Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург - Вячеслав Недошивин

106

Э.Голлербах познакомится с М.Волошиным в доме знаменитой художницы Елизаветы Кругликовой (пл. Островского, 9), которую Волошин знал еще по Парижу и кого обязательно навещал в Ленинграде.

107

Встретив в Феодосии Гумилева, Волошин сказал: «Со времени нашей дуэли прошло слишком много разных событий такой важности, что теперь мы можем, не вспоминая о прошлом, подать друг другу руки». Гумилев пробормотал что-то в ответ, и они пожали друг другу руки. Но Волошину зачем-то захотелось выговориться: «Если я счел тогда нужным прибегнуть к такой крайней мере, как оскорбление личности, - начал он объясняться, - то не потому, что сомневался в правде ваших слов, но потому, что вы об этом сочли возможным говорить вообще...» - «Но я не говорил, - крикнул Гумилев. - Вы поверили словам той сумасшедшей женщины... Впрочем... если вы не удовлетворены, то я могу отвечать за свои слова, как тогда...».

108

Кстати, требование Н.Гумилевым второго, а затем и третьего выстрела объясняется дуэльным кодексом. По нему отказ от выстрела или выстрел в воздух расценивались как оскорбление противника. М.Волошин после дуэли в письме А.Петровой сообщил: «Надо ли говорить, что я целил в воздух»... А Е.Дмитриева (Черубина) той же Петровой сразу после поединка написала: «Макс прямо сияет, он все время держал себя великолепно». А вообще, никакие кодексы ни до, ни после не могли заставить Волошина нанести вред не только человеку - злому зверю. Однажды в горах Крыма на него напала стая диких овчарок, которые, говорят, легко разрывают человека на части. «Как же ты отбился?» - спросили Волошина. «Не буду же я, в самом деле, драться с собаками! - ответил он. - Я с ними поговорил».

109

Этот факт поминают часто. Но факт, к сожалению, ничем пока не подтвержден; он был в письме Волошина к своему однокашнику в Берлин А.Ященко. Письмо читали многие, многие помнили его, но сам текст письма, увы, не дошел до нас.

110

Кстати, за год до «визита» Волошина в Кремль в той же квартире, только у жены Л.Каменева, заведующей Театральным отделом Наркомпроса, успеет побывать и М.Сабашникова - она после революции работала в секции театра для детей. Ее, в отличие от Волошина, даже угостят чаем с ломтиком хлеба из чашек с царскими коронами. А вообще Сабашникова довольно скоро окажется в эмиграции, жить будет в Штутгарте, умрет 2 ноября 1973 г., пережив Волошина ровно на сорок лет.

111

«Вырождение» - так называлась знаменитая книга венгерского психолога и политолога Макса Нордау, который в конце XIX в. утверждал: человечество движется к своему вырождению. Признаками его считал ущербность, апокалипсические предчувствия, национальное мессианство, рождение таких понятий, как «раса господ» и «сверхчеловек». Нордау считал «вырождение» болезнью, призывал бороться с ней, но подчеркивал - оно не противоречит таланту и даже гениальности. Больное сознание, невнятная музыкальность сумасшедшего, извращенные наклонности дегенерата-художника, в отличие от дегенерата-преступника, проявляются не в убийствах и разбое, а в том, что художник заражает общество своими опасными мечтами и стремлениями. Имел в виду Бодлера, Рембо, Верлена, Уайльда, Эдгара По, даже Метерлинка и Ибсена. А Верхарна вообще называл «нравственным кретином». От них, писал, «нравственно подташнивает», и считал, что общество должно защищаться от такой литературы. Русский декаданс в литературе - это прежде всего символизм. Весь Серебряный век вышел из него. В поэзии первыми символистами стали Д.Мережковский, К.Бальмонт, В.Брюсов, З.Гиппиус. И - Ф.Сологуб.

112

На авторство псевдонима Сологуба претендовал и критик Аким Волынский. Выступая в 1924 г. на собрании по случаю сорокалетия творческой деятельности Ф.Сологуба, он со сцены театра сказал: «Примите, дорогой друг, приветствие от вашего литературного крестного отца. Мне выпало на долю дать вам псевдоним, который прославил вас в литературе...».

113

Семья Тетерниковых, когда Феде было четыре года, жила на Могилевской улице (Лермонтовский пр., 19), потом - в Минском (Минский пер., 3), Прачечном (Прачечный пер., 10) и Климовом (Климов пер., 7) переулках. Мать - прачка у господ. Отец - портной, крепостной малоросс. Дед, по слухам, был внебрачным сыном некоего помещика Иваницкого из Полтавской губернии, про деда говорили, что видно было - он «не из простых мужиков»...

