Земля незнаемая. Зори лютые - Борис Тумасов

Снова у Смоленска московскую рать подстерегала неудача. Трижды ходили на приступ. В полночь псковские пищальники ворвались в город, но не выстояли, отошли.

А погода портилась, холодало быстро, близилась зима.

Закутавшись в подбитый собольим мехом кафтан, Василий издалека смотрел на темневшие стены крепости. За спиной жались воеводы. Василий говорил недовольно:

- Сколь у Смоленска топчемся, пора бы овладеть. Из-за него да иных русских городов, что под Литвой, и с Казанью временить приходится.

- Смоленск измором возьмём, - сказал Плещеев.

Смолкли надолго. Василий поднёс к оку зрительную трубу, повёл по стенам, башням. Всё приблизилось, протяни руку, достанешь.

Сабуров зябко поёжился, нарушил тишину.

- Может, ещё, государь, повелишь приступу? Василий недовольно закрутил головой.

- Нет! Зрю я, нынче сызнова не взять нам города. Мал у нас огневой наряд. Вона укрепления какие…

И через время продолжил начатое:

- Неча попусту силы растрачивать, войску объявите, в Москву ворочаемся. Но тем летом сызнова придём сюда, тогда поглядим, устоит ли Смоленск-город…

Глава 13

ЗИМА МОРОЗНАЯ

Колядки. Пушка боя дальнего. Крещенское гулянье. Инок из Заволжья. Княжья охота. Братья беседуют. «Не по старинке строить надобно, а из камня…»

Нежданно довелось Степану попасть в Москву. Повелел Василий пушкарным десятникам прибыть за огневым нарядом. Добирались с трудом, на восьми санях. Нередко останавливались, расчищали снежные заносы. В Москву приехали в самый разгар зимы, под Рождество. Вытрезвенькивали колокола окрест, гульбище по городу разудалое, весёлое. Не только дети, а и парни с девками избы и хоромы выстуживают, славословят на все голоса:

Уродилась - колядаНакануне Рождества…

С шутками, прибаутками один другого в снег валят, котомками потрясают. Колядник в шубе навыворот дорогу полами метёт, блеет по-козлиному.

У Степана на сердце радостно. Едва заставу миновали, с саней долой, товарищам рукой помахал:

- Ждите к ночи!

Постоял недолго, на весельчаков поглазел, в уме прикинул, на Пушкарный ли двор сходить аль Аграфену навестить. Решил попытаться Аграфену увидеть.

Идёт Степан улицами людными, не столько на народ глядит, как сам собой любуется. Вона какой видный: что рост, что фигура. Усы у Степана пышные, борода курчавая, стриженная аккуратно. И одет Степан во всё новенькое, тулуп дублёный, шапка лисья, а валенки тёплые, не растоптанные. Сразу видать, не простой ратник, десятник пушкарный.

Чем ближе к боярской усадьбе, тем медленнее шаги и робость в душу закрадывается. Ну как велит Версень батогами угостить?.. У самых ворот задержался. Обе створки нараспашку, заходи - не хочу. Помялся Степанка, не несут ноги. Тут откуда ни возьмись подвалили колядовщики, окружили его, гомонят, смеются:

- Айда, ратник, не ленись!

- Ходи, парень, бойко!

Подхватили Степана под руки, с собой потянули. Во дворе челядь мечется, псы лютые цепями гремят, разрываются. Колядовщики в хоромы сунулись, но дюжий холоп в сенях встретил, вытолкал:

- В людскую ступайте!

- А мы в горницу желаем!

- Не про вас честь!

Спустились в полутёмную людскую, отколядовали наспех. К чему стараться, хозяин негостеприимный. Стряпуха сунула каждому в руку по калачу, выпроводила.

У боярского крыльца сапки резные, запряжённые цугом. Глянул Степан и ахнул. Аграфена на цветастый ковёр умащивается. Не ведает Степан, как и окликнул её. Услышала Аграфена, обернулась, узнала. Подалась из саней, но у отца рука твёрдая. Сдавил Аграфене пальцы до боли, зашумел на возниц:

- Гони!

Обдав колядовщиков снежными комьями, кони сорвались с места, легко вынесли санки за ворота. Степан и глазом не успел моргнуть, как скрылись в улицу. Вроде и не видал Аграфену.

А Версень дочери всю дорогу выговаривал:

- Об имени своём, Аграфена, печись, а ты на зов, ровно собака, кидаешься… Кто окликнул? Уж не тот ли холоп, что сбежал от меня и к князю в службу поступил?

Нагнулся, снизу вверх заглянул Аграфене в лицо, ища ответа. Покраснела Аграфена, смолчала.

