Номер Один, или В садах других возможнос­тей - Людмила Петрушевская

— Безобразие!

И продвинулась вперед, неотрывно глядя в сторону трамвая.

Воры исчезли, растворились среди домов. Все поняли! Сбежали, бызы.

Улица была совершенно пустынна, так пустынна, как никогда не бывает. Люди как бы попрятались. Воров нет.

Первое движение было — забраться в киоск и там, укрывшись, посмотреть по сторонам из-за стеклянных стен. Он даже встал за спиной киоскерши у входа, ногой на пороге.

— Какое безобразие! — со слезой в голосе повторила киоскерша и показала подбородком.

Все пусто, улица пуста, мы пропали. Под трамваем, под первыми колесами, лежал конец какого-то битком набитого полосатого тюка. Большой полосатый цветной тюк. Вдруг мешок вздрогнул, поднялся горизонтально, но потом опять рухнул. Это оказалась женщина в полосатой кофте, половина женщины, ноги ее были под колесами. Трамвай стоял абсолютно пустой, без водителя.

Почему-то посмотрел на часы. 12:47.

Господи, помилуй меня грешного.

Убрал на всякий случай ногу с порога киоска.

Шарахнулся через улицу далеко впереди, у светофора.

Что теперь скрываться.

На другой стороне, наискосок от киоска, был единственный подъезд. Дом красили, что ли, висела люлька. Номер Один подбежал ко входу. Какая-то веревка, свисающая с люльки сбоку от двери, чуть покачивалась. Только что, стало быть, хлопнула дверь.

Номер Один искал хоть палку, хоть дрын железный. Чем он будет их убивать, если повезет увидеть.

И, словно судьба ему специально подсунула, у подъезда в куче досок, бочек и банок от краски, остатков после ремонта, нашелся новенький обрезок жести, сияя как лезвие ножа. Номер Один схватил это дело и ворвался в подъезд безо всякой осторожности. Тут же сдержал дыхание, потому что у грязной лестницы стояли теперь уже трое, но другие: девка и пара ребят, все помладше чем его убежавшие воры.

Как бы последующее поколение, лет по двадцать.

Они как раз неудержимо, хотя и негромко, заржали, увидев его — почему? То ли его вид с оскаленными зубами, видимо, их рассмешил, то ли обрезок сверкающей жести в руке? Короче, они одобрительно захоркали, глядя на него. Смеялись как-то удовлетворенно. Бызы.

Тем не менее, это был проходной подъезд. Впереди, за лестницей, оказалась полуоткрытая дверь во двор. Теперь вопрос «тут проходили двое» усложнялся.

— Куда они пошли? — с большим трудом спросил Номер Один (голос какой-то писклявый).

Эти улыбались и молчали. Немые? Еще того лучше. Может, и те воры были немые? Нет, те переговаривались. Поворачивались друг к другу носами и шевелили челюстями, как куклы. Пальцами не вертели.

— Здесь проходили двое, где они? Убью, — пропищал Номер Один.

Девушка, гогоча уже откровенно, мотнула головой во двор. Парни вели себя не так вольно, но тоже как-то вяло пересмеивались, глядя ему на пиджак. Ах да. Там разрезано.

Ну, эти если куда показали, надо поступать ровно наоборот.

Номер Один попер вверх по лестнице (при этом он увидел, что девка внизу как бы отрицательно мотает головой, продолжая смеяться).

И в первое же окно между этажами он увидел сверху своих воров, они шли уже довольно далеко по двору, их было прекрасно видно. Напротив, за металлической решеткой, какой-то садик и обшарпанный бедный особняк, сидят на лавочках и стоят люди, слева наш дом.

Он бестолку смотрел, как воры заворачивают налево за угол и исчезают.

Сердце у него екнуло. Все кончено.

Мало того, все кончено с его квартирой! Вот что главное!

Как Анюта орала! Такие вещи нельзя им говорить. Истеричкам. Рыдала, чуть ли не на полу валялась, не хотела отпускать. Он сказал ей, что должен ехать за город брать взаймы деньги на Юру.

Он ей не стал говорить, что спрятал в отцовское старое болгарское пальто, под рваную подкладку, те шесть тысяч. Двадцать тысяч положил во внутренний нагрудный карман. Застегнул на булавку. Осторожничал, да. По правилу в разные корзины яйца класть.

Все, теперь все кончено. Денег нет, долг… Двадцать тысяч. Срочно продавать квартиру, купить путевку на троих… в Бразилию, что ли… Там выбросить паспорта. Жить в лагере для перемещенных лиц в алюминиевом вагончике три года. На дикой жаре. Повеситься в этом вагончике. Жена Опенка в Швейцарии выпила упаковку снотворного после двух лет их жизни там как преследуемых еврейских беженцев, условия сносные, но без права посещать Москву. Теперь уже приезжали с Опенком на родину, в любимую столицу, посмотрели, убедились в своей правоте, сказали, что по прежней специальности ничего не читают никогда, т. к. много работы, и радостно дернули домой вкалывать в своем банке, неизвестно кем, может, уборщицами. Переводчиками при русской шпане, которая возами пригоняет деньги. Леня Опенгейм, четвертый их друг. Шопен, Опенок, Кух и я, и комнатушка в подвале. Были дела. Кто-то привел на день рождения Куха мою Анюту… С нех пор, видимо, простить мне не может, что не успел ее трахнуть… Или успел?

