Терновый венец Екатерины Медичи - Неля Гульчук

Это была одна из самых сказочных ночей в жизни Генриха.

Под звуки баркаролы, смеха и напевов, доносившихся с берега, гондола скользила по водной глади каналов; лунный свет, словно играя отблесками пламени факелов на стенах, при каждом повороте создавал новую декорацию, высвечивая то празднично украшенный дом, мост, то стрелы колоколен или Дворец дожей.

На следующий день зазвонили все колокола и ударила пушка, народ возгласил здравицу, а на площади Святого Марка в небо взмыли голуби – дож Мочениго приплыл приветствовать высокого гостя.

Король, не позволив дожу преклонить колен, обнял его, выслушал представление высокопоставленных сановников республики и на флагманской галере направился к Лидо. Там перед Триумфальной аркой, возведенной Сансовино и Палладио и расписанной Тинторетто, его ждал патриарх Тревизский.

Прием высокого гостя продолжался до вечера.

В конце приема все вышли полюбоваться городом. Толпа, увидев короля Франции, приветствовала его восторженными криками. Ни один монарх не знал более опьяняющего триумфа. Генрих, взволнованный и счастливый, протянул руки к возбужденной толпе. В эту минуту его мысли обратились к той, что своим каторжным трудом выковала ему корону, и он воскликнул:

– Почему здесь нет моей матери-королевы, чтобы и она могла получить свою долю воздаваемых мне почестей, которыми я обязан только ей!

В один из дней Генрих нанес визит Тициану, которому исполнилось девяносто семь лет, и позировал в мастерской Тинторетто.

Однажды утром дож, явившись под предлогом вручения ценной книги, неожиданно приступил к обсуждению серьезных вопросов. Республика раскаивалась, что, уничтожив турецкий флот в битве при Лепанто, заложила еще один камень в чудовищное здание испанской мощи. Венеции было бы желательно, чтобы Франция, вновь усилившись, умерила аппетиты Филиппа II. Дож отечески советовал королю восстановить спокойствие в государстве, проявив либерализм и великодушие.

Генрих ничего не обещал: прошлое, когда ему пришлось быть главой католической партии и все связанные с этим страсти, еще очень связывало его.

По случаю приближающегося отъезда высокого гостя огромную галерею Дворца дожей осветили огни праздника. На возвышении, покрытом ковром с геральдическими лилиями, установили трон, с высоты которого Генрих как глава празднества лицезрел вереницу избранных дам и девиц, удостоенных чести танцевать перед ним.

Все они были одеты в белые платья с воротниками, расшитыми драгоценностями.

Войдя в круг прелестниц, король вдохновенно танцевал с ними гальярду.

Тем не менее всем этим помпезным торжествам он предпочитал скромные прогулки по улочкам Венеции или среди лавок Риальто. Не умея противиться своим прихотям, он тратился на безделушки, покупал сразу на тысячу экю мускус, приобретал у ювелира Фуггера самые красивые жемчужины. И это в то время, когда французский посол дю Ферье отчаянно умолял всех банкиров Италии ссудить денег на дорогу для его повелителя.

Из Франции доносились тревожные вести. Призывы матери скорее вернуться нельзя было игнорировать бесконечно. Как ни печально, надо было покидать чудесный город. Дож Мочениго проводил его на гондоле до первого города на материке.

Король в последний раз полюбовался водами лагуны, потом, глубоко вздохнув, сел в карету…

Венецию он не забудет никогда. Ее сладчайший яд, просочившись в душу Генриха Валуа, выявил в нем личность, которая существовала и раньше, но развитие которой сдерживали привычки, воспитание и религиозные заповеди.

Генрих был воякой и любителем насилия только потому, что его окружение исповедовало именно такие ценности и ставило их выше всех остальных. В Венеции он встретил иное: сочетание набожности и утонченного распутства, предпочтение изысканным играм ума, твердые и в то же время хитроумные правила политики, постоянное желание украшать жизнь – и все это в дымке восточного фатализма и сладострастия. Молодой суверен попал в новый для него мир в тот момент, когда вышел из состояния своей польской депрессии и началось его духовное становление. Он устремился в этот новый мир с той горячностью, какая свойственна людям, пережившим подобный кризис.

Теперь из оболочки, в которой он пребывал все эти годы, высвободилась его истинная натура – поэтичная, противоречивая, мистическая и фривольная, благочестивая при скрытой жестокости, жаждущая больших дел и исполненная ответственности перед окружающим миром. Одна лишь страстная любовь к Марии Клевской связывала с прошлым этого принца Возрождения, который пробудился к жизни в Италии, на родине своей матери.

По дороге во Францию Генрих III заехал в Турин, где принимал ласки своей тетки – герцогини Маргариты Савойской. С восьми лет он не виделся с этой принцессой, одной из жемчужин Возрождения, слухами о высоком уме которой полнилась Европа.

Маргарита, любимая подруга Екатерины Медичи, в свое время много общалась с юными племянниками. Генриху было очень приятно вновь встретиться с нею. Герцогиня стремилась установить прочные связи между Францией и Савойей. Отношения обеих стран еще отравлял один досадный реликт прошлого: французы до сих пор оккупировали города Пиньероль, Савильяно и Перозу – последний остаток завоеваний Валуа в Италии. При всей щедрости, которую Генрих II проявил при заключении договора в Като-Камбрези, он отказался вернуть эти крепости, благодаря которым владел ключами от Альп. Герцогиня Маргарита мягко внушала племяннику, что никакая крепость не стоит дружбы и признательности лояльного народа.

Как и дож, мудрая дама желала установления во Франции мира.

Прощаясь с Маргаритой, Генрих дал ей драгоценное обещание: Пиньероль, Савильяно и Пероза будут возвращены стране, которая ими владела первоначально.

Неосторожный король еще не пересек границу, когда узнал о смерти Маргариты, унесенной внезапно вспыхнувшей эпидемией. Таким образом он потерял единственного гаранта верности Савойи, и выгоды от его дипломатического хода стали очень проблематичными. Увы, слово было дано, и Генрих III счел долгом чести сдержать его.

Когда об этом решении нового монарха стало известно, оно вызвало всеобщее возмущение во Франции.

Канцлер Бираг наотрез отказался скреплять этот договор печатью.

Королева-мать, стараясь не противоречить сыну, устранила препятствия, и крепости были отданы, но клан Гизов и протестанты не преминули выставить короля легкомысленным вертопрахом, распродающим наследие отцов.

Пока ее любимый сын открывал для себя заальпийские наслаждения, Екатерина Медичи вела жестокую борьбу за то, чтобы сохранить его королевство. За двенадцать лет гражданской войны во Франции пышно расцвели анархические нравы, причудливо сочетая варварские обычаи с распущенностью упадочных культур.

Дворяне радовались наступившему хаосу, им легко было удовлетворять свои пристрастия к войне, грабежу и разгулу. Сторонники католической партии, которых каждый день воодушевляли монахи, доводя до фанатизма, возлагали все надежды на Генриха де Гиза; его приверженцы стремились сделать из него сверхчеловека за счет предсказаний, обещаний и, главное, мешков золота, раздаваемых без меры.

Протестантам после Варфоломеевской ночи недоставало руководителей. Они потеряли короля Наваррского, насильно обращенного в католичество и содержащегося в Лувре практически на положении пленника. Его отсутствие давало свободу действий пасторам, превратившим юго-запад Франции в настоящую республику – сплоченную, организованную, грозную, союзниками которой были Англия и немецкие князья.

Промежуточное положение между двумя этими группировками занимали «политики»; их либеральная программа привлекала умеренных, интеллектуалов и сторонников порядка. Они желали просто завоевать власть и в этом по-прежнему рассчитывали на герцога Алансонского. Запертый матерью во дворце, новый месье строил темные заговоры вместе с Генрихом Наваррским, пока скрывавшим свои амбиции под маской наивности и распутства.

Все эти зачинщики смут видели в новом суверене естественного врага. Будь у них власть, Генрих нашел бы по возвращении свое королевство раздробленным, но на пути у них всех стояло одно препятствие – королева Екатерина Медичи.

В 1574 году, сосредоточив в своих руках почти всю власть, она не потеряла способности удерживать ее. Несмотря на чрезмерную полноту, в свои пятьдесят пять лет она была все так же активна: вникала в дела большие и малые и по-прежнему успевала все.

Восшествие любимого сына на престол примирило флорентийку с потерей Карла IX. Она не сомневалась, что Генрих с его престижем, изрядным умом, военными талантами быстро наведет порядок в королевстве.

Теперь главным для Екатерины было сохранить свое положение в сердце любимого сына. Она догадывалась, что победитель при Монконтуре не даст управлять собой так же легко, как Карл.