Ответный удар - Гарри Тертлдав

— У нас имеется множество устройств, которые обеспечат ее подрыв, — ответил Сталин. — Один способ — при помощи радиосигнала, второй — батарея, а третий — часовой механизм, их производят пленные немцы, которых мы привлекли к работам. — Сталин говорил без малейшей иронии; впрочем, Молотов не сомневался, что все они уже давно мертвы. — Конечно, они не знали, для какого устройства производят механизм. Однако его многократно проверяли: он действует весьма надежно.

— Очень хорошо, если учесть для чего он нам нужен, — кивнул Конев. — Вы правы, товарищ Генеральный секретарь: какими бы гнусными не были фашисты, они умеют делать надежные механизмы. Часы, или какой-то другой из названных вами способов, дадут нам возможность взорвать бомбу в нужное время.

— Инженеры и ученые заверили меня в том, что все пройдет гладко, — вкрадчивым голосом проговорил Сталин, так что ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в том, какая участь ждет инженеров и ученых в случае неудачи.

Молотов не хотел бы оказаться на месте людей, работавших в колхозе неподалеку от Москвы.

Он протиснулся между Жуковым и Коневым. Оба посмотрели на него с удивлением. Обычно он не проявлял такой активности во время военных советов, на которых присутствовал только для того, чтобы знать, как может повлиять ход сражений на внешнюю политику Советского Союза. Он внимательно посмотрел на карту. Красные прямоугольники обозначали Советские силы, зеленые — войска ящеров, синие соответствовали отдельным подразделениям немцев, которые все еще оставались на захваченной в течение предыдущих двух лет территории СССР.

Даже человек далекий от проблем войны понимал, что ситуация на карте выглядит довольно мрачно. Линию фронта, проходившую между Сухиничами и Калугой, вряд ли удастся удержать. Молотов видел, что сил Красной армии недостаточно, чтобы противостоять наступающим войскам ящеров. Как только линия фронта будет прорвана, придется немедленно отступать — в противном случае целые группировки окажутся в окружении. Нацистские бронетанковые войска снова и снова использовали эту тактику в то ужасное лето 1941 года.

Тем не менее, Молотов неуверенно ткнул пальцем в Калугу.

— Мы не сможем остановить их здесь? — спросил он. — Любые жертвы лучше, чем взрыв этой бомбы и ответные действия, которую могут предпринять ящеры.

— Калуга находится слишком близко от Москвы, — возразил Сталин. — Используя аэродромы, расположенные вокруг нее, ящеры смогут быстро с нами покончить. — Однако он бросил взгляд на Жукова, прежде чем продолжить: — Но если мы остановим их возле Калуги, то не станем взрывать бомбу.

— Замечательное решение, Иосиф Виссарионович, — льстиво проговорил Молотов.

Жуков и Конев кивнули. Молотов почувствовал, как белая хлопчатобумажная рубашка намокла под мышками.

«Интересно, — подумал он, — неужели царским придворным приходилось так же осторожно направлять своего государя на правильный путь».

Он в этом сомневался — во всяком случае, если вспомнить Петра Великого и Ивана Грозного.

Когда Иосиф Джугашвили снова заговорил, в его голосе появилась сталь, которая и дала ему его революционную кличку.

— Однако если ящеры возьмут Калугу, мы взорвем бомбу.

Молотов посмотрел на Конева и Жукова, надеясь на их поддержку. И понял, что не может на них рассчитывать. Они кивали головами — возможно, без особого энтузиазма, но и без колебаний. Молотов заставил себя последовать их примеру.

«Бесполезно спорить со Сталиным», — сказал он себе. — «Опасно настраивать его против себя».

Гейнрих Егер бросил взгляд на солнце, прежде чем поднести к глазам бинокль. Днем ящеры из Сплита вполне могли заметить блики на линзах. Горная крепость Клис, в которой он прятался, находилась всего в нескольких километрах от города, расположенного на берегу Адриатического моря. Цейсовская оптика приблизила Сплит на расстояние вытянутой руки. Даже через тысячу шестьсот лет дворец Диоклетиана выделялся на фоне всего города.

«Крепость гораздо больше подходит», — подумал Егер.

На самом деле, это был лагерь римских легионеров, воплощенный в камне: неровный прямоугольник со сторонами от ста пятидесяти до двухсот метров, по центру каждой из которых имелись ворота. Три из четырех сторожевых башен все еще стояли по углам прямоугольника.

