Пути в незнаемое. Сборник двадцатый - Юрий Алексеев

8

Хлебникова заинтересовала работа великого математика Уильяма Р. Гамильтона «Алгебра как наука о времени», где высказывалась мысль о том, что понятие целого числа основано на нашем интуитивном представлении времени (натуральный ряд разворачивается или становится во времени). В брошюре «Время мера мира» Хлебников писал: «Некоторые (Гамильтон) считают алгебру учением о времени». Понимание чисел, в частности комплексных, у Гамильтона и математиков, продолживших его идеи, сказалось на творчестве Хлебникова. Хлебникову казалось, что оперирование мнимыми и комплексными числами представляет собой существенный шаг вперед в раскрепощении разума, связанного первичными ощущениями. Еще в одной из ранних своих статей «Курган Святогора», язык которой отмечается обилием новообразованных слов («славобич» — «славянин», «идутное» — «настоящее»), Хлебников писал: «Слова суть лишь слышимые числа нашего бытия. Не потому ли высший суд славобича всегда лежал в науке о числах? И не в том ли пролегла грань между былым и идутным, что волим ныне и познания от «древа мнимых чисел». Полюбив выражения вида , которые отвергали прошлое, мы обретаем свободу от вещей. Делаясь шире возможного, мы простираем наш закон над пустотой, то есть не разнотствуем с богом до миротворения».

В утопической картине преображенного человечества в поэме «Ладомир» Хлебников воплотил и самые смелые свои фантазии, касающиеся замены прежних языков слов языком чисел:

Те юноши, что клятву далиРазрушить языки, —Их имена вы угадали —Идут увенчаны в венки.И в дерзко брошенной овчинеПроходишь ты, буен и смел,Чтобы зажечь костер починаЗемного быта перемен.Дорогу путника любя,Он взял ряд чисел, точно палку,И, корень взяв из нет себя,Заметил зорко в нем русалку.Того, что ничего нема,Он находил двуличный корень,Чтоб увидать в стране умаРусалку у кокорин.

Корень квадратный из минус единицы () Хлебников, в стихах и прозе избегавший неславянских слов, обозначает «корень из нет себя», «того, что ничего нема», т. е. из отрицательного числа. «Двуличным» этот корень назван из-за того, что это корень с двумя знаками (±i). Мнимые числа сопоставляются и во многих других высказываниях Хлебникова с воображаемыми существами, такими, как русалки (в последней строке приведенного отрывка русалка у кокорин — деревьев с корнями, подмытых и унесенных водой и потому опасных для судов; в прозе Хлебников писал: «Корни из мнимой «нет», из единицы русалок протягиваются к «да» единицам», т. е. к положительным числам; игра на двойном значении слова «корень» объясняет и образ «вырванных дубов» в стихотворении «Числа»). Это образное переосмысление мнимых чисел в их сопоставлении с призраками, с тенью (двойником), с отражением в зеркале всего лучше видно в том месте мистерии в прозе «Скуфья Скифа», где автор описывает свою встречу с богом времени — Числобогом: «Я посмотрел в озеро и увидел высокого человека с темной бородкой, с синими глазами, в белой рубахе и в серой шляпе с широкими полями. «Так вот кто Числобог, — протянул я разочарованно, — я думал, что что-нибудь другое!» «Здравствуй же, старый приятель по зеркалу», — сказал я, протягивая мокрые пальцы. Но тень отдернула руку и сказала: «Не я твое отражение, а ты мое». Я понял это и быстрыми шагами удалился в лес. Море призраков снова окружило меня. Я этим не смущался. Я знал, что нисколько не менее вещественно, чем 1; там где есть 1, 2, 3, 4, там есть и —1, и —2, —3, и , и и . Где есть один человек и другой естественный ряд чисел людей, там, конечно, есть и , и людей, и людей, и n-людей = людей. Я сейчас окруженный призраками был 1 = . Пора научить людей извлекать вторичные корни из себя и из отрицательных людей. Пусть несколько искр больших искусств упадет в умы современников». Под вторичными корнями имеются в виду корни квадратные.

