Стиратель - Яна Каляева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, — отвечаю решительно. — Жить в иллюзии я не согласен. А другие варианты есть?
— Как знаешь. — Чжун Ни разливает холодный зеленый чай с лимоном из пластикового кувшина по граненым стаканам. — Мидии брать не советую, они здесь несвежие. А вот эта рыба выше всяких похвал. Путь существует, но он долгий, сложный и опасный. Ты можешь вернуться домой кружной дорогой — через другой мир. У него даже имя тяжелое — Танаид. И чтобы пройти через Танаид, тебе придется исправить его.
— Исправить? — хмыкаю. — И кем же я буду в этом, как его, Танаиде, чтобы исправлять его? Великим магом? Всемогущим императором?
— Да отчего бы тогда сразу не богом? — ухмыляется Чжун Ни. — Нет, это слишком погрузило бы тебя в заботы Танаида, и ты не смог бы распознать его суть. Ты будешь… как вы теперь говорите… бомжом.
— Как заманчиво звучит…– полагаю, настолько умной сущности не надо показывать табличку «Сарказм».
Подрумяненная на жаровне рыба и правда чудо как хороша.
— Одаренным, но все же бомжом. Упражняться в выживании в дикой природе не предлагаю, минимальный набор самого необходимого у тебя будет. И язык этого мира ты будешь знать, хоть и не все важное возможно на нем выразить. А вот как ты поладишь с людьми… они в Танаиде, к сожалению, не слишком благородны — в том смысле, какой я когда-то вкладывал в это слово. Могу разве что дать тебе совет, который сформулировал в свое время еще в вашем мире: «В стране, где есть порядок, будь смел и в действиях, и в речах. В стране, где нет порядка, будь смел в действиях, но осмотрителен в речах».
— Это все очень мудро, конечно, но что я все-таки должен сделать?
Чжун Ни задумчиво барабанит пальцами по столу:
— Понимаешь, архонт, если бы я точно знал, что следует делать с Танаидом, я бы попросту создал духа и отдал ему приказ. Это не задача, имеющая правильное решение, которое надо угадать. Ты нужен, чтобы это решение найти. Или не найти, тут уж как получится. Достойный человек не идет по следам других. Рекомендую завершить трапезу сыром тофу.
Не знаю уж, как насчет иных миров, но в местной кухне этот парень определенно знает толк. Кладу на жаровню кусочек сыра и спрашиваю:
— Скажешь мне, кто ты все-таки такой?
Чжун Ни улыбается:
— Я принял облик твоего современника, чтобы не смущать тебя излишним пафосом. Но одно из моих воплощений может быть знакомо тебе в таком виде.
По воздуху проходит рябь, и вместо парнишки в джинсах рядом со мной сидит старик с окладистой бородой и уложенными в узел седыми волосами. На нем шелковый халат с широкими рукавами, а в руках он держит свиток.
Где-то я его видел… а, точно, на мемах в интернете.
— Конфуций.
— Да, так европейцы исковеркали мой творческий псевдоним. И цитаты повырывали из контекста и переиначили, многие до полной противоположности. Но я не в обиде. Благодарю тебя, архонт, за то, что разделил со мной эту скромную трапезу. А теперь тебе пора в путь.
Глава 5
Статус — окружен обезьянами
Новый мир приветливо встречает меня приступом дичайшей головной боли. Словно бы кто-то вскрыл мою черепушку и с дебильным энтузиазмом принялся перемешивать содержимое ржавым гвоздем. Сжимаю виски и жмурюсь, пережидая приступ. Боль не стихает, но понемногу удается к ней приспособиться. Открываю глаза.
Я в небольшом бревенчатом доме с двумя крохотными окнами, на первый взгляд он смахивает на полузаброшенную небогатую дачу. Оглядываю нехитрую обстановку: стол, пара скамеек, сложенный из камней очаг, топчан, на котором сижу… и для каждой вещи в голове всплывает ее название на незнакомом языке.
Несколько минут стараюсь не переводить взгляд с предмета на предмет слишком быстро — привыкаю к новым ощущениям. Потом встаю с топчана и подхожу к очагу. Это оборачивается новым приступом головной боли, причем вызывает ее не само движение, а то, что в голове появляется перевод фразы «я встаю и подхожу к очагу». Похоже, склонения и прочие спряжения зубрить не придется, их правильное употребление каким-то образом в меня загружено.
Час-другой осторожно двигаюсь и изучаю обстановку, привыкая одновременно и к ней, и к встроенному в меня синхронному переводчику. Судя по слою пыли, в домике давно никого не было, но он подготовлен к посещению: возле очага аккуратной стопкой сложены дрова, на столе деревянное ведерко под крышкой, наполненное довольно чистой водой. Нахожу на полке ковшик и с удовольствием пью. Тут же холщовый мешочек с какой-то крупой. Похоже, и дом, и мебель изготовлены без гвоздей.
Открываю дверь, в помещение врывается прохладный свежий воздух. Хижина моя стоит в лесу, неподалеку шумит ручей, в чащу уходит полузаросшая тропа. Лето, так что переохлаждение в ближайшее время мне не грозит. Хуже, что новые слова обрушиваются на меня каскадом, и я поспешно отступаю в глубину комнаты. Пожалуй, на сегодня хватит. Решаю не раздеваться, стягиваю только сапоги. Закутываюсь в тонкое одеяло, устраиваюсь поудобнее на жестком топчане и погружаюсь в сон.
Наутро головная боль притупляется, но весь я как-то подтормаживаю — словно старый компьютер, на который пытаются установить современную игру. Однако элементарные бытовые действия не вызывают больше стремительной перегрузки. Разжигаю огонь в очаге — вместо спичек тут кремень и кресало, так что пришлось повозиться; на русском с трудом припомнил эти слова, а вот на языке этого мира они, по-видимо, относятся к числу распространенных. Как там говорил Конфуций? Танаид? Надо привыкать.
Крупа оказывается чем-то вроде мелкого гороха, и на той же полке удается найти соль в тряпице — серую, но на вкус вполне обычную. Варево получается не то чтобы особо вкусным, но вполне съедобным, не намного хуже обычной больничной каши — или мне так кажется из-за голода. Глиняный горшок, деревянная ложка… да я словно бы в музее народного быта поселился. На пару дней еды хватит, а потом все равно придется выдвигаться и искать людей. Не то чтобы я так уж нуждался в обществе, но врачевание — не та профессия, которая позволяет заработать на жизнь в одиночестве.
