Дочь времени - Джозефина Тэй

— Нет, не думаю. По-видимому, он говорил о совестливости.

— Может быть. Но это настоящее лицо! Не соединение органов слуха, дыхания, поглощения пищи. Замечательное лицо. Если его немножко изменить, будет Лоренцо Великолепный.

— А может, это и есть Лоренцо, просто вы спутали портреты?

— Ну нет. Почему тебе пришло в голову?

— Потому что лицо не соответствует характеру исторической личности! А? Взяли и перепутали портреты?

— Такое, конечно, возможно, но это портрет Ричарда. Оригинал, как сказал Джеймс, находится в Виндзорском замке и включен в опись, сделанную еще при Генрихе VIII. Так что ему лет четыреста, не меньше. В Хэтфилде и Олбери есть копии.

— Значит, все-таки Ричард, — нехотя смирился Грант. — У меня нет ничего, за что можно было бы уцепиться. Ты никого не знаешь в Британском музее?

— В Британском музее? — переспросила Марта, не отрывая глаз от фотографии. — Нет, кажется. Не помню. Я и была-то там всего один раз, смотрела египетские украшения, когда играла Клеопатру с Джеффри… Ты видел Джеффри в роли Антония? Благородного Антония? Почему-то я боюсь туда ходить. Сосуд времен. Все равно что смотреть на звезды. Чувствуешь себя маленькой и ничтожной. А что ты хотел в БМ?

— Мне нужна какая-нибудь информация о хрониках, которые писались во времена Ричарда. Так сказать, отчеты современников.

— Значит, сэр Томас тебя не устроил?

— Да он просто-напросто старый сплетник, — не без злости ответил Грант. Он уже почти ненавидел всеми обожаемого Мора.

— Ладно, ладно. А тот человек в библиотеке, который дал мне книгу, говорил о нем с благоговением. Житие Ричарда III в изложении Святого Томаса Мора, и все такое.

— Тоже мне житие, — буркнул Грант. — Он жил при Тюдорах и писал о Плантагенетах то, что ему рассказывали, потому что самому ему было тогда пять лет.

— Пять лет?

— Пять.

— Да-а-а. Ничего себе первоисточник!

— Вот так. Точность как у букмекера. К тому же он по другую сторону. Слуга Тюдоров — это слуга Тюдоров, когда речь идет о Ричарде III.

— Да-да. Понимаю. Ну а что ты хочешь узнать о Ричарде, ведь за ним не числилось никакой тайны?

— Например, что за человек он был. Для меня он — загадка посложнее любой, с какой мне приходилось когда-либо сталкиваться. Что заставило его перемениться едва ли не за одну ночь? До смерти брата не было человека благороднее и преданнее.

— Может быть, чем ближе к трону, тем больше искушений?

— Может. Но он-то до совершеннолетия наследника должен быть регентом. Протектором Англии. Если знать его жизнь, то и этого не так уж мало. Подумай сама, ему не за что было жаловаться на судьбу.

— Представь себе, Ричард не любил мальчишку и хотел «проучить» его. Странно, но мы всегда думаем о жертвах почти как об ангелах. Не люди, а подобия Иосифа. Допустим, наследник был несносен и заслужил, чтоб его посадили в темницу. Или сам попросил, чтоб его тихонько низложили.

— Их было двое, — напомнил Грант.

— Ну конечно. Все это слова. Ужасно, ужасно. Бедные пушистые овечки. Ой!

— Что «ой»?

— Не знаю. Наверно, пушистые овечки…

— Что?

— Нет, не скажу. Вдруг не выйдет? Я побежала.

— Ты уже совсем очаровала Маделин Марч? Она согласилась написать пьесу?

— Думаю, идея ей нравится, но пока контракт не подписан… До свидания, дорогой. Скоро увидимся.

Марта направилась к двери и, увидев зарумянившуюся Амазонку, резко ускорила шаг, а Грант и думать забыл о пушистых овечках вплоть до следующего вечера, когда обнаружил у себя в палате существо в роговых очках, которые как будто усиливали его сходство с пушистой овечкой. Грант находился в состоянии полудремы и ощущал полную гармонию в своих отношениях с окружающим миром, чего уже давно не было. История, как совершенно справедливо предвидела старшая сестра, великолепным образом способствовала обретению перспективы. Вдруг в дверь постучали, но так неуверенно, что Грант решил: «Померещилось». В больничные двери всегда надо стучать уверенной рукой. Однако на всякий случай он сказал: «Войдите», — и увидел такую не вызывающую сомнений «пушистую овечку», что долго не мог прийти в себя от смеха.

Молодой человек смущенно улыбнулся, поправил очки, кашлянул несколько раз и сказал:

— Вы мистер Грант? Я — Каррадин. Брент Каррадин. Надеюсь, вы уже не спали?

— Нет, нет, мистер Каррадин. Рад вас видеть.