Хлебников напряженно искал аналоги соотношению положительных, отрицательных и мнимых чисел в том, как воспринимаются люди теми, от чьего лица ведется повествование. Другие люди могут быть наличными (присутствующими — с точки зрения Хлебникова они в этом случае подобны положительным числам), ожидаемыми, но отсутствующими (аналог отрицательных чисел), и враждебно посторонними — отсутствующими (аналог мнимых чисел). Эти числовые метафоры изложены в незаконченной повести «Ка2»: «Конечно, даже вы допустите, что может быть человек и еще человек, положительное число людей. Два. Но знаете, что когда кого-нибудь нет, но его ждут, то он не только увеличивает на единицу число вещественных людей, его не только нет, но он и отрицательный человек? И что по воззрениям иных мы переживаем столетия [кусты мигов] отрицательного пришельца с терновником в руке… А вы знаете, что природа чисел та, что там, где есть да числа и нет числа (положительные и отрицательные существа), там есть и мнимые ?

Вот почему я настойчиво хотел увидеть из человека и единицу, делимую на человека. И его лицо преследовало меня всюду в шуме улиц.

Впрочем, скоро я понял, что если любимый, ожидаемый, но отсутствующий человек отрицательное существо, то каждое враждебное постороннее собранию (не присутствующее в нем) будет , существом мнимым».

Как мнимое число (видимо, с точки зрения сегодняшнего дня) описывается в научно-фантастической прозе Хлебникова и нечто вроде оболочки-скафандра внутри вездехода-самолета-амфибии (батискафа), называемой сложносокращенными словами «Ходнырлет» (от ходить, нырять, летать), «Нырлетскач» (нырять, летать, скакать — скачет) «Мы взяли и сели в нем за стол. Наш Ходнырлет был глыбой стекла, мысли и железа, — летавшей, бегавшей, нырявшей.

Колеса, плоскости, винты. То, что было видно в окно Нырлетскача, печаталось светописью очень удачно и скоро. Мы занимались тем, что изучали снимки. Вот лица провожающих. Вот ласточек стая. А чайки, пена, вода, рыбы. Мы в море под водой…» Можно удивляться (как и в других случаях) силе воображения Хлебникова, дотянувшегося до таких аппаратов, которые только сейчас становятся технической реальностью. Но Хлебникова занимает больше всего психология тех, кто внутри «Ходнырлета — Нырлетскача». Оттого и возникает , внутрь которого (отъединяясь от всех остальных) они садятся.

Еще одно художественное применение мнимого числа находим в прозаическом отрывке «Сон», где служит для передачи призрачного образа современной Хлебникову авангардной живописи, причем упоминается и санскритский философский термин ахамкара (от ахам-«я») — «аганхара» (самосознание, самомнение), что подтверждает глубину хлебниковских занятий индийской традицией «Мы были на выставке ; разговор коснулся аганхары человека и аганхары народа и о совпадении их. Мы стояли перед живописью: «Вестник булавок» заменял Еву, и на нем лежало яблоко; «Вестник лыж» — Адама, а третье издание — искушающую змею». В таких случаях использование мнимых чисел носит характер полупародийной художественной игры, отчасти как в прозе Музиля.

Говоря о соотношении Хлебникова и науки, хотелось бы избежать излишней наукообразности. Хлебников умел (не только по отношению к науке) быть одновременно и всерьез увлеченным, и весьма ироничным. Более того, в этом заключался один из основных его стилистических приемов, столь его отличавших, например, от почти всегда торжественно вещавших символистов старшего поколения. И в языке, и в стихе, и в образности у Хлебникова постоянно мы видим смешение того, что раньше относили к разным стилям и жанрам. Среди самого глубокомысленного прозаического или стихотворного рассуждения он вдруг пускается в пляс, начинает говорить народным раешником или лубочным стихом. Читатель должен быть всегда начеку, улавливать подстерегающие его западни в перепадах тона и настроения автора, уметь отличить серьезное по сути, но гротескное по форме утверждение от чистого озорства, если не хулиганства или издевательства, даже шарлатанства, которое было в духе времени. Хлебников не только бывает несерьезен, он любит внезапные переходы от вполне его захватывающих мыслей к самой откровенной буффонаде. Это касается и использования математических выражений в его прозе и стихах.

Мандельштам писал в статье «Слово и культура»: «Синтетический поэт современности представляется мне не Верхарном, а каким-то Верденом культуры. Для него вся сложность старого мира — та же пушкинская цевница. В нем поют идеи, научные системы, государственные теории так же точно, как в его предшественниках пели соловьи и розы». Это относится и ко многим (хотя не всем) вещам Хлебникова. Трудность их истолкования кроме всего прочего связана и с тем, что он нигде не указывает прямо, когда он от изложения мыслей, представляющихся ему существенными, переходит к игре вокруг способа их изложения. Иногда это совершается мгновенно и поражает читателя, в других случаях переход осуществляется постепенно.