* * *

Отлили Игнаша с Сергуней лафет. По-иноземному пушечный станок так именуется, а Богдан и иные русские мастера его по-своему называют - ложем.

Игнаша с Сергуней на тот лафет и формовку делали сами, и литьё варили. Не обычным он получился, узорочьем всяким замысловатым разукрашен. Старые мастера только головами одобрительно покачивали.

А к тому лафету ещё загодя промыслил Игнаша необычный ствол, длинней прежних и в казённике потолще, дабы не разорвало при двойной порции огневого зелья. Пушка вышла на диво и для дальнего боя отменная. Такой на Руси не видывали.

Узнал об этом великий князь. Перед самым Рождеством приехал он на Пушкарный двор, и, едва с седла наземь ступил, потребовал:

- Кажите, чем на всю Москву похваляетесь. Задрожал боярин Версень осиновым листом, а ну как не угодят Василию и государь прогневается? В душе бранил боярин Игнашу с Сергунькой за мудрствование, нет бы лить как заведено по старине - и тихо и верно, без лишнего шума. На обер-мастера Версень тоже злился: к чему дозволил новиной заниматься?

А Иоахим Василия к пушке ведёт, рассказывает, путая слова вперемежку русские с немецкими.

Государь осматривал пушку долго: и в ствол заглянет, и прищурится, отойдёт, со стороны поглядит. Версень всё боялся, что не понравится она Василию. Но вот он подал голос:

- Покличь, боярин, тех мастеров, кто лил её. Иоахим опередил Версеня, привёл Игнашу с Сергуней.

Те пришли без робости, скинули шапки, поклонились. Василий на Игнашу взглянул, прищурился:

- Сами удумали аль по чьей подсказке творили? - Игнаша наперёд Сергуни ступил, ответил, не отводя очей от великого князя:

- Сами, государь, вот с ним, с Сергунькой.

- Чем примечательна сия пушка в бое?

- Чай, сам зри, государь, заряда боле, и разгон ядру дален почти вдвойне, значит, и полёт его дале обычного…

Василий усмехнулся.

- Умно! Не зря хлеб едите. Радейте, дабы мы в огневом бое иноземцев превзошли - И, достав серебряный рубль, протянул Игнаше: - На празднествах сгодится.

Потом обернулся к Версеню и обер-мастеру:

- Отныне не токмо мортиры и иные пищали лить, но и такие пушки, как сия.

* * *

На Рождество и Крещение мастеровым на Пушкарном дворе был даден отдых. Гуляй, люд. Тут и пригодился Игнаше с Сергуней государев рублёвик. Ко всему и Степанку встретили.

На Крещение мороз, на диво, отпустил, помягчало, спозаранку к Москве-реке народ начал сходиться, каменных дел мастера изо льда церковь построили невеличку, вся насквозь светится, с крестом ледяным на ледяном куполе. Дюжие монахи из владычной службы ломами застучали, прорубь приготовили. С затянутого тучами неба посыпал крупными хлопьями снег. Монах перестал бить ломом, голову задрал кверху, проговорил, ни к кому не обращаясь:

- К урожаю.

И сызнова ударил по льду.

От Успенской церкви, сияя золотом риз, с крестами и хоругвями двинулся к реке крестный ход. Повалил люд. Поближе к попам лепятся блаженные, юродивые и нищие, калики перехожие со многих русских земель, грязные, оборванные.

К Москве-реке спустились, стали. От берега к берегу народа набилось. Игнаша Сергуню за рукав потянул.

- Чего глазеть-то, есть охота. Степан возразил лениво:

- Погоди маненько. Сергуня рукой махнул:

- Ну его, аль не видел иордани…

На торгу по рядам безлюдье, все на крестный ход глазеют. В кабак заглянули, тоже пусто. Баба кабатчица, толстая, румяная, расселась у печи, пальцем в носу ковыряет. Приметила парней, зазвала:

- По грошу с рыла, желаешь, милай?

Голос у кабатчицы тоненький, писклявый. Сергуня даже не выдержал, рассмеялся. Игнаша тоже фыркнул. Степан в дверь просунулся, уселся на лавку, руки на стол положил. Сергуня с Игнашей шапки скинули, уселись рядышком плечом к плечу. Баба подхватилась, вытащила из печи огромную глиняную миску со щами, поставила перед ними. Щи наваристые, с потрохом, дымятся, в нос пар лезет. Сергуня ложку взял, посмотрел, дерево тёмное, засаленное, края обгрызанные, вытер о полу шубейки, в миску запустил. Степан сушёный красный перец надкусил, головой завертел, рот открыл, еле слово вымолвил:

- Жжёт!

Подставив под ложку ломоть чёрствой ржаной лепёшки, Игнаша хлебал степенно, прихваливал: