Перевёрнутый полумесяц - Мирослав Зикмунд

Трудно сказать, сколько людей готово променять морские пляжи на отдых где-нибудь на горном озере, но тот, кто увидит Ульзу, долго раздумывать не станет.

Ольдржих просто не знает, за что раньше браться. Футляры, чемоданы, штатив, камера, фильтры, объективы, диафрагмы, блокноты с планом работ — сколько же всяких вещей нужно взять в руки, прежде чем удастся установить камеру. А тут еще под ухом у него стрекочет другой киноаппарат, да там целая куча фотоаппаратов да пленка малого формата, большого формата, черно-белая, цветная, стерео… Но на то мы и в Албании. Не успело солнце перевалить за полдень, как все мы, строго распределив обязанности, уже знали, что делать каждому, чтобы работа у нас не хромала. Еще несколько снимков плотины — и мы возвращаемся к кинокамере и к Ольдржиху. Однако кто это с ним? На одном камне сидит Ольдржих, на другом против него — пастушонок не старше двенадцати лет. Сидит, слушает и покуривает сигарету. Еще издали мы слышим:

— …на что она тебе, сынок? Только легкие портишь, деньги тратишь, здоровью вредишь. Брось сигарету, выкинь ее совсем и больше не кури!

Этот новоявленный «сынок» знал чешский язык так же, как мы албанский, и Ольдржих, вероятно, своими добрыми глазами говорил больше, чем языком, но они поняли друг друга, и недокуренная, почти целая сигарета полетела в кусты. А когда Ольдржих достал блокнот и карандаш, маленький Мехмет догадался, чего от него хотят. Каллиграфическим почерком написал он в блокнот свой адрес, и этим дружба была скреплена.

Меж тем озеро вместе с плотиной было «в катушке», как говорят на готвальдовской киностудии, отсняв последний метр фильма. Зато мы совсем еще не почали дневной нормы километров. Когда предвечерние тени ложились на обрывы над рекой, мотор «татры-805» уже рокотал по знакомой дороге, ведущей к морю. А когда время приближалось к десяти, мы уже были далеко на севере Албании и шаг за шагом прокладывали себе путь по запруженным людьми улицам Шкодера. Был воскресный вечер, самое хорошее время недели, когда праздничные улицы заполняют праздничные люди. Время, когда даже сюда, до улиц города, долетает прохладный ветерок с озера. Воскресное гулянье, свидание всего Шкодера. В такой момент автомобиль кажется тут чужаком. Здесь место лишь для шутки и песенки, для молодой любви в безмолвных рукопожатиях, для чинных бесед стариков.

Но вот на башне бьет десять — и просто глазам не веришь. На этой шумной улице не остается ни одной живой души. Только в открытых кофейнях последние посетители допивают на прощание свою чашечку кофе.

Ни Скадар, ни Скутари

Албанское слово «Шкодер» не очень хорошо звучит в чешском языке, поэтому у нас его переделали на «Шкодру». Видимо, ничуть не лучше звучало оно и для югославов, которые дали тому же самому городу имя «Скадар». А итальянцы, чтобы не быть в хвосте, тоже пришли сюда со своим собственным названием — «Скутари».

Тем, кто помнит у нас туристские конторы времен первой республики, последнее название говорит больше, нежели Скадар, Шкодер и Шкодра, вместе взятые, ибо итальянцы всегда знали толк в том, что швейцарцы именуют «туристской индустрией». Она залепила стены всех бюро путешествий во всех уголках мира рекламами с белыми парусами на лазурной глади и с броской надписью СКУТАРИ под изображением очаровательной девицы в купальнике. Только албанцы не любят слышать это название из уст иностранцев так же, как мы не любим слово Прессбург вместо Братиславы. И им и нам это напоминает время оккупации.

Обычно каждый замок наследует название по селению, расположенному около, либо наоборот — селение перенимает имя от замка. Но крепость на южной окраине Шкодера не придерживается традиции. Вероятно, оттого, что она такая огромная, эта крепость на вершине крутой горы, у нее есть свое собственное название — Розафат. Два с половиной тысячелетия об этот крепкий орешек ломали себе зубы целые армии. В основании ее сохранились каменные плиты времен иллирийцев. Ее достраивали римские легионеры, византийские военачальники, солдаты Венецианской республики. Не отстали от них и турки. Еще и сегодня стоят тут массивные стены, остатки башен, лежат развалины храма, дворца, зернохранилищ и пороховых погребов. Только потайным ходом, соединявшим крепость с протекающей неподалеку рекой Дрином, никто в наше время не проходил. А простые люди из окрестностей вообще не интересуются тем, что пишется в толстых книгах о происхождении Розафата. Они верят в другое, свое.

Крепость строили три брата. То, что они возводили за день, боги ночью разрушали. Однажды старик мудрец посоветовал братьям, как умиротворить богов. Для этого одному из братьев надо было принести в жертву свою жену — замуровать ее в стену у основания. Братья дали друг другу святой обет молчания, предоставив решать все самой судьбе. Та из трех жен, которая завтрашним утром первой предложит им завтрак, и будет принесена в жертву богам. Верным обету оказался лишь младший брат. Только его жена так и не узнала о договоренности братьев и утром первая собрала на стол. В наших сказках и преданиях любое зло карается по заслугам. Турецкие традиции, оставившие эту старинную повесть в окрестностях Розафата, не были столь чувствительными к справедливости. Жена самого справедливого из всех была замурована, несмотря на то, что как раз перед этим родила сына. В стене ей оставили маленькое отверстие, чтобы она могла выкормить ребенка.

И все это сущая правда, любой может подтвердить. Прямо за воротами в крепости есть та самая щель, и материнское молоко течет из нее до сего дня. Боже упаси вас рассказать тому старику, живущему у подножия крепости, что-нибудь об известняке и известковом молоке. После этого он никогда больше не поздоровался бы с вами так приветливо, никогда не загнал бы своих овец на то место, где вы пожелали бы запечатлеть их на снимке.

Устанавливаем камеру на штатив в живописной улочке старого квартала. Не станут ли возражать люди против наших съемок?

Нет, каждому хочется попасть в кадр. Человек двадцать окружили наш аппарат. А тут еще проталкивается вперед молоденькая мать. На руках у нее не мальчуган, а просто загляденье. Волосы светлые, как лен. Она что-то говорит Иржи, протягивает ему ребенка, а все вокруг хохочут.

— А что она говорит?

Наси, наш переводчик, смеется вместе с остальными и не в силах вымолвить ни слова.

— Так в чем же дело, скажи?..

— Она говорит, что у мальчика волосы, как у тебя, и спрашивает, не хочешь ли ты подержать его на руках.

— А почему бы и нет? Только что в этом смешного?

— Смеются не над этим, Иржи… А вон тот монтер у насоса спрашивает… не бывал ли ты здесь раньше?