Егер опустил бинокль.

— Совсем не то место, которое я хотел бы штурмовать, даже в наше время, без поддержки тяжелой артиллерии, — заметил он.

— Теперь я понимаю, почему ты пошел в бронетанковые войска, Егер, — проворчал стоявший рядом с ним Отто Скорцени. — Ты ничего не слышал о тонкостях военного искусства.

— Что это такое — венгерское проклятие? Лошадиный член в заднице? — осведомился Егер.

Оба рассмеялись. Егер продолжал вглядываться в бинокль. Однако даже при помощи мощной оптики ему не удавалось увидеть часовых ящеров, стоявших на стенах дворца. Отсюда они больше походили на медленно ползущих куда-то муравьев. Егер не сомневался, что они занимали оптимальные позиции; в детально спланированных военных операциях ящеры ошибок не совершали.

Скорцени снова усмехнулся.

— Интересно, знают ли наши чешуйчатые друзья о том, что у нас есть самые подробные планы крепости.

— Ящеры не стали бы ими пользоваться, даже если бы они попали к ним в руки, — ответил Егер.

Планы достались Егеру вовсе не из генерального штаба немецкого командования, а из Zeitschrift fur sudosteuropaischen Archaologie[14]. Скорцени находил это ужасно забавным и называл Егера «герр профессор» всякий раз, когда ему представлялся подходящий повод. Но даже Скорцени был вынужден признать, что и военные инженеры не сумели бы сделать лучших чертежей.

— Полагаю, ты прав, — сказал эсэсовец. — Просто они поняли, что это самое укрепленное здание в городе, вот почему они там и поселились.

— Да. — Егер не знал, имеют ли ящеры представление об археологии.

Разведка доносила, что они консервативны по своей природе (в чем он и сам имел возможность убедиться во время сражений с ними), и что у них имеются собственные представления относительно времени, которое должно пройти прежде, чем люди перестанут быть варварами. Из чего, по мнению Егера, следовало, что они не будут рассматривать здание, которому исполнилось всего полтора тысячелетия, как памятник древности.

— И что же вы собираетесь предпринять, чтобы выманить проклятых тварей наружу? — спросил Марко на вполне приличном немецком, впрочем, с довольно сильным акцентом.

Форма хорватского капитана цвета хаки контрастировала с серыми полевыми мундирами немецких офицеров. И хотя Петрович был в форме, Егер нервничал, когда находился рядом с ним — капитан больше походил на главаря разбойников, чем на офицера регулярной армии. Густая черная борода только усиливала это впечатление. Однако она не скрывала многочисленных шрамов у него на лице, по сравнению с которыми глубокий шрам на щеке Скорцени казался обычной царапиной.

Скорцени повернулся к хорвату и сказал:

— Терпение, друг мой. Мы хотим сделать все как следует — быстрота не имеет решающего значения.

Петрович нахмурился. Борода и шрамы делали его лицо угрожающим, а взгляд холодных глаз и вовсе леденил кровь. Для Петровича стоящая перед ними задача являлась не просто военной проблемой, он воспринимал ее как нечто личное. Из чего следовало, что он будет отважно сражаться, но что осмотрительности ему явно не хватает. Подобные оценки Егер делал автоматически, они давно стали для него жизненной необходимостью.

— А в чем собственно проблема? — резко спросил хорват. — Мы находимся на расстоянии орудийного выстрела от города. Остается лишь подвести артиллерию, открыть огонь и…

Мысль о том, что они станут бомбить здание, построенное в четвертом веке, вызвала у Егера тошноту, но он покачал головой совсем по другой причине.

— Артиллерия не заставит их выйти за стены города, капитан, а лишь послужит причиной для более активных действий. Ящеры займут позиции в горах. Сейчас они сидят на месте; меня это вполне устраивает — до тех пор, пока они ничего не предпринимают.

— Вы не стали бы болтать о терпении, если бы Сплит принадлежал Рейху, — заявил Петрович.

Тут хорват был прав: Гитлер начинал вопить от ярости, как только Германия теряла хотя бы малую часть своей территории. Однако Егер не собирался говорить об этом вслух.

— У нас есть шанс выбить их из города, а не просто причинить некоторые неудобства. И я хочу быть уверен в том, что мы его не упустим.

Петрович одарил его сердитым взглядом — как и у многих других местных жителей у него было очень подходящее для этого лицо: длинное, худое, с глубоко посажеными глазами. Скорцени похлопал его по спине и сказал: