Сестры из Версаля. Любовницы короля - Салли Кристи

Диана

Я люблю читать письма Луизы. Как изысканно звучит слово «Версаль»! Луиза рассказывает мне, что и когда она надевает, кто в какой день был одет моднее всех. Полина уверяет, что писать о подобных вещах – только чернила переводить. Ей хочется знать новости о мужчинах, войне, интригах, а не о скандальном платье герцогини д’Антен с оранжевыми розами или дорожной шляпке принцессы Монтобан с цветами.

Луиза пишет регулярно, но мне хотелось бы, чтобы она писала чаще. Наша гувернантка Зелия всегда говорила, что если кто-то хочет что-то получить, сам должен отдавать. Следовательно, я тоже должна писать ей чаще. У меня хромает правописание. Почему слова пишутся не так, как произносятся? И я ненавижу писать: мои пальцы слишком быстро устают, а буквы по мере написания становятся все меньше и меньше, словно они такие же сонные, как и моя бедная рука, так что кажется, будто чернила повсюду. Прачка в монастыре уверяет, что я самая неаккуратная девочка, с которой, к несчастью, ей довелось иметь дело. Хорошо, что наши дневные платья коричневого цвета и кляксы от чернил не так заметны.

Наверное, если бы я лучше умела писать письма, я бы писала и младшим сестрам, Гортензии и Марианне. Я по ним скучаю. Несмотря на то, что они не слишком далеко, тетушка Мазарини недолюбливает Полину, поэтому нам не разрешают навещать их.

В монастыре мрачно, уроки – сплошная скука. К тому же нам редко позволяют гулять, петь или танцевать. Я люблю танцевать, хотя нас никто этому толком не учил. Учитель танцев приходил пару раз на Набережную Театинцев, но потом его застали с одной из служанок… за танцами, но взрослыми. После этого он больше к нам не являлся. Полина уверяла, что танцы – это глупость, Гортензия не уставала повторять, что танцы – занятие греховное. Но иногда Луиза садилась за старую арфу и мы с Марианной танцевали. Будучи с самого детства высокой (высокой, как амазонка, так уверяла Зелия, хотя я припомнить не могу, кто такие амазонки), я все крутила и крутила Марианну, которая была совсем крошкой. Однажды я ее отпустила и она упала на стул, а тот задел стол, и со стола упал глобус. Гул был неимоверный! «Гул» – интересное слово, оно мне нравится.

Я скучаю по дому. Скучаю по сестрам. Мне кажется, что я даже скучаю по отцу. И конечно, по нашей любимой мамочке, которой уже нет с нами.

Я часто задаюсь вопросом, что делает в Версале моя сестра Луиза. Я знаю, что она фрейлина королевы, поэтому должна прислуживать Ее Величеству, но временами, обычно во время службы или уроков, я гадаю, чем она занимается в эту конкретную минуту.

Если это утро, то, наверное, она молится в той же часовне, что король и королева? Говорят, наша королева очень набожна. Я тоже очень набожна, хотя, возможно, и не настолько, как раньше. Надеюсь, Господь не злится на меня за то, что я больше не хочу быть монашкой, но, по-моему, у Него уже достаточно монахинь – только в этом монастыре их тридцать восемь! Я уверена, что часовня в Версале просто огромная. Если во дворце повсюду зеркала и свечи, значит ли это, что в часовне тоже повсюду зеркала? Тогда почему я молюсь в часовне Порт-Рояля среди побеленных стен и скучных картин на религиозные сюжеты? Эти холсты настолько старые и темные, что похожи на куски задубевшей от солнца и ветра кожи.

По вечерам, скорее всего, Луиза ужинает за огромным столом или резвится на устроенном в саду пикнике. Говорят, что нигде нет садов роскошнее, чем в Версале. Уверена, что и еда в Версале великолепна. Интересно, а Луиза может выбирать то, что ей хочется есть? Кормят в монастыре не очень, а в трапезной настолько холодно, что мы дрожим даже летом. Самый хороший день – это воскресенье, когда подают жареного цыпленка, а самый худший – пятница, потому что я не очень люблю рыбу и угрей. Только если в пироге.

После обеда, когда мы должны читать катехизис, Луиза, наверное, беседует с королевой или помогает ей одеться для важного события. Должно быть, наряды у королевы просто изумительные! Намного изысканнее, чем мое коричневое платье, даже с пришитым на него кружевом, которое прислала Луиза. Хотя я слышала, что королева не слишком заботится о моде. Но я уверена, что она в любом случае одевается очень хорошо.

А по вечерам, когда мы играем в карты с пансионерками или готовимся ко сну, я представляю себе, как Луиза танцует на пышном балу в самом огромном зале, который только можно вообразить, намного большем любой комнаты в монастыре, намного большем, чем трапезная.

Насколько у нас разные жизни!

