Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

– с историей ввода войск Организации Варшавского договора (ОВД) в Чехословакию и исторической ролью этой акции;

– с вопросом о том, почему в современном (Modern) мире именно крестьянство и интеллектуалы являются наиболее неудобными группами для любой социальной системы, будь то капитализм или антикапитализм;

– с непростым вопросом настороженного отношения всех форм и структур современной (Modern) русской власти к русским, к русской традиции, к русскому вопросу, т. е. с проблемой, почему в России существует русский вопрос.

Ну а в самом конце мы посмотрим на то, как сложилась судьба и карьера Яковлева после письма, так сказать, «жизнь после письма», и как это повлияло на ход событий в СССР в 1980-е годы (как тут не вспомнить бабочку из рассказа Р. Брэдбери).

Однако, прежде чем пускаться в путешествие, прежде чем анализировать статью А.Н. Яковлева, необходимо, хотя бы вкратце, напомнить её содержание, поскольку сегодня мало кто знает или помнит, о чём и о ком в ней главным образом говорилось. К тому же это номенклатурщики работали по принципу: «Я (Пастернака и др.) не читал, но скажу…». Мы пойдём другим путём, по принципу «Я (Яковлева) читал и скажу…».

2

Итак, о статье будущего «прораба перестройки». Исполнив в самом начале панегирик социализму, «тов. Яковлев А.Н.» переходит к противоречиям «зрелого социализма», «социалистической современности». Он повторяет один из выводов XXIV съезда КПСС – «о всестороннем сближении классов и социальных групп». Вывод этот официальные идеологи сделали именно тогда, когда номенклатура всё более отделялась от общества, превращаясь в слой/квазикласс-для-себя, когда в обществе в целом и внутри его отдельных слоёв, включая интеллигенцию – читай романы и повести Ю. Трифонова и В. Маканина, – нарастала поляризация; пишет о «воспитании моральных качеств на основе марксистско-ленинской идеологии» (по-видимому, именно эта «основа» и эти «качества» в той форме, в какой они реально сложились в «оттепель», и порождали перевёртышей); писал «тов. Яковлев А.Н.» и о том, что рабочий класс в советском обществе является «социальным разумом и социальным сердцем» (одновременно! – мутант, что ли? Л.И. Брежнев через несколько лет уточнит, что сердцем общества всё же является КПСС, а не рабочий класс).

Закончив ритуальную властно-идейную пляску, «тов. Яковлев А.Н.» сурово супит брови и приступает к разбору полётов. Начинает он с тех, кто как, например, И. Забелин (по совместительству, кстати, писатель-фантаст, автор романа «Пояс жизни» об экспедиции на Венеру), считает, что в условиях научно-технического прогресса рабочий класс уступает своё ведущее место интеллигенции; т. е., в глазах Яковлева претендует на место номенклатуры. Интеллигенция, даёт отлуп Яковлев, никогда не была и не будет самостоятельной группой, Забелин упускает классовый критерий (да, не пришло время Забелиных в 1972 г., оно придёт через 15 лет, когда классовые критерии обменяют на общечеловеческие, и состоится фарцовка века, за которую и пиццу можно дать порекламировать. Как это там было о Плохише? Дали ему «бочку варенья и корзину печенья»).

Отметив, что взгляды на интеллигенцию как на социального лидера характерны для западных буржуазных теоретиков, «тов. Яковлев А.Н.» переходит к главной мишени – домашней, ей посвящено почти 80 % статьи. Речь о «неопочвенниках», о «деревенщиках», о тех, кто замечен в «воинствующей апологетике крестьянской патриархальности», кто полагает, что существует некая «общенациональная мораль», кто, как, например, М. Лобанов, считает, что крестьянин – «наиболее нравственно самобытный тип». Удар приходится по тем, кто говорит о «загадке России», противопоставляет её историю и культуру западной (С. Кожинов, А. Ланщиков, С. Семанов и др.). Туго приходится Л. Ершову и А. Хватову за их трактовку русской революции как «великой национальной революции»; М. Лобанову – за тезис о том, что война 1812 г. стала периодом классового мира и национальной гармонии; О. Михайлову, И. Шухову, пытающихся хоть чуть-чуть пересмотреть точку зрения на таких деятелей, как генерал Скобелев; М. Кочневу, удумавшему представить Карамзина «идейным союзником». «Тов. Яковлев А.Н.» называет это мотивом «идеализации князей, феодалов».

Достаётся Б. Егорову, посмевшему увидеть у славянофилов какой-то позитив. Какой позитив может быть для «тов. Яковлева А.Н.» в славянофильстве? Философия, оправдывавшая крепостное рабство, – и всё тут. Защищая Чернышевского от высказываний положительного героя романа М. Кочнева «Оленьи пруды» (герой не принял трактовки автором «Что делать?» русских как «нации рабов»), Яковлев обрушивает на него авторитет вождя мирового пролетариата, цитируя ленинскую фразу о «рабах-великороссах» – рабах по отношению к монархии. Кстати, в таком подходе Чернышевский, Ленин и Яковлев-72 совпадают с точкой зрения, которая проводится, например, в. Гроссманом в романе «Всё течёт», многими западными русистами (не путать с «русистами» Андропова) и советологами, а также подавляющим числом русофобов, вылезших после 1991 г. на свет подобно «уродцам из кунсткамеры» (Ю. Поляков) и особенно активно шустривших и гомонивших в 1990-е.

Иными словами, критикуя ревнителей национального духа, Яковлев выступает как последовательный западник, но только не буржуазного, а марксистско-интернационалистского толка. Капиталоцентризм – это то, что было, пусть латентно, но общим западного либерализма и советского марксизма. Представители обоих смотрели на мир сквозь призму западного, капиталистического (а иначе откуда же взяться антикапитализму?) опыта исторического развития; и те, и другие видели мир сквозь призму Запада как нормы – в одном случае с буржуазной позиции, в другом – с антибуржуазной. Отсюда – острая критика позитивного отношения к патриархальному крестьянству (патриархальное – значит, не обломанное о капиталистическое или коммунистическое колено, а потому неконтролируемое), интереса к любой социокультурной или национальной специфике. Позитивные оценки крестьянства Яковлев квалифицирует как мелкобуржуазный национализм (ленинская тупая, но социально и политически абсолютно понятная манера отождествлять крестьянство с мелкой буржуазией, прямо противоречащая мысли Маркса о том, при каких условиях мелкий собственник действительно превращается в мелкого буржуа – в том случае, если капиталистический способ производства подчинил себе данную социальную систему в целом, чего в России никогда не было), как защиту дела бесперспективного, которое есть «самой жизнью обречённое, отвергнутое».

Ознакомившись с содержанием статьи Яковлева в самом сжатом, «дайджестском» виде, сформулируем несколько вопросов, постановки которых требуют дальнейшие размышления по поводу этого опуса.

Первый: в какой ситуации оказались советское общество и номенклатура как его системообразующий элемент на рубеже 1960-1970-х годов, когда и была Яковлевым написана нашумевшая статья, т. е. какие реалии она отражала, что именно в номенклатурном сознании и подсознании высказалось в статье решавшего свои карьерные проблемы номенклатурщика?

Второй: почему именно в интеллигенции, а, например, не в рабочем классе номенклатура видела для себя главную социальную опасность?

Третий: почему именно «неопочвенники», «ревнители патриархального крестьянства», которых Яковлев по сути квалифицировал как «реакционеров», вызвали у него нечто среднее между негодованием и истерикой (т. е. чувства намного более сильные), чем адепты «технократической интеллигенции»? Это тем более удивительно,