Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий - Юрий Безелянский

Собственные мучения и критика в его адрес литературных чиновников привели к двадцатилетнему молчанию писателя. Сценарии Олеши были запрещены, рассказы не печатали, о его творчестве ходили лишь устные легенды. Писатель, который, по словам Бориса Ямпольского, «был вырезан из чистого кристалла воображения», оказался не нужным. Ему приходилось заниматься поденщиной: писать рецензии, переводить с туркменского, работать на радио. Постепенно от него уходила Слава. «Я акын из “Националя”», – печально говорил о себе Олеша. Он любил посидеть за пустым столиком в своем любимом ресторане, поболтать с кем-нибудь или просто смотреть по сторонам. «Я развлекаюсь наблюдениями», – признавался он. Его друг Исаак Бабель, видя, как часто Олеша прикладывается к бутылке, говорил ему: «Не налегайте, Юра… Я теряю собеседника». Но тот все «налегал» и «налегал».

В 1956 году имя его снова всплыло из небытия. Через 20 лет молчания и замалчивания вышел сборник «Избранное». Писатель Рахманов встретил Олешу в магазине. Мятый пиджак, седая щетина на щеках и угрюмый, пронизывающий взгляд исподлобья. Он стоял и слушал, как говорили: «87 копеек… 87 копеек… 87 копеек… Касса, Олешу больше не выбивать…»

Признание, увы, вернулось слишком поздно. После смерти Олеши Виктор Шкловский издал его автобиографическую книгу «Ни дня без строчки». «Это и биография писателя, и роман о его времени» – так написал в предисловии Шкловский. Цитировать книгу можно долго и с упоением. Захватывающе грустные строки, но одновременно и мудро-поучительные. Сквозь отчаяние и усталость писателя прорывается его тяжелое алмазное перо. Ямпольский определил записки Олеши как «роман разрозненного сознания».

Вот только две выдержки:

«Я всю жизнь куда-то шел. Ничего, думал, приду. Куда? В Париж? В Венецию? В Краков? Нет, в закат».

«Я вспоминаю, что всю жизнь мешало мне жить постоянно появляющееся соображение, что, прежде чем начать жить спокойно, я должен отделаться вот от этой заботы… Забота рядилась в различные личины: то была романом, который я собирался написать (вот напишу роман и буду жить спокойно!), то квартирой, которую нужно было получить, то ликвидацией ссоры с кем-либо, то еще каким-нибудь обстоятельством. Однако, что бы ни было выполнено, я никогда не мог сказать себе: ну вот, наконец-то теперь я буду жить спокойно. Очевидно, самое важное, что надо было преодолеть, чтобы жить спокойно, это была сама жизнь. Таким образом, можно свести это к парадоксу, что самым трудным, что было в жизни, была сама жизнь: подождите, вот умру и тогда буду жить!..»

Удивительно точно замечено, не правда ли?..

Юрий Карлович Олеша был из породы мастеров русской словесности. Именно он мог написать такую звучную и печальную фразу: «Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев».

«Я твердо знаю о себе, что у меня есть дар называть вещи по-иному… – признавался писатель. – На старости лет я открыл лавку метафор… Я предполагал, что разбогатею на моих метафорах. Однако покупатели не покупали дорогих; главным образом покупали метафоры «бледный как смерть» или «томительно шло время», а такие образы, как «стройная как тополь», прямо-таки расхватывались. Но это был дешевый товар, и я даже не сводил концы с концами. Когда я заметил, что уже сам прибегаю к таким выражениям, как «сводить концы с концами», я решил закрыть лавку. В один прекрасный день я ее закрыл, сняв вывеску, и с вывеской под мышкой пошел к художнику жаловаться на жизнь».

Как-то Юрий Олеша, чуть захмелев, все допытывался у своего молодого коллеги по перу Александра Гладкова:

– Нет, все будет хорошо. Правда? Я так думаю… Все будет хорошо! Да?

Хорошо для Юрия Карловича уже не стало. Валентин Катаев в повести «Алмазный мой венец» рассказывает, как однажды поздно ночью они с Олешей ждали трамвай. Олеша сказал: ничего не получится, я невезуч. В этот момент в темноте послышался перестук трамвайных колес. Но вдруг трамвай, не доехав до остановки метров двадцать, остановился и – уехал задом опять в темноту. Я же говорил, тоскливо сказал Олеша. Кажется, это едва ли не метафора его собственной литературной судьбы: трамвай был совсем рядом, но сесть в него так и не удалось.

