Цицианов - Владимир Лапин

Исторические источники позволяют уверенно говорить, что Цицианов, в отличие от большинства, если не от всех последующих главнокомандующих, пытался понять причины конфликтов с горцами. Его канцелярия была буквально завалена жалобами купцов-армян на разбойников, лишавших их имущества, и встречными жалобами горцев. Это заставило Цицианова внимательно изучить вопрос. Выяснилось, что торговцев в горах действительно грабили все, кому не лень. Одновременно был установлен неоспоримый факт: имело место значительное завышение потерпевшими суммы ущерба, следствием чего «правительство излишние делает взыскания с кабардинцев и других народов, отвращая тем их от привязанности к правлению (русскому. — В. Л.)». Другими словами, ограбленные на рубль претендовали на компенсацию в размере червонца, будучи в полной уверенности, что власти встанут на сторону «обиженного христианина». Кроме того, рискованная «выездная» торговля армян, по мнению главнокомандующего, «…удаляет закубанцев и кабардинцев от сообщений их с россиянами, ибо им (горцам. — В. Л.) нет никакой нужды приезжать в города для закупки необходимых для них вещей; имея же армян, они выписывают через них и излишне им платимое вознаграждают хищничествами свои пошлины»[593]. Чтобы покончить с этим явлением, Цицианов предписал учредить «татарские рынки» при крепостях и одновременно запретил армянам ездить торговать в горские аулы.

Главнокомандующий хорошо понимал, что следует искать способы снижения напряженности в районах соприкосновения русских и кабардинцев, не довольствуясь карательными операциями, которые только озлобляли горцев. 9 мая 1805 года кавказский губернатор Гильденшольд получил от него следующее предписание: «…Желая восстановить тишину и спокойствие на Линии и видя то, что кабардинцы привычкой к хищничеству разрушают оные, сколько и наши непомерные требования при малейшей потере, вящее их озлобляют против нас, побуждают их к мести за несправедливые наши взыскания, и для того нужным нахожу предписать вашему превосходительству об обнародовании по вверенной вам губернии следующих правил: 1) Кой час сделано будет из деревни или с поля похищение, то хозяин обще со старостой, ни минуты не медля, извещает о том ближайший пост военный и капитан-исправника; являясь опять обще с десятским на другой или на третий день в управу земской полиции, в присутствии перед зерцалом, при бытности старосты имеет приведен быть к присяге в том, что о потере показанное справедливо. 2) За сим капитан-исправник сделает повальный обыск, также имеет исследовать, не от своей ли неосторожности, оплошности или нерадения постигло его несчастье, ибо таковые от удовлетворения изъемлются, и для того то нижеследующими пунктами объясняются меры осторожности, против коих поступивший удовлетворения не получает…»

И вновь мы видим, что главнокомандующий, поставленный радеть о российских интересах, включает в последние интересы не только русского, христианского населения края, но и мусульман, которые у большинства администраторов той поры априори находились «в подозрении». Цицианов прекрасно понимал, что станичник, потерявший «по пьяному делу» лошадь или пропивший арендованную воловью упряжку, мог легко сочинить правдоподобную историю о нападении горцев. Более того, обвинение «некрещеных» соседей в угоне скота могло стать простым способом пополнения собственных отар и табунов. Далее главнокомандующий требовал от поселян соблюдения вполне доступных им мер предосторожности. Надо было отказаться от «псковско-рязанских» привычек, формировать так называемое фронтирное поведение, снижавшее вероятность стычек, поскольку исчезала провоцирующая беспечность станичников. Было предписано на все полевые работы выходить большими группами, вооруженными огнестрельным и холодным оружием (косами, насаженными как копья). Деревни следовало обносить рвом и валом, по верху которого устанавливался частокол (палисад). В тех местах, где древесина была дефицитной, на валу приказывали сажать колючий кустарник. «При въезде и выезде деревни иметь мосты на рву и вороты, которые на ночь заставлять и иметь караул»; «…каждому хозяину иметь по 3 злейших собаки, буде больше не может, которые на день привязывать, а на ночь спускать». Контроль над исполнением всех этих распоряжений возлагался лично на капитан-исправников[594]. На реке Малке при ее впадении в Терек предприимчивый отставной штабс-капитан Шеншин взял на откуп единственный мост, за проход через который брал непомерную плату. Это «…было источником жалоб кабардинцев во взимании непомерного числа овец за прогон оных и тогда, когда вся цель состоит в приласкании сего народа и во внушении ему бескорыстия с нашей стороны». Цицианов приказал построить «казенный» мост, проход через который становился бесплатным. Расходы на ремонт сооружения разделили поровну на горцев и на обывателей города Екатеринограда[595].

Цицианов, нетерпимо относившийся к двурушникам, был очень внимателен к тем представителям местной элиты, которые способствовали сближению туземного населения и коронной власти. Во всеподданнейшем докладе от 9 февраля 1803 года, сообщая о приостановке выплаты жалованья тем кабардинским князьям, которые были замечены в «шалостях», он ходатайствовал о награждении капитанским чином поручика князя Канчокина, научившегося не только говорить, но и писать по-русски, а также сделавшего свой дом недалеко от Моздока местом отдыха и получения помощи для многих путешественников, едущих в Грузию и обратно[596].

Одной из проблем «обустройства» Кавказа являлся взгляд на него с «петербургской колокольни». Правители России, их министры и просто влиятельные персоны имели скудные и зачастую превратные представления о регионе. Это обстоятельство следует постоянно держать в уме при оценке деятельности тех, кто непосредственно решал имперские вопросы на этой имперской окраине. Даже самый самостоятельный чиновник не мог игнорировать присланные из столицы «предначертания», сочиненные в большинстве случаев на основе абстрактных идей без малейшей связи с реальностью. Жить своим умом в России всегда было заманчиво, но рискованно. Слепо следовать указаниям сверху, особенно на значительном удалении от Санкт-Петербурга, тоже не годилось. Во-первых, тогдашние средства связи не позволяли оперативно обмениваться информацией. Курьер иногда тратил более двух недель на путь от берегов Невы до берегов Куры. К этому сроку следует добавить время, необходимое на раздумья властей, на работу писарей, облекающих эти раздумья в форму официальных документов. Даты в переписке Цицианова с Александром I и министрами свидетельствуют о том, что каждый цикл «рапорт — приказ» длился около двух месяцев. Ни о каких расспросах, уточнениях и разъяснениях в этих условиях не могло быть и речи. Во-вторых, неукоснительное исполнение царской воли вовсе не было гарантией защиты от царского же гнева в случае неудачи. Как известно, увольнение подчиненного — одна из самых распространенных форм огорчения начальства собственными промахами. Тем не менее ситуация в Закавказье иногда развивалась так стремительно, что местным чиновникам приходилось своей властью приостанавливать действие царских распоряжений. Так, в конце 1802 года из Петербурга привезли пакет со знаками ордена Святого Александра Невского для правителя Мингрелии князя Дадиани, который к тому моменту, потерпев поражение от соединенного войска имеретов, абхазов и сванов, бежал в турецкую крепость Поти[597]. Не оставалось ничего иного, как подержать награду в Тифлисе до «прояснения» обстановки на Западном Кавказе.