Голливудский мустанг - Генри Денкер

— Что, по-вашему, произошло? — спросил Мэннинг.

Джок покачал головой.

— А что вы думаете поэтому поводу? — уклончиво отозвался он.

— Я думаю, — произнес Мэннинг, — он почувствовал что-то в себе, заставившее его заколебаться, усомниться в том, что он способен это сделать. Может быть, ощутил сильную боль. Он никогда не признавался в этом никому, кроме Акселя. Даже доктору. Аксель считает, что в тот момент он почувствовал сильную боль и задумался о том, что ему делать — выйти из игры или продолжить сцену.

— Это возможно, — согласился Джок. — Чем дольше смотришь на фотографию, тем более вероятным это кажется.

— Так думает Аксель, — сказал Мэннинг, ясно давая понять, что есть другие мнения.

Джок испытал соблазн посмотреть через стол в зеленые глаза гомосексуалиста, который тонко, но недвусмысленно обвинял режиссера. Джок отодвинул от себя фотографию.

— А я думаю, — сказал Мэннинг, — он почувствовал что-то, не имеющее отношения к его здоровью. Связанное с животным. Мустанг повел себя необычно, не так, как его предшественники.

— Он был более крупным, сильным, — ответил Джок.

— Да, верно. Но, очевидно, произошло что-то еще. Как вы думаете, животное получило ту дозу успокоительного, которую попросил дать ему Карр?

— Негодяй! Голубой негодяй! Ты пытаешься отомстить мне своими подлыми обвинениями за то, что я разоблачил вас с Акселем!

Служащий столовой, резавший овощи, вышел из кухни и испуганно уставился на Джока и Мэннинга, поднявшихся из-за стола. Протянув руки, Джок схватил Мэннинга за куртку и закричал:

— Чертов гомик, если ты попробуешь оклеветать меня, я учиню иск тебе и твоему журналу на пятьдесят миллионов долларов! И расскажу о тебе все! Поведаю, чем вы занимались, когда Акселю следовало находиться возле Карра, заботиться о нем!

Джок почувствовал бы себя лучше, если бы Мэннинг побледнел, покраснел, выдал свой страх перед многомиллионным иском. Но фотограф стоял с невозмутимым видом, упираясь бедрами в стол, поскольку Джок по-прежнему держал его за кожаную куртку. Мэннинг не оказывал сопротивления, не вырывался.

Наконец Джок отпустил его. Не потрудившись забрать фотографию, Мэннинг покинул столовую. Джок посмотрел на снимок, взял его, сунул в карман. И вдруг заметил, что бармен смотрит на него.

— Возможно, когда-нибудь вам придется давать показания обо всем этом! О том, как этот гомик… пытался шантажировать меня! Потому что я узнал об их связи!

Джок понял, что его слова звучат слишком мелодраматично.

— В нашем бизнесе полно таких дегенератов. Они опасны. Им нравятся только подобные им! Они ненавидят всех остальных! Пытаются их уничтожить. Извините за эту сцену!

— Все в порядке, — сказал бармен. — Вы думаете, он поправится? Я имею в виду мистера Карра.

— Пока что надежда есть, — Джок скрестил пальцы.

Бросив на стойку доллар, он пошел к двери.

Выйдя на улицу, он увидел вдали автомобиль, въехавший в город на большой скорости. За ним следовали еще две машины. Завершал маленькую колонну полицейский автомобиль с красным «маячком». Джок понял, что газетчики уже узнали о случившемся. Теперь они повалят сюда толпой. Через несколько часов в больнице появятся репортеры из всех журналов, агентств, телекомпаний.

Джок зашагал к больнице. Когда он оказался у двери, газетчики и фотографы уже начали выбираться из машин. Они оккупировали больницу, как русские оккупируют маленькую страну-сателлит: внезапно, огромной армией, сметая все преграды. Казалось, пресса находится везде — в приемной, возле двери «Интенсивной терапии», в комнате для посетителей, в коридоре. Доктора удивлялись тому, как много знают репортеры о симптомах, опасностях и прогнозе сердечного приступа.

Джок, Аксель, Мэннинг и Джо собрали репортеров в маленькой комнате для посетителей, чтобы провести нечто вроде пресс-конференции.

Финли объяснил журналистам, что Престон Карр заболел после банкета, устроенного по случаю завершения съемок. Сначала показалось, что его недомогание вызвано неумеренностью в еде. Его отвезли в больницу. Там было установлено, что у Карра случился незначительный сердечный приступ.

После такого вступления Джок представил собравшимся главного врача. Этот мрачного вида человек, разменявший шестой десяток, впервые за всю свою карьеру оказался перед камерой. Врач с самого начала дал ясно понять, что он борется за жизнь тяжелобольного человека. Он старался говорить спокойно и честно, подробно рассказал о результатах ЭКГ и других симптомах, которые еще несколько лет назад медицинская этика не позволяла обсуждать с кем-либо, кроме родственников пациента. Но пристальный взгляд телекамер и охватившее врачей стремление к известности изменили это положение.

После того как врач объяснил серьезность ситуации и подробно описал состояние больного, журналисты начали задавать вопросы, касавшиеся работы различных органов Карра. Доктор ответил на них под щелканье фотокамер. Не имея возможности сфотографировать знаменитого пациента, репортеры довольствовались тем, что снимали врача.

Финли с отвращением наблюдал за проявлением организованного вульгарного любопытства. Он не мог разделять его. Медсестра, потянув Джока за рукав, попросила его выйти из комнаты. Он сделал это. Он боялся новостей из «Интенсивной терапии». На самом деле ему звонили по всем трем больничным телефонам.

Джок отправился в кабинет администратора. Оттуда, через застекленное окно, он видел пульт и дежурного оператора. Он взял трубку и услышал знакомый голос:

— Я имею право! Мистер Финли здоров! Вы должны позвать его к телефону! Он — мой клиент…

Джок успокоил рассерженного Филина:

— Марти… я здесь.

— Слава Богу! — сказал маленький человек. — Ну, что произошло?

— Это сердце. Похоже, дела плохи.

— Замолчи! — выпалил Филин. — Не говори этого. Ты не врач. Сохраняй внешнее спокойствие, пока это возможно. А теперь скажи мне — ты закончил съемку?

— Все закончено. До последнего фунта пленки.

Он почувствовал, что Марти Уайт успокоился. Теперь Филин мог поинтересоваться подробностями.

— Как это случилось?

— Он трахался.

— Трахался? С ней? Малыш, если бы ты знал, как часто мне доводилось слышать: «Она способна угробить в постели любого мужчину, и это будет прекрасной смертью». На самом деле так и случилось.

Помолчав мгновение, Филин заговорил снова:

— Послушай, малыш, не раскрывай рта! Будь молчаливым героем. Страдай. Но ничего не говори. До нужного момента. Затем ты сделаешь публичное заявление. Отдашь последний долг.