц вкушает шалет;

Взор блаженством засветился.

Он жилетку расстегнул

И лепечет, улыбаясь:

"То не шум ли Иордана,

Не журчанье ль струй студеных

Под навесом пальм Бет-Эля,

Где верблюды отдыхают?

Не овец ли тонкорунных

Колокольчики лепечут?

Не с вершин ли Гилеата

На ночь сходят в дол барашки?"

Но уж день склонился. Тени

Удлиняются. Подходит

Исполинскими шагами

Срок ужасный. Принц вздыхает.

Точно хладными перстами

Ведьмы за сердце берут.

Предстоит метаморфоза -

Превращение в собаку.

Принцу милому подносит

Нарду тихая принцесса;

Раз еще вдохнуть спешит он

Этот запах благовонный;

И с питьем прощальным кубок

Вслед за тем она подносит;

Пьет он жадно, -- две-три капли

Остаются лишь на дне.

И кропит он ими стол;

К брызгам свечку восковую

Приближает, -- и с шипеньем

Гаснет грустная свеча.

ИЕГУДА БЕН ГАЛЕВИ

1

"Да прилипнет в жажде к небу

Мой язык и да отсохнут

Руки, если я забуду

Храм твой, Иерусалим!.."

Песни, образы так бурно

В голове моей теснятся,

Чудятся мужские хоры,

Хоровые псалмопенья.

Вижу бороды седые,

Бороды печальных старцев.

Призраки, да кто ж из вас

Иегуда бен Галеви?

И внезапно -- все исчезло:

Робким призракам несносен

Грубый оклик земнородных.

Но его узнал я сразу,-

Да, узнал по древней скорби

Многомудрого чела,

По глазам проникновенным

И страдальчески пытливым,

Но и без того узнал бы

По загадочной улыбке

Губ, срифмованных так дивно,

Как доступно лишь поэтам.

Год приходит, год проходит,-

От рожденья Иегуды

Бен Галеви пролетело

Семь столетий с половиной.

В первый раз увидел свет

Он в Кастилии, в Толедо;

Был младенцу колыбельной

Говор Тахо золотого.

Рано стал отец суровый

Развивать в ребенке мудрость,-

Обученье началось

С божьей книги, с вечной Торы.

Сыну мудро толковал он

Древний текст, чей живописный,

Иероглифам подобный,

Завитой квадратный шрифт,

Этот чудный шрифт халдейский,

Создан в детстве нашим миром

И улыбкой нежной дружбы

Сердце детское встречает.

Тексты подлинников древних

Заучил в цитатах мальчик,

Повторял старинных тропов

Монотонные напевы

И картавил так прелестно,

С легким горловым акцентом,

Тонко выводил шалшелет,

Щелкал трелью, словно птица.

Также Таргум Онкелос,

Что написан на народном

Иудейском диалекте,-

Он зовется арамейским

И примерно так походит

На язык святых пророков,

Ну, как швабский на немецкий,-

Этот желтоцвет еврейский

Тоже выучил ребенок,

И свои познанья вскоре

Превосходно применил он

В изучении Талмуда.

Да, родитель очень рано

Ввел его в Талмуд, а после -

И в великую Галаху,

В эту школу фехтованъя,

Где риторики светшш,

Первоклассные атлеты

Вавилона, Пумпедиты

Упражнялись в состязаньях.

Здесь ребенок изощрился

В полемическом искусстве,-

Этим мастерством словесным

Позже он блеснул в "Козари".

Но, как небо нам сияет

Светом двойственной природы:

То горячим светом солнца,

То холодным лунным светом,

Так же светит нам Талмуд,

Оттого его и делят

На Галаху и Агаду.

Первую назвал я школой

Фехтования, а вторую

Назову, пожалуй, садом,

Садом странно-фантастичным,

Двойником другого сада,

Порожденного ютгда-то

Также почвой Вавилона:

Это сад Семирамиды,

Иль восьмое чуда света.

Дочь царей Семирамиду

Воспитали в дежстве птицы,

И царица сохранила

Целый ряд привычек птичьих:

Не хотела променады

Делать по земле, как все мы,

Млеком вскормленные твари,

И взрастила сад воздушный,-

Высоко на колоссальных

Колоннадах заблистали

Клумбы, пальмы, апельсины,

Изваянья, водометы -

Скреплены хитро и прочно,

Как плющом переплетенным,

Сетью из мостов висячих,

Где качались важно птицы,

Пестрые, большие птицы,

Мудрецы, что молча мыслят,

Глядя, как с веселой трелью

Подле них порхает чижик.

Все блаженно пьют прозрачный,

Как бальзам душистый, воздух,

Не отравленный зловонным

Испарением земли..

Да, Агада -- сад воздушный

Детских вымыслов, и часто

Юный ученик Талмуда,

Если сердце, запылившись,

Глохло от сварливой брани

И от диспутов Галахи,

Споров о яйце фатальном,

Что снесла наседка в праздник,

Иль от столь же мудрых прений

По другим вопросам, -- мальчик

Убегал, чтоб освежиться,

В сад, в цветущий сад Агады,

Где так много старых сказок,

Подлинных чудесных былей,

Житий мучеников славных,

Песен, мудрых изречений,

Небылиц, таких забавных,

Полных чистой пылкой веры.

О, как все блистало, пело,

Расцветало в пышном блеске!

И невинный, благородный

Дух ребенка был захвачен

Буйной дерзостью фантазий,

Волшебством блаженной скорби,

Страстным трепетом восторга -

Тем прекрасным тайным миром,

Тем великим откровеньем,

Что поэзией зовется.

И поэзии искусство -

Высший дар, святая мудрость -

Мастерство стихосложенья

Сердцу мальчика открылось.

Иегуда бен Галеви

Стал не только мудрый книжник,

Но и мастер песнопенья,

Но и первый из поэтов.

Да, он дивным был поэтом,

Был звездой своей эпохи,

Солнцем своего народа -

И огромным, чудотворным,

Огненным столпом искусства.

Он пред караваном скорби,

Пред Израилем-страдальцем,

Шел пустынями изгнанья.

Песнь его была правдива,

И чиста, и непорочна,

Как душа его; всевышний,

Сотворив такую душу,

Сам доволен был собою,

И прекраснейшую душу

Радостно поцеловал он,-

И трепещет тихий отзвук

Поцелуя в каждой песне,

В каждом слове песнотворца,

Посвященного с рожденья

Божьей милостью в поэты.

Ведь в поэзии, как в жизни,

Эта милость -- высший дар!

Кто снискал ее -- не может

Ни в стихах грешить, ни в прозе.

Называем мы такого

Божьей милостью поэта

Гением; он в царстве духа

Абсолютный самодержец,

Он дает ответ лишь богу,

Не народу, -- ведь в искусстве

Нас народ, как в жизни, может

Лишь казнить, но не судить.

2

"Так на реках вавилонских

Мы рыдали, наши арфы

Прислонив к плакучим ивам",-

Помнишь песню древних дней?

Помнишь -- старое сказанье

Стонет, плачется уныло,

Ноет, словно суп в кастрюльке,