«Три толстяка» начинаются такими словами: «Время волшебников прошло. По всей вероятности, их никогда и не было на самом деле…»

Нет, Юрий Карлович Олеша не прав. Он сам был волшебником. Владел лавкой самых сказочных метафор. Но, к несчастью, этот волшебник жил в жестокий прозаический век. Век-волкодав загрыз Осипа Мандельштама. И он же придушил Юрия Олешу.

«Как трепет бабочки жемчужной…» (К 100-летию Владимира Набокова)

Глаза прикрою – и мгновенно,

весь легкий, звонкий весь, стою

опять в гостиной незабвенной,

в усадьбе, у себя, в раю.

«…Слушай, я совершенно счастлив. Счастье мое – вызов. Блуждая по улицам, по площадям, по набережным вдоль канала, – рассеянно чувствуя губы сырости сквозь дырявые подошвы, – я с гордостью несу свое необъяснимое счастье. Прокатятся века, – школьники будут скучать над историей наших потрясений, – все пройдет, все пройдет, но счастье мое, милый друг, счастье мое останется, – в мокром отражении фонаря, в осторожном повороте каменных ступеней, спускающихся в черные воды канала, в улыбке танцующей четы, во всем, чем Бог окружает так щедро человеческое одиночество».

В. Набоков

Набоков… «Лолита»… В сознании массового читателя (как говорил Набоков: «средних читателей», которым нравится, «когда им в привлекательной оболочке преподносят их собственные мысли») это сочетание привычно: автор и героиня одноименного романа оказались даже как бы повязаны. Но «Лолита» – всего лишь художественный вымысел, маленькая частичка богатейшей фантазии писателя. Интересно, а каким он был в жизни, этот самый эстетный, самый изысканный и самый загадочный писатель XX века?

Летом 1993 года в Коктебеле проходил Первый всемирный конгресс по русской литературе. В одной из его секций шла оживленная работа – дискуссия под названием «Владимир Набоков – русский писатель: ??? или !!!». К окончательному выводу, с каким оставить писателя знаком – с вопросительным или восклицательным, специалисты не пришли.

Спор о Набокове продолжается. В апреле 1999 года исполнилось 100 лет со дня его рождения, и в связи с юбилеем множество набоковедов пытаются разложить творчество и жизнь писателя по полочкам и ящичкам, чтобы лучше понять и классифицировать его. Но пусть гадают, спорят и классифицируют без нас. Наша задача скромнее: хотя бы коротко рассказать о частной жизни Владимира Владимировича Набокова.

С 1943 по 1951 год в американских журналах появлялись главы из книги Набокова, которую принято считать автобиографической. И все же «Другие берега» – не автобиография в привычном смысле слова, это опять набоковский переплав, некое фантастическое преломление отдельных жизненных ситуаций и фактов. Как признавался сам писатель: «Я всегда был подвержен чему-то вроде легких, но неизлечимых галлюцинаций».

Примечательно, что классические автобиографические слова: «Я родился 10-го апреля 1899 года по старому стилю…» – повествователь произносит только в восьмой главе.

Кто стоял у корней набоковского древа? В клане Набоковых были военные, вице-губернаторы, средней руки помещики и даже комендант Петропавловской крепости (в период, когда туда был заключен Федор Достоевский).

В позднейшей книге «Говори, память» Набоков описывает свою прабабку Нину Шишкову, учинившую скандал парижскому портному за чересчур глубокое декольте на бальных платьях ее дочерей и в результате попавшей в 1859 году на страницы газет. Жених одной из них также устроил скандал, попытавшись выбросить кого-то из окна. Этим женихом был будущий дед Набокова – Дмитрий.

Таких коллизий в истории рода Набоковых наберется немало, однако не будем шуршать дальней историей. А близкая такова: Владимир Набоков родился 10 апреля по старому стилю 1899 года в Петербурге в отделанном розовым гранитом особняке Набоковых. Сам он предпочитал называть дату своего рождения по новому стилю – 23 апреля, учитывая, что в этот день родился Шекспир. Шекспир, Англия – это так привлекало… «В обиходе таких семей, как наша, – вспоминал позднее Набоков, – была давняя склонность ко всему английскому… Я научился читать по-английски раньше, чем по-русски…» А еще в семье говорили по- французски, и таким образом Набоков рос трехъязычным ребенком.

В 16 лет и без того богатый отпрыск семьи сделался мультимиллионером – умер дядя Владимира Набокова со стороны матери и оставил ему наследство, что позволило юноше иметь два роскошных автомобиля – «бенц» и «роллс-ройс». Для того времени это было захватывающе интересно, и дети с улиц бегали за автомобилем юного Набокова с криками: «Мотор! Мотор!..»