Оборванный след - Даниил Гранин

Ничего не осталось от нее. Только их парные следы, мужские и женские, петляя, вели к перевернутой лодке, здесь потоптались, дальше к поселку потянулся одинокий след больших мужских кед.

Под вечер на своем помятом стареньком "Москвиче" прикатил заместитель Погосова по лаборатории Наум Тырса. Привез на подпись отчет, заявки, ксероксы статей из "Physical Review".

Топилась печка. Погосов в ковбойке сидел перед огнем. Был он хорошо поддавши. Бутылка "Столичной" стояла у его ног и банка с огурцами. Допили остатки. Погосов хотел открыть новую. Тырса отказался, он был за рулем. По какому поводу шеф надрался, выяснить не удалось. Известно было, что Погосов в одиночку не принимал. О лабораторных делах не расспрашивал, требовал пойти на берег что-то посмотреть. Угомонить его не удалось.

Из леса выползали сумерки. Темные дома стояли за позеленелым штакетником. Тырса придерживал Погосова, умеряя его шаг. Рассказывал про старшего лаборанта Муркина. Появился на новой "Тойоте". Откуда у него, спрашивается? Недоучка, бездельник. Он, Тырса, кандидат наук, мается со старым драндулетом, а этот прохиндей...

- Представляешь! Мне растолковали, откуда. Помнишь его фефелу лохматую. Она теперь в банке. Наш Муркин ее пристроил, это тоже мафиозная история, и она внедрилась туда, как вирус, ну и, соответственно, они теперь затеяли большой шахер-махер - участок бывшего нашего пионерлагеря оттяпать под загородное казино.

Тырса клокотал от возмущения, брызги летели из-под усов, когда он описывал, как эта фефела продала дом своей матери, а ее сунула в больницу для престарелых.

- Всех подмазали, начальство боится с ними связываться. Вчера Муркин при всех заявил, что в Австрию за приборами поедет он. Смешно, да? Но факт. Так и будет. Уверяю тебя.

На берегу размахнулся во всю ширь горизонта закат. Лес, пляж, воды замерли, глядя на действо, творимое небом. Там, пылая, бежали краски, смешивалось лиловое с алым, лимонным, рыжим, и все это плавилось в сказочном золоте, отблески золотили вершины облаков.

Погосов смотрел, как прошедший день тонул вместе с встречей, с чудом, расставанием, погружался в небытие, уходил безвозвратно.

- Нет, как тебе это нравится, - продолжал Тырса, не в силах остановиться. - Не могу видеть безнаказанность. Подумаешь, кандидат наук, сказал он, - это при всех, мол, кандидатскую можно сляпать за две тысячи баксов, запросто! И сляпают, смешно, но факт!

Они стояли у перевернутой лодки, лицо у Погосова было незнакомое, нездешнее, и Тырса замолчал.

Чайки выстроились по кромке льда, смотрели не на закат, а на них.

- Вот, когда я не сплю, у нас с тобой общий мир, - вдруг сказал Погосов, - а во сне у меня свой собственный, никому не известный. Спрашивается, зачем он дается человеку?

Никогда прежде Погосов не делился своим интимным. Он мог жить внутри своего ума, и Тырса завидовал ему.

- Посмотри, Наумчик, смотри как следует. - Погосов шаг за шагом повел его до того места, где женский след обрывался. - Что это, по-твоему, значит?

Тырса поежился от ветра, поднял воротник куртки, предположил без интереса:

- Мало ли, могла на дельтаплане улететь.

- Ну что ты городишь. Господи, почему ты не хочешь вникнуть?

- Тогда это был ангел, ничего другого.

Тырса не стал выяснять, зачем ангелу ходить на каблуках, почему ангел обязательно женского рода. Факт, что залетела в эту глухомань какая-то шалава и отвлекла шефа, откалывая свои номера.

Судя по тому, как Погосов заставлял Тырсу вглядываться, запоминать, ахать, он чуть ли не всерьез рассматривал этот феномен. Инженерская натура Тырсы не признавала чудес вроде левитации, чудо не то, что против законов природы, а всего лишь то, что нам не известно о природе. Плохо, если из-за какой-то сучки у шефа начнутся галлюциногенные явления. Вполне возможно, что шеф зациклился на своем исследовании.

Присев на корточки, Погосов пьяно наблюдал, как осыпался песок внутри следа. Песчинка за песчинкой отрывались от стенки и падали. След мелел и сглаживался.

Тырса остался ночевать. Наутро Погосова мутило. Тырса отпаивал его крепким кофе. Погосов смотрел, как по дощатой столешнице полз муравей.

- Все на земле кормятся бесплатно. Кроме человека, - сказал Тырса. - И у всех жилье бесплатное.

Погосов подошел к зеркалу, постоял, разглаживая подглазья, неодобрительно покачал головой.

- Ну и харя.

Пока он брился, бренчал соском умывальника в сенях, прыгал, приседал, Тырса осторожно расспрашивал, удалось ли шефу продвинуться, и насколько, и появился ли просвет.

