Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер

Позднее. Чего мне никогда не забыть, так это как молятся бельгийцы и французы в этих маленьких приморских городках о том, чтобы прилетели английские бомбардировщики. Несмотря на то что, когда их молитвы оказываются услышанными, это для них часто означает смерть, они благословляют бомбу, которая их же и убивает. Сейчас три часа ночи, немецкие зенитки стреляют без остановки с тех пор, как в половине двенадцатого мы услышали первый за сегодняшнюю ночь разрыв английской бомбы рядом с гаванью. К счастью, англичане целятся в порт, а здесь, в городе, поблизости от нас не падало ничего такого, что могло вызвать беспокойство. Воздушной тревоги не было. Для нас единственный признак происходящего — грохот зениток и разрывы бомб. В подвал никто не спускается. Когда немцы удалились, мы сидели с хозяином-французом, членами его семьи и двумя официантами и пили красное вино за каждую разорвавшуюся английскую бомбу. Теперь в постель, но боюсь, что в номере есть клопы.

Кале, 16 августа

Клопы были. За завтраком все почесывались и жаловались, что не могли уснуть. Можно проспать всю ночь под бомбежки, но не под натиском клогшв и блох. Мы торопливо завтракаем и в восемь тридцать выезжаем в Булонь.

Булонь, 16 августа

О, до чего же здорово немцы замаскировали свои временные аэродромы! От Кале до Булони мы проехали по крайней мере мимо трех. Они устроили их не на пастбищах, как я ожидал, а на пшеничных полях. В поле стоят копны, а между ними оставлены узкие дорожки через все поле для взлета и посадки самолетов. Каждый самолет спрятан в укрытии, сделанном из веревочной сетки, а поверх нее привязаны снопы пшеницы. Как и в Генте, задняя стенка укрытия и две боковые защищены мешками с песком. На одном большом пшеничном поле размещалась, должно быть, сотня подобных укрытий. Мастерские и склады горючего тоже спрятаны в таких укрытиях. Есть и система „карманов“, которые я видел в Генте. Приземлившись, самолет заруливает по шоссе или дорожке в ближайший „карман“, который может находиться на некотором удалении от поля. Там самолет либо укрывают сеткой, либо загоняют в лес.

Наши офицеры и чиновники очень внимательно следили за тем, чтобы мы не общались с возвращавшимися с задания пилотами. Но вчера и сегодня утром я говорил с несколькими моряками и армейскими офицерами, несущими службу на береговых батареях, и меня удивила их уверенность, что через несколько недель война закончится. Один морской капитан, командир большого орудия в Кап-Блон-Не (это на полпути от Кале до Кап-Гри-Не), отвел меня сегодня утром в свой блиндаж, вырытый в склоне холма, чтобы показать, как он его оборудовал. Там было очень уютно. Между стенами он подвесил гамак и поставил столик, который был завален немецкими книжками и журналами. Капитан был родом из пригорода Гамбурга, очень интеллигентный молодой человек с соломенного цвета аккуратно подстриженными волосами. Я его еще накануне заприметил.

— У вас здесь неплохое местечко, — сказал я, — только…

— Что — только? — засмеялся он.

— Ну, я знаю Нормандию зимой, с конца октября по апрель здесь чертовски холодно, каждый день дождь. Сейчас-то ваш блиндаж отличный, капитан, но зимой здесь будет не так уютно.

Он взглянул на меня с явным удивлением.

— А я вовсе и не собираюсь проводить здесь зиму, — продолжил он уже совершенно серьезным тоном. — Война-то закончится задолго до нее. Вы, наверное, пошутили, да?

— Нет, я не шутил, — ответил я, слегка оторопев от его железной уверенности. — Вы имеете в виду, что, без всякого сомнения, вторжение и захват Англии завершатся к Рождеству, капитан?

— В это Рождество я буду со своей семьей, — ответил он.

Второй завтрак у нас в Булони, отличная еда, бутылка великолепного „Шато Марго“ 1929 года. После ланча наша группа опять отправляется грабить магазины на свои марки. В парфюмерном магазине я коротко побеседовал с очаровательной французской продавщицей, но только после того, как убедил ее своим акцентом, что я американец. Она говорит, немцы смели в городе все шелковые чулки, все нижнее белье, мыло, духи, кофе, чай, шоколад, табак и коньяк. Но больше всего ее волнует еда. „Как запастись продуктами, чтобы пережить эту зиму?“ — спрашивает она. Около четырех дня выезжаем в Брюссель, проехав немного в глубь страны через Сен-Омер, Лилль, Турне.

Брюссель, 16 августа

Сегодня мы видели на двух полях по дороге нечто напоминающее под камуфляжем баржи и понтоны, нагруженные танками и артиллерией. Но для вторжения в Англию этого явно недостаточно. Тем не менее сопровождавшие нас офицеры заостряли на них наше внимание и намекали, что есть еще многое, чего мы не видели. Может быть. Но я человек недоверчивый. Мне кажется, немцы хотят, чтобы мы рассказали всем страшную историю о неизбежном вторжении в Британию.

Позднее, 2 часа ночи. Сейчас надо спать, а немецкие зенитки обстреливают британские бомбардировщики. Грохот начался вскоре после полуночи. Не слышу и не ощущаю разрыва бомб. Подозреваю, что англичане целятся в аэропорт.

Брюссель, 17 августа

Досадно, что мы возвращаемся в Берлин не сегодня. Ощущаю депрессию в этих оккупированных городах. К тому же немцы не разрешают мне вести передачи отсюда.

Пошел навестить мадам X., бельгийку русского происхождения, с которой знаком уже двенадцать лет. Она только что прошла через ужасные испытания, но по ее разговору никогда об этом не догадаешься. Она очаровательна, жизнерадостна и прекрасна, как всегда. Когда немцы подходили к Брюсселю, она с двумя маленькими детьми уехала из города на своей машине. Где-то под Дюнкерком оказалась между союзной и германской армиями. Нашла прибежище в сельском доме и несколько дней провела в кошмаре непрерывных обстрелов и бомбежек. К счастью, еды в доме было достаточно, так что они не голодали. Дети, по ее словам, вели себя прекрасно. Когда все закончилось, с легкостью говорит она, в сарае нашлось достаточно бензина, чтобы вернуться в Брюссель. Банки закрылись, денег у нее не было, но немцы, конфисковавшие машину, заплатили ей несколько тысяч франков наличными, и она смогла купить продукты.

Она говорит, что больше всего волновалась за своего мужа Пьера, но и с ним все оказалось лучше, чем можно было ожидать. Несмотря на то что он был ветераном мировой войны и депутатом парламента, Пьер в первый же день войны записался добровольцем и ушел воевать. Она ничего о нем не слышала до прошлой недели, когда пришла весть о том, что он в плену.

— Он жив, — тихо проговорила она. — Мне повезло… Мы оба запросто могли погибнуть. Но мы живы. И дети тоже. Я оказалась удачливой.