Картахена (2-е изд.) - Лена Элтанг

Маркус отложил телефонный справочник и вынул из карты булавку с розовой бусиной. В Анконе нет ни интерната, ни приюта, ни детского дома, ни даже церковной гимназии. Первая зацепка оказалась пустышкой. Вчера в полдень, когда он перечитывал распечатанные страницы, фраза флейтиста об укушенном локте заставила его засмеяться от радости.

Городишко забит такими же, как я, капуцинскими выкормышами, на все согласными, найти в нем работу — все равно что локоть укусить. Поселиться удалось в затхлой квартирке на виа Капучини (и тут меня преследуют святые отцы!), но интернатские деньги быстро кончились. Пришлось перебраться в убогий Корсалоне, в двух часах езды от укушенного локтя.

Явившись к хозяйке за телефоном и телефонной книгой, он с трудом отбился от приглашения выпить стаканчик красного.

— Куда это вы звоните в субботу вечером? — любезно спросила хозяйка, доставая из-под конторки аппарат с черной спиралью провода. — В Италии это не принято. Все будет закрыто до утра Паскетты!

Выпросив еще и булавки, он поднялся на второй этаж, где давно уже приметил старинную карту Италии, украшавшую стену гостиной. Хорошо, что сегодня нет футбола, обойдется без клекота и стучания кулаком по столу. В четверг он вышел из номера на шум, полагая, что застанет целую толпу постояльцев, но в гостиной был только хозяин, он один издавал все футбольные звуки и взглянул на Маркуса слезящимися от счастья глазами.

Партенопейская республика заливала охрой всю нижнюю часть сапога, а лигурийский лоскут ютился под самым коленом. С границами тут некоторая путаница, подумал он, втыкая одну булавку в восточное побережье, а вторую — в западное. В здешних домах старинные карты попадаются чаще, чем изображения святых: похоже, жители побережья тоскуют по временам кардинала Руффо или Гизульфа Салернского.

Маркус приладил провод, дозвонился в справочную Анконы, обрадовался, услышав живой голос оператора, а потом долго стоял перед картой, страшно расстроенный. Осталась еще одна зацепка, с фелюгой, на нее он меньше надеялся. Наткнувшись на эту фразу в блоге, он пометил на полях: упоминается фелюга, liburna, может быть, Ливорно?

Фраза выглядела так:

Эта местность доводила меня до исступления своими грузовиками, с самого утра они громыхали из порта и назад, вдребезги разнося брусчатку, мою височную кость, молоточек и наковальню. Это не фелюга, а раздолбанный чертов паром! Окна в интернате вечно нараспашку, и угрожающий скрежет грузовиков мешал моим утренним размышлениям под одеялом.

Дозвонившись до справочной службы в Ливорно, Маркус получил номер единственного в городе интерната под названием «Сперанца», долго слушал гудки и наконец дождался ответа. Трубку взял какой-то тип, страшно недовольный тем, что его потревожили в праздничный вечер. Маркус терпеливо выслушал его ворчание и представился журналистом, пишущим о состоянии заведений такого рода в тосканском регионе.

Позовите дежурного воспитателя, сказал он, у меня важный вопрос. Вполне вероятно, что моя статья поможет вам отыскать спонсоров, добавил он, стыдясь самого себя. Я и есть дежурный воспитатель, сказал тип, меня зовут Каполивери.

— Мне нужен телефон или адрес учительницы пения, работавшей в интернате в две тысячи первом году или чуть раньше. Думаю, она уже вышла на пенсию, но ведь в архиве отдела кадров можно что-то отыскать. Вы найдете его для меня?

— Отдела чего? У нас такого отдела нет.

В конце концов он понял, чего от него хотят, ушел искать адрес в каком-то гроссбухе и пропал. Возвращайся с ответом, Каполивери, думал Маркус, прислонившись к стене гостиной и теребя тугую спираль телефонного провода. Он собирался позвонить учительнице и спросить, не помнит ли она ученика, которого однажды выбрала, чтобы спеть арию царицы ночи, и который не явился на концерт, сорвав выступление и доставив ей кучу хлопот. Если не помнит, значит, Ливорно тоже ни при чем. Такого ученика забыть трудно, ведь царицу ночи мог петь только мальчик с тенором-альтино, это редкий голос, вроде того, что у Хуана Диего Флореса.

Минут через двадцать тип вернулся и сказал, что ни телефона, ни адреса учительницы у них не нашлось, она уволилась лет десять тому назад. Но он работает в этой школе всю свою жизнь и попробует сам ответить на вопрос. В трубке гудело, как будто там бились пчелы, и Маркусу пришлось несколько раз прокричать про царицу ночи, рождественский вечер с меценатами и прочее.

Некоторое время Каполивери молчал, а потом сказал, что не помнит такого случая, хотя концерты бывали часто. Зато он может с уверенностью утверждать, что у мальчиков в интернате «Сперанца» не бывает уроков пения. Этим занимаются только девочки, сказал воспитатель, потому что уроки оплачивает фонд, созданный оперной певицей, учившейся в приюте еще при Джузеппе Сарагате. У приюта на такую роскошь вряд ли нашлись бы средства.

Вы уверены, синьор, что это был воспитанник, а не воспитанница? Маркус поблагодарил и повесил трубку. Выходит, царицу ночи должна была петь девчонка? И эту девчонку окунали в котел с потрохами семеро ее конкуренток? Нет, это не подходит. Кто же тогда приезжал в поместье, катался с конюхом в жокейской шапке и стрелял по мишеням?

Ему нужно было выпить, и он быстро отправился к себе в комнату, надеясь увидеть на столе ежедневную бутыль красного, оплетенную соломой. На лестнице он остановился и оглянулся на карту, издали похожую на индейское одеяло. Ливийский флейтист — женщина? Но ведь клошар все время твердил о внуке. Зеленый лигурийский лоскут подмигнул ему со стены.

Вина в номере не оказалось — похоже, хозяйка исчерпала свое гостеприимство. Надо прочесть текст флейтиста еще раз, представляя автора совсем другим. Усевшись в кресло, он достал стопку страниц, глубоко вздохнул, представил, что видит перед собой молодую Стефанию — босую, в бальном платье, — которая сидит напротив и читает ему вслух, и быстро пролетел весь текст от начала и до конца. Когда он закончил, на колокольне Святой Катерины пробило одиннадцать. До пасхального шествия оставалось девять часов. А до открытия тратторий — тринадцать. Ладно, есть еще табак.

Усевшись на подоконник, Маркус набил трубку, его догадка становилась все прозрачнее, теперь он удивлялся, что двигался к