Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин

По отношению к Деникину телеграмма – фактически всего лишь просьба, рекомендация – была более чем корректна, но по отношению к Михаилу Павловичу – более чем несправедлива. Одновременно с письмом Главнокомандующего в Омск полетела депеша Герасимова с указанием, что Саблин «прошел через следственную комиссию» (расследование было произведено по его собственной просьбе). Правда, осторожный Герасимов, не желая ссориться с Верховным, предложил Саблину уйти самому, подав рапорт о болезни, в связи с чем тот писал Деникину:

«Я за все время службы только два раза болел, – один раз на броненосце “Ослябя”, идя к Цусиме кругом Африки, – получил малярию, – другой раз – когда был во время последней войны Начальником Минной бригады, – получил воспаление легких. Но в обоих случаях рапортов о болезни не подавал, потому что оба раза меня уводили со служебного поста и укладывали в постель в бессознательном состоянии.

Я и теперь не подал рапорта о болезни, хотя бы потому, что подобное мое поведение явилось бы косвенным признанием с моей стороны обвинения, предъявленного мне адмиралом Колчаком».

Деникин все же не позволил отстранить Саблина от дел, и впоследствии Михаил Павлович неоднократно с успехом руководил действиями флота, – но сам конфликт не становится от этого менее показательным. Помимо предубежденности Колчака, его явной несправедливости, запальчивости и, похоже, склонности в этом вопросе прислушиваться к наветам, здесь можно усмотреть и ревнивое внимание Александра Васильевича к «своему» Черноморскому флоту, и уверенность – в отличие от «военно-сухопутных» дел – в своей компетентности и праве принимать решения по морским вопросам за тысячи верст и на основании докладов третьих лиц.

Быть может, само обращение к флотским заботам было для адмирала глотком свежего воздуха, – а уверенность должна была подкрепляться тем пиететом, с которым относились к своему старшему боевому товарищу моряки, оказавшиеся на Востоке России. Перечитаем хотя бы приветственные телеграммы, получаемые Верховным Правителем: «Офицеры и команда Амурской Флотилии и формируемый баталион морских стрелков Дальнего Востока просят меня передать Вашему Высокопревосходительству, что они всегда готовы выполнить свой боевой долг на передовых позициях. Контр-адмирал Тимирев», – или: «Отслужив молебен по случаю оффициального открытия действий комендантской роты, ядро будущего речного боевого флота горячо приветствует своего славного Верховного Вождя, Адмирала – волю, мозг и сердце России и ее армии и флота. Готовые отдать жизнь во славу возрождения родины и ее флота, мы прилагаем [104]все силы к его дальнейшему созданию для предстоящей борьбы на воде во славу Андреевского флага, нашей эмблемы верного служения родине. От лица всех находящихся в Перми чинов вверенного мне флота (sic! – А.К.) выражаю преданность и готовность исполнить наш долг до конца. Контр-адмирал Федорович». (Впрочем, не только моряки, но и «сухопутные» подчиненные по недолгой службе адмирала на КВЖД вспоминали о нем с самыми теплыми чувствами, и бывший «орловец» полковник Ванюков телеграфировал Колчаку в декабре 1918 года, что формировавшийся им полк «просит принять» заверения, что, «как и в Харбине, готов ради Вас на все».)

Запальчивость в решениях и неумение разбираться в людях часто ставят Александру Васильевичу в вину применительно уже к войне на сухопутном фронте. Наиболее ретивые обличители – генералы Будберг и Филатьев, причем второй не скрывал, что поет с голоса первого, – до сих пор воспринимаются как непререкаемые авторитеты, а их нападки повторяются снова и снова как исчерпывающие объяснения, почему борьба на Востоке России завершилась катастрофой. На поверку, однако, оказывается, что воззрения Верховного Правителя на стратегию и подготовку вооруженных сил его критиками искажены до неузнаваемости.

Главный козырь критиков и их последователей – обвинение сибирских стратегов в пристрастии к авантюризму и личному участию начальствующих лиц в бою. «Вместо управления армиями, корпусами и дивизиями, – брюзжит Будберг, – рождена и укрепилась идея старших начальников, самих водящих свои войска в атаку». Филатьев, основываясь, видимо, на «Дневнике» Будберга, также пишет о советниках Верховного Главнокомандующего, которые «уверяли адмирала, что в революцию и стратегия, и тактика, и организация войск должны быть иными, чем в нормальной войне, и хорош лишь тот командующий армией, который сам с винтовкой в руках идет впереди солдат», – почему-то делая из этого вывод, чрезмерный даже для Будберга: «т. е. что и прапорщик в революцию может командовать армией». И все-таки собирательного «убедили», «хотят» и проч. кажется недостаточным для столь серьезных обвинений, тем более что на первый взгляд не очень понятно, кто из сотрудников Колчака являлся их адресатом.

Действительно, Степанов, Сурин, Марковский – ключевые фигуры военного министерства и Главного Штаба – в подобных взглядах замечены как будто не были и, напротив, представляются скорее генералами «старого закала», приверженцами планомерной работы и «регулярных» принципов военного строительства и ведения войны. Что касается Степанова, то группа его коллег по кабинету (в том числе неугомонный Михайлов, не чуждый интриганства Гинс и адмирал Смирнов) даже требовала 3 марта устранения генерала с министерского поста, ссылаясь на то, «что на фронте крайне возбуждены против Н.А.Степанова, считая его человеком бумажным, зарывшимся в законопроекты, инструкции и т. п.»; таким образом, военный министр, бывший ставленником лично Колчака, совсем не походит на сорвиголову, сторонника начальственных атак «с винтовкой в руках».

Кажутся не подходящими под это определение и генералы А.И.Дутов и М.В.Ханжин, в 1918–1919 годах командовавшие группировками корпусного и армейского уровня (последний во время весеннего наступления 1919 года – Западною армией), несмотря на то, что оба были боевыми офицерами, а Ханжин в 1915 году, будучи командующим пехотной дивизией, даже был удостоен ордена Святого Георгия III-й степени как раз за личное возглавление атаки. Вряд ли полностью прав Будберг и в отношении генерала Дитерихса, утверждая, будто тот «усвоил себе сибирскую точку зрения на то, что гражданская война требует старших начальников, ходящих в атаку с винтовкой в руке». В большей степени образу «начальника с винтовкой» соответствуют прославленные генералы Сибирской армии, начиная с ее командующего Гайды и возглавлявшего Северную группу А.Н.Пепеляева; однако именно здесь следует задержаться и задуматься.

Дело в том, что до сих пор мы сознательно умалчивали о главном имени, связываемом с идеей «иных, чем в нормальной войне», стратегии и военного строительства – генерале Лебедеве. Это его представляют сорвиголовой-авантюристом и Будберг, и Филатьев, но при этом они забывают (не предумышленно ли?), что Лебедев был как раз во многом антагонистом вождей Сибирской армии. Интересно также, что группа министров, требовавшая отставки Степанова, прочила на его место генерала Б.П.Богословского – начальника штаба Гайды, однако в действительности Степанов был заменен как раз Лебедевым, и в этом приходится видеть личное решение Верховного Правителя. Будберг, правда, рассказывает, будто колчаковский начальник штаба ставил в пример именно Сибиряков, но к рассказу этому вообще нужно присмотреться повнимательнее.