Погосов уставился на него, с трудом усваивая вопросы.

- Просвет, а как же... появился, только с другой стороны.

Что сие означало, Тырса не понял, виновато улыбаясь, попробовал прояснить, прояснял осторожно, поскольку тема была запретная, болезненная и мог произойти взрыв.

- Не лезь, - остановил его Погосов, потом мутный взгляд его просветлел. - Есть, Наумчик, вещи, в которые лучше не вникать. Что тебе неймется?

- Потому что на тебя бочку катят.

Подождал, но Погосов не заинтересовался, смотрел в окно, за которым накрапывал дождь и не то ветер шумел, не то доносился с моря прибой.

Вздыхая, поеживаясь, Тырса выложил печальные новости, не хотел расстраивать Погосова, но теперь, видно, не избежать: счета арестованы, военных прижали за махинации, у директора инфаркт, вместо него будет Андрианов, который уже заявил, что старик виноват, потакал любимчикам вроде Погосова, отпустил его, тем самым сорвал сроки, заказ не выполнен.

Недослушав, Погосов потянулся, шумно зевнул.

- Перебрал я вчера... Вались они все за ящик. Пошли ты их.

Послать можно, можно запросто, если б знать, что Погосов добился своего и будет на коне.

- Ничего они нам не сделают, не дергайся.

- Ты не понимаешь, гранта нам не дадут. Денег не платят третий месяц. Народишко разбежится, надоело всем на картошке сидеть. Ликвидируют нас.

Тырсу все больше раздражало равнодушие шефа. С ним тоже считаться не станут. Еще немного, и зачислят банкротом. Тырса надеялся, что oн тут по уши погружен, ведь ни о чем другом думать не мог. А он, оказывается, надрался из-за какой-то... Шестикрылый серафим ему явился.

Тырса сел верхом на стул, достал платок, оглушительно высморкался.

- Баба научным занятиям противопоказана. Вреднейшая помеха, извини меня, надо или - или.

Погосов подошел к нему, погладил его седеющий ежик.

- И море, и Гомер - все движется любовью.

- Так это же стихи, - определил Тырса. - Я вижу, мы вляпались.

- Не боись, я тебя уверяю, нам никто не помеха.

- Ты можешь мне толком сказать, когда у тебя все будет готово?.. Так, чтобы всем представить?..

Погосов покривился, будто его донимали о чайнике - когда закипит, закипит ли? Ну куда он денется, закипит. Вдруг вспомнилась бабкина приговорка: "Видно, так на роду написано". Как озадачивало - где оно написано? Кто-то где-то пишет? Теперь он знал.

- Все будет хорошо, ручаюсь, - повторял он, машинально просматривая бумаги: заявки, требования, отчеты, - ставил подпись, откладывал письма.

- Там одно письмо из Стокгольма, срочное, - предупредил Тырса, - от твоего приятеля Густава.

- От Густава? - Голос Погосова дрогнул.

Дважды он прочел приглашение участвовать в Международном симпозиуме по плазме в Торонто на январь будущего года: "...пришли примерное название твоего доклада. Обнимаю. Густав".

- Что с тобой? - спросил Тырса.

Взгляд Погосова стоял на нем неподвижно, наконец Погосов встряхнул головой, отмахиваясь от чего-то, с трудом сказал, что надо ответить немедленно электронной почтой. И продиктовал свое согласие выступить и примерное название - о природе полученных явлений при таких-то режимах.

Тырса заулыбался восхищенно, потряс кулаком.

- Слава тебе, Господи! Значит, порядок! Я знал, что ты добьешь эту штуковину. Иначе быть не могло. Мы все верили! Я помню, как ты сказал перед отъездом: "Стану делать, что надо делать, а там пусть будет, что будет". Выходит, что у тебя все готово?

- Будет готово.

- Ты уверен?.. А вдруг сорвется? Мало ли что выплывет. Я ведь чего боюсь, чтобы тебя не обогнал какой-нибудь шакал.

- Никто меня не обгонит, - безучастно сказал Погосов.

- Может, потянем с ответом?

- Сегодня же передай по мейлу. И добавь: "Дорогой Густав, я всегда буду..." Нет, лучше так: "Дорогой Густав, я никогда не забуду твоей сердечности".

Зашевелилось где-то на чердаке, в домике шла своя деревянная жизнь, шеле-стело, поскрипывало, вздыхало.

- Знаешь, я человек суеверный, я боюсь заглядывать наперед, - виновато сказал Тырса, - слишком много было неудач. Но раз ты так уверен... значит, у тебя главное сделано, доказательства то есть... Шутка ли - международный симпозиум!

Погосов походил по комнате и вдруг сказал:

- Сон не доказательство... Что смотришь, ну приснились мне и решение, и ответ. Менделееву тоже приснилась его система. Так и мне. В готовом виде. Без всякого счастья трудных дорог.