Луиза

После более трех лет моего пребывания в Версале я не думаю о том, как присесть в реверансе перед кардиналом Флёри. В течение многих месяцев после того, как меня впервые представили ко двору, я боялась: а вдруг упаду? А вдруг моя нога подвернется на каблуке, поскольку туфли всегда слишком тесные и малы по размеру, а платья такие тяжелые? Но теперь я делаю грациозный реверанс, как мадемуазель де Шаролэ, которая при дворе считается самой элегантной дамой.

Кардинал Флёри выглядит удивительно здоровым для такого пожилого человека. Он все еще заставляет меня нервничать – ох уж этот его пронизывающий взгляд и елейная улыбка. Я верю ему даже меньше, чем большинству придворных, несмотря на то, что он пользуется безграничным доверием короля.

– Мадам, вы, как всегда, очаровательны, – отвечает он на мое приветствие.

Рядом с Флёри сидит мадемуазель де Шаролэ. Я гадаю, зачем они пригласили меня сюда, в покои де Шаролэ. Наверное, хотят, чтобы я шпионила за королевой, как уже просили меня ранее.

– Видимо, вы задаетесь вопросом, зачем мы вас сюда пригласили.

Я киваю. Я не сажусь, поскольку я всего лишь графиня, а мадемуазель де Шаролэ – принцесса крови, и никто не имеет права садиться перед ее высочеством, пока не получит приглашение. Но Шаролэ грациозно машет мне, я вновь приседаю в знак благодарности, а потом устраиваюсь на обитом зеленым бархатом диване с позолоченной спинкой в виде раковины. Я отвлеченно думаю, что цвет дивана напоминает цвет яблока. Идеальный оттенок. Я раньше никогда не была в личных покоях Шаролэ, и теперь вижу, что это настоящая роскошь семи оттенков зеленого. Я удивляюсь, что мебель здесь не лавандового цвета, – принцесса обожает этот оттенок и носит только его. Но я насчитала вокруг нас двенадцать ваз с лилиями, от которых исходит слишком сильный удушливый запах. Сама Шаролэ предпочитает особые духи с ароматом фиалки, которые специально изготавливают для нее, и отказывается даже разговаривать с теми дамами, которые решаются использовать такой же запах.

– У нас к вам деликатный разговор. – Флёри кашляет, и я с удивлением понимаю, что этот великий человек, самый доверенный советник короля, нервничает.

Шаролэ чересчур широко улыбается и подается вперед.

– Моя дорогая Луиза, – начинает она издалека, слегка сюсюкая. – Луиза, вы такая восхитительная. Такая красавица. Само благородство. Элегантность.

Я улыбаюсь, смущенно благодарю ее. Мало кто может тягаться красотой с Шаролэ, даже несмотря на ее возраст. Она замечает на моем лице сомнение и заверяет, что ни о чем непристойном они не намерены меня просить. Флёри смеется и качает головой.

– Вовсе нет. Вовсе нет. Ваша служба королеве высоко ценится и благосклонно принимается.

– Моя верность королеве абсолютна и…

Шаролэ поднимает изящную ручку, унизанную кольцами, и перья, которыми отделаны рукава ее платья, трепещут.

– Ради блага самой королевы, равно как и короля, мы долго и тяжело думали, как исправить разрыв между нашими величествами.

Разрыв? Какой разрыв? Король, конечно же, уже не так предан королеве, как раньше, и королева все реже видит его в своей постели, но… разрыв?

– Я…

И вновь трепетание перьев и эта широкая, слегка натянутая улыбка:

– Пожалуйста, Луиза, дорогая, позвольте мне продолжить.

Мне в общем-то нравится Шаролэ за ее ум и чувство юмора, но сегодня она заставляет меня нервничать. Она продолжает:

– Могу я говорить откровенно?

Флёри кивает, как будто дает знак.

– Король больше не испытывает к королеве тех чувств, которые испытывал ранее. Это вполне естественно, вы же понимаете? Она намного старше его и… намного проще. Я не хочу никого обидеть, но она не самый яркий бриллиант в ожерелье.

– И не самого большого ума, – с усмешкой добавляет Флёри.

– Нет, разумеется, просто нужно обладать недюжинным умом, чтобы быть отличным собеседником, – поспешно добавляет Шаролэ, бросая встревоженный взгляд на кардинала.

Тот подхватывает фразу:

– Вопрос лишь времени, когда король охладеет к… семейному ложу. И очень важно, чтобы, охладев, он не зашел слишком далеко.

«Флёри говорит о короле как о ребенке», – думаю я, наблюдая за тем, как эти двое разыгрывают передо мной спектакль. После трех лет, проведенных в Версале, я уже научилась читать между строк и догадываться о том, что было недосказано. Полезное умение, но для меня неестественное, поскольку я предпочитаю честный разговор притворству. Но сейчас я понятия не имею, чего от меня хотят. А они явно чего-то хотят.