Внизу эта тройка. Вниз нельзя. Домой нельзя. И денег нет на поезд.

Скакнуть с верхнего этажа?

Ситуация чучуны, однако.

Энтти, когда ихние тонут в море, еще и норовят по башке заботливо стукнуть, для верности, чтобы утоп. Пошел по пути духов в нижнее небо, абу. Если выплыл, не примут. Считают его как бы заразным. Что он приведет злых духов в дом. Хотя принимают всех посторонних вроде Юры. Кормят, спать укладывают и не глядят, что Юра уже полез к девочкам под полог у входа. Не к себе под гостевой полог у чумовой печки. Даже если девочки совсем малые.

— Чумо-вая печ-чь! Чумо-вая печ-чь! — повторял Номер Один как заклинание. Мама в тяжелых случаях бормотала «шуры-муры, шуры-муры». Это началось у нее после смерти отца.

Почему те трое смеялись?

Их, видимо, привел в хорошее настроение этот момент — сначала проскочили двое, потом прибежал он во вспоротом пиджаке да еще с этой моделью ножа в руке. Он поднес к глазам обрезок жести — кинжал был кривой, вогнутый, с ясно видными зазубринами после ножниц. Действительно смешно.

Но у них на лице не было удивления.

Почему-то они встретили его, странного человека с разрезом на грудном кармане пиджака, понимающим видом и как бы улыбками одобрения. Как будто они испытывали законное чувство превосходства, все понявши. Решили задачку. Как будто на их вопрос нашелся ответ. Мало того. Как будто они желали, чтобы тем двоим ворам попало. И показали правильный путь, девушка показала.

А какую задачку они решали? Шуры-муры, шуры-муры. Перед тем двое воров быстро прошли, пригрозили и оглянулись на улицу. Почему? Потом явился ответ, человек с разрезанным карманом и с кусочком жести в руке.

Но почему у этой тройки был довольный вид-то? Чему они так обрадовались? Когда один гонится с ножом за другими, тут ничего смешного нет. Шуры-муры, чум. Шуры-муры, чум.

Так люди бывают довольны, когда опасность угрожает кому-то ненавистному. Кому-то, кто давно просит кирпича в морду.

Так улыбаются, когда знают участников приключения. Когда в истории замешаны не чужие и опасные, а свои, намозолившие глаза. Соседушки, шуры-муры чум.

То есть: те двое ворюг известны этим троим очень даже хорошо. И насолили им. И всем тут. И это не первое их дело. Они работают на этой линии троллейбуса и сходят на данной остановке неспроста. У его воров тут поблизости гнездовье, норка. Поэтому они знают здесь каждую мелкую щель, дверь, проход. И, может быть, такие случаи уже бывали, когда за ворами гнались, но каждый раз они растворялись как бы в воздухе, исчезали. И это давно надоело троим бездельникам, неизвестно зачем дежурящим в черной дыре подъезда, где сильно пахнет сыростью и гнилью, как в колодце.

И девушка всем своим видом это показывала. Как бы успокаивала и подначивала: не бось, не бось, иди туда. Дай им, чумовая печь.

Он услышал какой-то шум со свистом, ритмичный. Где-то тут близко работает мотор? А. Это дыхание. Это мы так дышим.

Те двое воров здесь явно напроказили. Девушке досталось. Она тут главная, а парни — мелкие шестерки при ней. Иначе она бы побоялась и не показала путь. За такие указки свободно можно получить пулю в затылок.

Может быть, троим младшим хотелось смены правления. Они не одобряли этой вереницы удач. И поощряли улыбками, подталкивали, намекали, что правильным путем идете, товарищ.

Нет! Шуры-муры, стоп. Они лыбились как-то иначе, очень специфически. Так щерят зубы пойманные на месте воры. Обокраденные хмурятся и злятся, невинные волнуются, а эти искусственно и нагло ухмыляются. Делают вид, что все в порядке.

Точно так же, покачиваясь с пяток на носки и заложивши руки в карманы, усмехался тип якобы из медуправления, принес препараты для Алеши, жена нашла господина по объявлению. Никто его не проверял, какой он продавец лекарств, сука. Ему стало неприятно, когда была устно изложена вся схема их воровства, что они работают на фирмы, как бы бесплатно раздавая ихние образцы, а сами их продают, сдирая с несчастных покупателей немеряные деньги, с родителей детей-калек! Там же написано «нот фор сейл»! Не для продажи! Образцы! Как же вы их можете совать за деньги? Наживаетесь и там и тут! А этот тип именно так улыбался, специально, а потом сказал: «Вам поговорить охота или брать будете?» Анюта выпросила скидку за десять таблеточек, отдала деньги. Что такое десять таблеток, если курс полгода? Все деньги отдала. А Номер Один надрывался, что они убийцы, заманивают дураков родителей этими надеждами. Небольшое улучшение всегда может дать порция наркотиков, это же всем ясно! И начинается привыкание, и как следствие — без лекарств состояние ребенка резко ухудшается. И неизвестно что это за индийская фирма! А полный ваш курс стоит почему тогда десять тысяч долларов? Где гарантии, где лицензия, где упоминания в печати? Даже рекламы и то не удосужились придумать! Потому что фальшак!