Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

В конце 1889 года при монастыре учреждена Свято-Владимирская церковно-учительская школа для подготовки учительниц церковно-приходских школ и школ грамотности Петербургской епархии. Для нее построили двухэтажное здание, на первом этаже которого располагались классы и кухня, на втором — церковь.

После революции монастырь был разорен. Настоятельницу и монахинь отправили в ссылку в Башкирию.

Иоанновский ставропигиальный женский монастырь основан святым праведным Иоанном Кронштадтским в 1900 году на набережной реки Карповки (современный адрес — наб. р. Карповки, 45).

Монастырь задумывался как подворье (представительство монастыря, находящегося за его пределами) к Иоанно-Богословскому женскому монастырю села Сура Архангельской области. В 1903 году монастырь получил статус самостоятельного, названного Иоанновским в честь преподобного Иоанна Рыльского, покровителя святого батюшки.

Монастырь знаменит прежде всего своим великолепным храмом во имя Двенадцати апостолов, построенным в неовизантийском стиле по проекту епархиального архитектора Н. Н. Никонова. В усыпальнице покоятся мощи святого праведного Иоанна Кронштадтского.

В обители проживало более 350 монахинь, работали иконописная, золотошвейная и белошвейная мастерские, типография, лазарет на 10 коек. На территории монастыря были разбиты сад и образцовый огород, с которых сестры ежегодно снимали большой урожай. В печах просфорной выпекались за раз до 1000 просфор для монахинь и прихожан. В 1919 году обитель превратили в трудовую коммуну, а в 1923 году закрыли.

Кроме того, в Петербурге находились подворья других женских монастырей: Бежецкого Благовещенского монастыря (Тверской губ.) — в 10-й роте Измайловского полка (ныне — 10-я Красноармейская ул.); Покровского Зверина монастыря (Новгородской губ.) — на углу Жуковского и Надеждинской улиц (ныне — ул. Маяковского); Кашинского Сретенского монастыря (Тверской губ.) — на Сампсониевском проспекте Выборгской стороны; Леснинского Богородицкого монастыря (Седлецкой губ.) — на набережной Черной речки в Новой Деревне; Леушинского Иоанно-Предтеченского монастыря — на Бассейной ул., Шестаковской женской общины — на Песках, на углу Старорусской и Кирилловской улиц.

Мещанский быт

Повседневная жизнь

Мещане, небогатые купцы, ремесленники, мелкие чиновники ютились на верхних и нижних этажах доходных домов Санкт-Петербурга. Самым малоимущим из них доставались подвалы и чердаки.

Одним из таких небогатых районов была Коломна, название которой, возможно, происходит от первых жителей этого района — рабочих из подмосковного села Коломенское. К середине XIX века основное население этих мест формировалось не столько по сословному, сколько по имущественному цензу — квартиры здесь были дешевы. Жителями Коломны являлись адмиралтейские служители и работники невысокого ранга, а также мелкие чиновники, ремесленники, провинциальные дворяне, музыканты и актеры, работавшие в Консерватории и в Большом, а позже в Мариинском театре.

В свой повести «Портрет», напечатанной в 1835 году, Н. В. Гоголь так описывает этот район: «Вам известна та часть города, которую называют Коломною… Тут все непохоже на другие части Петербурга; тут не столица и не провинция; кажется, слышишь, перейдя в коломенские улицы, как оставляют тебя всякие молодые желанья и порывы. Сюда не заходит будущее, здесь все тишина и отставка, все, что осело от столичного движенья. Сюда переезжают на житье отставные чиновники, вдовы, небогатые люди, имеющие знакомство с сенатом и потому осудившие себя здесь почти на всю жизнь; выслужившиеся кухарки, толкающиеся целый день на рынках, болтающие вздор с мужиком в мелочной лавочке и забирающие каждый день на пять копеек кофию да на четыре сахару, и, наконец, весь тот разряд людей, который можно назвать одним словом: пепельный, — людей, которые с своим платьем, лицом, волосами, глазами имеют какую-то мутную, пепельную наружность, как день, когда нет на небе ни бури, ни солнца, а бывает просто ни се ни то: сеется туман и отнимает всякую резкость у предметов… Эти люди вовсе бесстрастны: идут, ни на что не обращая глаз, молчат, ни о чем не думая. В комнате их не много добра; иногда просто штоф чистой русской водки, которую они однообразно сосут весь день без всякого сильного прилива в голове, возбуждаемого сильным приемом, какой обыкновенно любит задавать себе по воскресным дням молодой немецкий ремесленник, этот удалец Мещанской улицы, один владеющий всем тротуаром, когда время перешло за двенадцать часов ночи.

Жизнь к Коломне страх уединенна: редко покажется карета, кроме разве той, в которой ездят актеры, которая громом, звоном и бряканьем своим одна смущает всеобщую тишину. Тут все пешеходы; извозчик весьма часто без седока плетется, таща сено для бородатой лошаденки своей. Квартиру можно сыскать за пять рублей в месяц, даже с кофием поутру. Вдовы, получающие пенсион, тут самые аристократические фамилии; они ведут себя хорошо, метут часто свою комнату, толкуют с приятельницами о дороговизне говядины и капусты; при них часто бывает молоденькая дочь, молчаливое, безгласное, иногда миловидное существо, гадкая собачонка и стенные часы с печально постукивающим маятником. Потом следуют актеры, которым жалованье не позволяет выехать из Коломны, народ свободный, как все артисты, живущие для наслажденья… После сих тузов и аристократства Коломны следует необыкновенная дробь и мелочь. Их так же трудно поименовать, как исчислить то множество насекомых, которое зарождается в старом уксусе. Тут есть старухи, которые молятся; старухи, которые пьянствуют; старухи, которые и молятся и пьянствуют вместе; старухи, которые перебиваются непостижимыми средствами, как муравьи — таскают с собою старое тряпье и белье от Калинкина мосту до толкучего рынка, с тем чтобы продать его там за пятнадцать копеек; словом, часто самый несчастный осадок человечества, которому бы ни один благодетельный политический эконом не нашел средств улучшить состояние».

На окраинах города долгое время сохранялись целые районы маленьких деревянных домиков, где жили небогатые петербуржцы. Одним из таких районов была Петербургская сторона, другим — Галерная гавань, описанная в одноименном очерке Ивана Панаева.

«Чем далее вы углубляетесь по Большому проспекту от Первой линии, тем все тише и спокойнее становится вокруг вас. Вы идете как будто большой аллеей сада, потому что домов не видать за кустами и деревьями. За 7-й линией появляются уже деревянные мостки вместо плитных тротуаров; экипажи все реже и реже; за 12-й линией вам попадаются только извозчичьи дрожки и то изредка. Здесь и пешеходов-то немного… Матрос в холстинном сюртуке, замазанном дегтем, идущий в Галерную гавань, молодой чиновник в форменном пальто с блестящими пуговицами, в фуражке с кокардою и красным околышем, очень довольный, по-видимому, этой полувоенной формой. Чиновник вдруг останавливается, пораженный, и провожает глазами очень стройную, очень хорошенькую и очень бедно одетую девушку, которая, не обращая внимания, спешит к художнику, которому служит натурщицей.