Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Ольга Эрлер

— Ой, не надо, не надо. Я не могу на это смотреть, — плаксивым тоном сказала Таис и по лукавому и довольному взгляду Александра поняла, что эта сцена была задумана им не просто так. Она должна была показать всем и прежде всего Таис, что она боится за своих детей, что они ей не безразличны — что она их любит. И в ней начала просыпаться материнская любовь, на которую так рассчитывал Александр.

— Извини за грубость, — сказала Таис Александру.

Он поднял к ней голову, но тут недремлющий младенец схватил его мертвой хваткой за волосы, и Таис поспешила на помощь.

— Тебе давно пора подстричься, — сказала она примирительно.

— Никто не смотрит за мной.

— Да, ты вечно беспризорный, это точно. «У семи нянек дитя без глаза». Что же твои семь дармоедов? — Таис имела в виду семерых телохранителей.

— Восемь уже. Ты отстала от жизни. — Александр смеялся.

— Кратер?

— Нет, что ты. Меня Гефестион задушит за Кратера.

— Ну, если в объятиях…

— Скорее, подушкой, — снова засмеялся Александр. — Певкест.

— А твои многочисленные пажи?

— Они только заговоры выдумывать хороши.

— А что же жена за тобой не смотрит? Уже вроде взрослой стала царица-то?

— Да, детка, хорошо, что ты мне напомнила. Плохо смотрит, не справляется. Может, стоит увеличить количество жен?

— Вольному воля, — ответила Таис и, держась за стены, побрела на свое опостылевшее ложе.

— Никто за мной не смотрит так, как ты. Возвращайся скорее в строй… Без тебя мне чего-то не хватает.

Эта последняя фраза была строкой из египетского стихотворения, подаренного ей Александром без малого семь лет назад, и Таис сразу уловила тайный намек, нежность, интимность, понятную только им двоим.

Александр ушел, а Птолемей остался, массировал ее ступни так, как научил Калан, утверждавший, что органы человека связаны с определенными точками на ногах и, массируя их, можно подлечить их, что подтверждалось на практике. Птолемей рьяно воспринял эти новые идеи, потому что уже всегда был неравнодушен к ногам Таис. Вот и сейчас он массировал их, и Таис не возражала. Александр называл это: «Дай человеку порадоваться». Действительно, почему — нет? Она лежала, закрыв глаза, чувствовала нежные теплые руки Птолемея, и… думала об Александре, о Египте. Она засыпала в этих воспоминаниях, но частью никогда не дремлющего сознания следила за тем, чтобы не произнести вслух его родного имени.

Жизнь возвращается ко мне от любви к тебе…Называй меня моим именем вечно,а мне без тебя всегда будет чего-то не хватать.

Второе рождение. Весна 324 г. до н. э.

Александр засобирался в Персиду, куда его звали, что же еще? — дела. Ближайшей целью были Пасаргады, потом Персеполь. Какими вернутся они туда по прошествии шести лет? Все так переменилось — жизнь, они сами! Таис вспомнила их счастливое время в Персеполе — четыре медовых месяца, кончившихся ее нервным срывом, выразившимся таким жарким образом. Будет ли там снова так, как было когда-то? Нет, так не будет. Ей уже не 25 лет, она повзрослела, что-то утратила, что-то приобрела. Стала женщиной, став матерью. Хотя… Здесь хотелось поставить много вопросительных знаков. Нет, она еще не мать, а лишь женщина, (еле) родившая своих детей, и так напуганная этим событием, что (пока) не в состоянии стать полноценной матерью, а в довершение еще и переставшая чувствовать себя женщиной. Кто она сейчас? Это был важный и очень больной вопрос. Все привычное ушло, а нового не появилось. Она чувствовала себя странно — ничем, никакой… Ее затаившееся настроение все объясняли последствиями болезни. Она же видела причины глубже. Не ошибся ли Александр, настояв на таком развитии ее жизни? Хотя, нет, неправда, она сама приняла это решение. Ей казалось, что она в тупике, сошла со своей жизненной тропы. Иначе почему она не чувствует себя счастливой? Даже с ним!!!

Таис встала с опостылевшей постели, подошла к зеркалу и сняла хитон. Что-то худое, немощное, согнутое, с обвислым «египетским» животом уныло смотрело на нее. Таис наклонилась ближе и пригляделась к своему лицу. Прав Александр, надо больше есть, одни глаза остались на лице, а в них — тоска и скука. «Скорбь всего мира!» — усмехнулась Таис. Провела ладонью по щекам, губам — ни румянца, ни азарта, ни чувства — одна мировая скорбь! Глядя на такое лицо, хочется зевнуть или отвернуться. Она провела руками по своим некогда роскошным, призывным, а сейчас обмякшим формам. Вся фигура как бы говорила: «Я устала, оставьте меня, я ничего не хочу!»

Ей действительно ничего не хотелось. Еще свежие воспоминания об адской боли вытеснили, убили все другие прекрасные и разнообразные воспоминания о божественных удовольствиях, испытанных ее телом ранее. Неужели она действительно умерла как женщина, и эти маленькие кричащие создания убили в ней всякую жизнь, чувственность, способность к наслаждению телесными радостями? Она отвернулась с отвращением, быстро закуталась в свои одежды и убрала зеркало подальше.

Когда вечером зашел Александр (а он заходил хоть на минутку каждый день, причем не только проведать ее, но и детей, которых обожал), он застал ее с заплаканными глазами.

— Солнышко мое! Ну, что? Расскажи мне, что с тобой, что тебя мучает? Что-то болит опять?

— Я не чувствую себя собой. Осталась какая-то оболочка, только напоминающая меня. Отвратительное тело, которое я не люблю, а внутри — вообще ничего.

— Что ты говоришь, девочка моя? Вспомни себя два месяца назад, месяц назад. Ты же едва дышала. А сейчас ты ходишь, разговариваешь, думаешь. Имей терпение. Все еще будет.

Эта последняя фраза! Из прошлой-препрошлой жизни, четыре, пять жизней назад. То, что эта фраза была всегда и есть сейчас, высветило неразрывность, целостность течения жизни. Это успокаивало, вдохновляло, что буквально значит «вдыхало, вдувало» жизненные силы.

— Ты так думаешь? — с надеждой спросила Таис. — Не все во мне умерло, что-то еще вернется?

— Что в тебе умерло, детка? — Александр ее понял.

— Чувственность, жажда телесной любви. Трепет… от твоего присутствия.

— Нетушки! Ну уж это мы возродим! — Александр рассмеялся к удивлению Таис.

— Чему ты так радуешься?

— Новому «врагу», препятствию, новой задаче. С чем я только ни боролся — с людьми, с собой, с жизнью, с природными стихиями, а вот теперь — со странностями женской натуры. Эх, моя родная, мы возьмем и эту крепость, «недоступную даже орлам»!

— Бесчувственную крепость, — горько уточнила Таис.

— Это только страх боли. Ты все вспомнишь. Поцелуй меня… Еще… — шепнул он, закрыв глаза. — Ну, что-то чувствуешь?