— Марта… Мисс Халлард… она… Она прислала меня к вам. Сказала, что я могу быть вам полезен.

— А она не сказала, в чем именно? Да вы садитесь. Вон там у двери стул. Несите его сюда.

Брент Каррадин был высоким юношей с белокурыми волнистыми волосами, венчающими высокий лоб, одетым в слишком широкое твидовое пальто, спадавшее небрежными складками. Сразу видно, американец. Он принес стул, сел, и твидовое пальто тотчас обрело сходство с благородным королевским одеянием. Юноша глядел на Гранта добрыми карими глазами, чудесное сияние которых не могли скрыть очки в толстой роговой оправе.

— Марта… Мисс Халлард… Она сказала, что вам надо помочь в каких-то розысках.

— Вы сыщик?

— Нет, здесь, в Лондоне, я занимаюсь научной работой. Точнее, историей. Вот она и сказала о вашем интересе… Мистер Грант, мне будет очень приятно, если я смогу быть вам полезен.

— Очень мило с вашей стороны. Очень мило. А над чем вы работаете? Какая у вас тема?

— Крестьянское восстание.

— О, да это Ричард II!

— Да.

— Вас интересуют отношения классов? Молодой человек странно хмыкнул.

— Нет. Мне надо было быть в Англии.

— А что, нельзя быть в Англии и не заниматься научной работой?

— Можно, но так проще. Мне нужно алиби. Папочка хочет, чтоб я продолжил его дело: мебель, продажа, заказы по почте, по каталогам. Только не поймите меня неправильно, мистер Грант, наша мебель очень хорошая. Это вечная мебель. Но она меня совершенно не интересует.

— Следовательно, если считать Северный полюс, то Британский музей второе по надежности убежище?

— Здесь теплее. К тому же мне, правда, интересно заниматься историей. Я и раньше изучал ее. Но, откровенно говоря, мистер Грант, я приехал сюда из-за Атланты Шерголд. Помните немую блондинку с Мартой… Я хотел сказать, в пьесе с мисс Халлард. Она играет немую, а на самом деле она вовсе не немая.

— Ну конечно, нет. Очень способная актриса.

— Вы ее видели?

— Думаю, вряд ли найдется в Лондоне человек, который ее не видел.

— Я тоже так думаю. Этому спектаклю конца нет. Мы-то рассчитывали на пару недель, поэтому она уехала. В начале месяца она должна была вернуться, а когда все так затянулось, мне пришлось самому ехать в Англию.

— А Атланта — это не алиби?

— Для моего папочки? Что вы! Моим родственникам Атланта не нравится и больше всех папочке. Если он никак не может обойтись не назвать ее, говорит: «Эта твоя знакомая актриса». Понимаете, мой папочка — Каррадин Третий, а отец Атланты, в лучшем случае, Шерголд Первый. У него маленькая бакалея на Мейн-стрит, но он очень хороший человек, если уж на то пошло. Атланта тоже не очень-то многого добилась у нас в Штатах. В театре, конечно. Это ее первый большой успех, и она ни за что не разорвет контракт. По правде говоря, я думаю, что теперь ее вообще трудно будет увезти домой, ведь американцы не сумели оценить ее талант.

— А вы решили заняться наукой?

— Мне пришлось придумать нечто такое, что возможно только в Лондоне. Кстати, у меня и в колледже была эта тема, поэтому Британский музей не фикция. Ну вот, убиваю двух зайцев: занимаюсь тем, что мне интересно, и берегу покой папы.

— Понятно. Ваше алиби мне нравится. А почему все-таки крестьянское восстание?

— Время интересное. И папочке это должно было понравиться.

— Он интересуется реформами?

— Нет. Он ненавидит королей.

— Каррадин Третий?

— Смешно, правда? Я бы не удивился, если бы узнал, что у него есть корона и он иногда достает ее, идет в Гранд-отель и примеривает там в туалете. Я вас не утомил, мистер Грант, а то сижу тут, болтаю, и все о себе? Я же пришел не за этим. Я пришел…

— За чем бы вы ни пришли, вас прислало ко мне само небо, так что, если вы не спешите…

— Я никогда не спешу, — заверил молодой человек и стал так усердно вытягивать ноги, что в конце концов добрался до тумбочки, она покачнулась, и портрет Ричарда III оказался на полу. — Ой, извините. Я не хотел. Никак не привыкну к тому, что у меня такие длинные ноги. А вы считаете, что человек к двадцати двум годам мог бы уже привыкнуть к себе? — Брент поднял фотографию, рукавом стер с нее пыль и с интересом стал вглядываться в запечатленное на ней лицо. — Richardus III. Ang. Rex [13], — прочитал он вслух.

— Вы первый человек, который заметил, что здесь написано, — сказал Грант.

— Ну, для этого надо всего лишь заглянуть на обратную сторону. А вот я впервые встречаю человека, который любуется портретом этого короля.