114

М.Павлова, написавшая книгу о Ф.Сологубе, утверждает, что после смерти матери сестра поэта, Ольга, «взяла на себя роль “женщины-палача”», то есть стегать розгами будущего классика стала уже она. Так что слова о том, что она «побаивалась» брата, видимо, надо «делить на два», как говорят ныне. Но любили они друг друга, несмотря на это, беззаветно. Сологуб после смерти сестры напишет в одном из писем: «С сестрой была связана вся моя жизнь, и теперь я словно весь рассыпался и извеялся в воздухе. Как-то мне дико, что умер не я...» (курсив мой. - В.Н.).

115

Писательница и художница Е.Данько, последняя любовь поэта, пишет в воспоминаниях, что для Сологуба было характерно «использование не жизненных материалов и наблюдений, а литературных, уже созданных, уже готовых образов». Сам Сологуб в письме к А.Измайлову еще до революции высказался однозначно: «Если бы я только тем и занимался, что переписывал бы из чужих книг, то и тогда мне не удалось бы стать плагиатором, и на все я накладывал бы печать своей достаточно ясно выраженной литературной личности». Потом вообще скажет фразу, на первый взгляд ошеломляющую: «Новым Пушкиным будет только такой поэт, который беззастенчиво и нагло обворует всех своих современников и предтечей».

116

До встречи с Ф.Сологубом А.Чеботаревская давала частные уроки, служила в Статистическом комитете, писала, переводила, бегала по редакциям и конторам. С 1902 г. училась в Париже в Русской Высшей школе общественных наук. Вернувшись в Петербург в 1905 г., стала работать в редакции «Журнала для всех». Кстати, первой в России перевела роман «Красное и черное» Стендаля. А весной 1907 г. задумала подготовить книгу автобиографий писателей. С мнительным, обидчивым Сологубом сходилась, кажется, сложно. Подруга ее, уже знакомая нам В.Щеголева, писала ей 26 июля 1908 г.: «Рада за Вас, моя хорошая, ничего, что трудно подчас уступать, без этого нельзя, одинаковых индивидуальностей нет, а Сологуб - слишком крупная и положительная сила... Его нужно любить, и он стоит этого... Может быть, только к 30 годам мы и научаемся по-настоящему ценить людей»... Короче, осенью 1908 г. Чеботаревская окончательно переезжает к Сологубу. Официально мужем и женой они станут только в 1914 г.

117

Маскарады у Сологубов были регулярны и, в духе времени, довольно свободны. Скажем, 3 января 1910 г. Ф.Сологуб, собрав писателей на костюмированный бал, сам нарядился в костюм римского сенатора, Волошин оделся тибетцем, Толстой - Вакхом в леопардовой шкуре, а Тэффи - вакханкой (более обнаженной, чем одетой, как отмечает Фидлер). «Она столь цинично позволяла касаться различных частей ее тела и сама столь бесстыдно хватала других, что я, - пишет о Тэффи Ф.Фидлер, - был безмерно счастлив оттого, что не взял с собой дочь. В разных углах дивана сидели и обнимались парочки, не преступая, впрочем, запретной черты; особенно привлекали внимание актер Нувель с женой А.Толстого. Потемкин в черном трико, худой и долговязый, катался по полу возле женских ног, он стоял на руках и тянул ноги кверху, стараясь держать их ровно... целую минуту кружился вокруг своей оси, как волчок». Ужин, добавляет не без разочарования Фидлер, подали только в пять утра, и он оказался столь скудным, что многим ничего не досталось...

118

В.Смиренский, хорошо знавший Ф.Сологуба в последние годы его жизни, в своих коротких воспоминаниях пишет: «Он рассказал мне... что целый ряд его пьес и рассказов, напечатанных под его именем, принадлежит не ему, а его покойной жене Анастасии Чеботаревской. Он вскоре после ее смерти (в 1922 году) даже печатно заявил об этом. Мне же объяснил простую причину этого: Сологубу платили значительно больше, чем его жене, и потому он часто подписывал ее произведения своим именем...».

119

А.Чеботаревская, как напишет ее племянница Т.Черносвитова, страдала «припадками циркулярного психоза». «Заболевание это выражалось в настойчивом желании покончить с собой, столь настойчивом, что близким приходилось неусыпно стеречь больную, не отходя от нее ни днем, ни ночью. Особенно трудно было устеречь от попытки самоубийства по той причине, что внешне болезнь для постороннего глаза совершенно не заметна - никаких странностей, ничего от “сумасшедшего”, только бледность, вялость, угнетенный вид и одна навязчивая идея, которая хитро скрывалась от окружающих». Три раза повторялись припадки ее: первый раз в молодости, второй - во время войны в 1914 г. и третий - в 1921 г., когда все закончилось смертью. Мать Чеботаревской также покончила с собой, будучи совсем молодой. А через несколько лет после Чеботаревской в силу, похоже, той же болезни и тем же способом покончит самоубийством и ее родная сестра.