Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

— Да при чём тут люди?! Ты всё делаешь своими руками. Ты своими руками копаешь себе могилу.

— А мне реально хочется в землю провалиться! — закричал я и рубанул ладонью воздух. — Где можно найти цветы? Любые деньги отдам!

— Сейчас только на клумбе, — спокойно ответил он, и бледная тень улыбки появилась у него на лице.

— Шутишь?

— Нет. Есть очень богатая клумба возле теннисного корта. Беги пока не поздно. Там есть белые хризантемы. Такая прелесть.

— Я одного не могу понять, — рассуждал я в полном недоумении, — почему великая певица выступает после стриптизёрши? Что-то типа разогрева? Тебе не кажется это абсурдом?

Он посмотрел на меня с некоторым возмущением: ему явно не понравилась дискриминация стриптизёрши.

— Времена такие абсурдные, — холодно ответил он. — Все хотят кушать… и великие певицы, и никому неизвестные девчонки.

— Ага, я понял… Поэтому им приходится иногда жрать из одной кормушки.

— Иди уже! А я пойду нашу примадонну успокаивать. Накапаю ей пятьдесят капель валерьянки. Это же надо! Концерт сорвать! Ну ты даешь, парень!

20.

Я шёл внутри тенистой аллеи заплетающейся походкой. Фонари окутывали меня жёлтым туманом, и моя нелепая тень словно пыталась от меня ускользнуть, но всё никак не могла вырваться из-под ног: тянулась и тянулась от фонаря к фонарю.

Молодые пихты отбрасывали на асфальт фиолетовые тени. В их пушистых кронах кто-то забористо смеялся надо мной и улюлюкал, а в это время кроваво-жёлтый индюшачий глаз луково и пристально наблюдал за мной… «Неприятный соглядатай, — подумал я. — Такая луна бывает не к добру». Над кромкой горизонта, словно лёгкий росчерк божественного пера, растянулось облако-зигзаг, — это была буква «Z» с лёгким наклоном, что означало: парень, ты полный ноль.

С каждым шагом нарастало чувство ненависти к самому себе, и это даже было не чувство, а некий голос из репродуктора где-то в глубине моего черепа, который транслировал следующее: «Ты не человек. Ты жалкий выкидыш на обочине жизни. Такие, как ты, оскверняют человечество. Твоя безнравственность ужасает. Это какая-то античная безнравственность — даже Калигула позавидовал бы. Твоя расточительность переходит всякие границы. С таким подходом к жизни тебе было бы проще уйти на войну и там лечь в братскую могилу, и это была бы героическая смерть, а в противном случае ты просто сопьёшься или тебя забьют как собаку до смерти. Помнишь эти ощеренные пепельно-серые трупы вдоль дорог? Ты расточаешь свою жизнь между альковами и ипподромом. Ты думаешь, что игрок может выиграть? Ошибаешься! Выигрывают в этой жизни только трудяги, а ты патологически ленив. С твоими мозгами у тебя могло бы получиться всё, но ты очень редко их включаешь. Нет, ты не дурак, ты — просто идиот. Ведёшь себя по жизни, как слон в посудной лавке…»

— З-а-м-о-л-ч-и!!! — заорал я и, схватившись за голову, сел на корточки.

Какая-то ночная птица подхватила мой крик и долго смеялась в конце аллеи. Когда я поднялся, то меня начало штормить, а потом вырвало прямо на асфальт, — мне показалось на секунду, что меня вырвало зелёными червями, — и тем не менее я двинулся дальше в поисках заветной клумбы. В голове мелькнула мысль: «Что бы я сегодня ни делал, всё будет тщетно». С каждым шагом меня покидало желание куда-либо двигаться. Обессиленный, я опустился на лавочку и уставился на луну. Она была ужасающей. Очень хотелось курить, но сигареты я забыл в ночном клубе.

— Господи, прости меня. Не создан я для этой жизни, — прошептал я и тоскливо завыл, протяжно, по-волчьи.

— Почему всё так глупо, бессмысленно?! — крикнул я, заламывая руки. — И чем дальше я живу, тем сложнее мне находить пристанище в этом мире. Люди вокруг кажутся натуральными, в отличие от меня. Они едины как организм. Они единомышленники во всём. Вон, они там пляшут, веселятся, жрут, трахаются, а я в этом организме сижу как заноза… Как инородное тело! Всем только мешаю!

— Перестань ныть!

Я вздрогнул от неожиданности и резко повернул голову.

— Шекспира начитался? Тоже мне Гамлет выискался! — летело в меня из темноты.

Мне показалось, что я схожу с ума.

— Кто здесь? — робко спросил я, вглядываясь в заросли можжевельника.

Из кустов вышел огромный человек в белом, — он буквально фосфоресцировал в лунном свете. Мне показалось то ли спьяну, то ли от неожиданности, что он трёхметрового роста. Сердце всколыхнулось. Между лопаток побежала струйка пота. «Инопланетяне высадились», — подумал я с нарастающим ужасом. По мере приближения этого выдающегося гуманоида я начал понимать, что это всего лишь человек. Пускай очень крупный — но человек. К тому же он на ходу застёгивал ширинку.

— Зашёл в кустики отлить, — говорит он, — и слышу, кто-то по-волчьи воет.

Во мне вспыхнула удушливая досада и рассыпалась внутри горячими искрами. «Боже мой, второй раз за вечер я попадаю в глупое положение, — подумал я. — Надо мной потешаются. Делают из меня дурака. Натягивают как Петрушку по самый локоть. Что происходит?»

Когда тронулся поезд — земля поплыла из-под моих ног, и слегка сдвинулись стереотипы, словно тяжёлая пыльная мебель в начале грандиозного землетрясения; зазвенела посуда в кухонном шкафу, кирпичная стена облупилась и дала первые трещины… Нет, не представлял я тогда всего размаха грядущей трагедии и не мог понять, с чего вдруг этот баловень судьбы, этот всезнайка, этот ловкач, которому раньше всё сходило с рук, превратился в мальчика для битья.

И вот начинается второе действие этой идиотской буффонады.

— Эдуард! Так это ты воешь на луну? — спросил печальный Квазимодо, протягивая руку; она показалась мне слегка влажной.

— Садись рядом — будем вместе выть, — предложил я, как ни в чём не бывало, и смахнул невидимую пыль с лакированных досок; он медленно опустился рядом, и я почувствовал нестерпимый жар его большого сильного тела.

— Давай её лучше выпьем, — предложил он, криво ухмыляясь.

— Слышь, Андрюха, — развязано спросил я, — а ты чё шатаешься во всём белом, как приведение? У меня чуть очко не треснуло от страха. Смотри-ка, белые штанишки… только для Иришки.

Он поморщился как от зубной боли.

— А где ты видишь на мне белое? — полушёпотом