Взгляд из угла - Самуил Лурье

Черными печатными буквами по серой газетной бумаге. Жду ответа, как соловей лета.

Прилетели четыре пули.

Причиненный ею колоссальный (по гос. оценке) вред происходил именно от недостатка политического чутья. В буквальном смысле, - как вы сейчас же увидите, - в буквальном.

А пользу (неисчислимую) приносят и бывают за нее награждены обожанием только такие деятели, которые безошибочно распознают качество человеческого материала.

Правда, проникнуть в их мысли нелегко. Вот он смотрит в телекамеру - ничего не прочитаешь на лице, кроме заботы о благе трудящихся. Но не чужды ведь и ему земные утехи. Нет-нет, а и расслабится в ближнем, в избранном, в доверенном кругу. Выскажет заветное - а кто-нибудь возьми и запомни. Там же не только соратники - с одними соратниками скучно, у соратников органы зрения как бы из олова, хочется же такого ответного взгляда, чтобы он, увлажненный восторгом, горел. То есть приходится идти на некоторый риск.

Что от восторга этот кто-нибудь не удержит язык за зубами.

Так, мол, и так. Вы, небось, думаете, что я обыкновенная телезвезда, красавец и умница. А знали бы вы, чей я наперсник. Кто делится со мной выстраданными своими убеждениями в пылу принципиального спора строго tete-a-tete. А вот, погодите, я сейчас же книжку издам - с моими, кстати, фотографиями: любуйтесь! И тиражом этак тысяч в полста пропою:

"Когда я беседовал с Владимиром Владимировичем Путиным, помнится, наезжал, как всегда: то не так, сё не так и так далее - обычный такой журналистский беспредел. А Путин на меня смотрит, смотрит да и говорит: "Владимир, ну что вы от меня хотите? Такой говенный замес достался".

Вот отчего лабрадор в личном обиходе предпочтительней, скажем, попугая. Но зато попугай мало того, что сохранит для истории образ мыслей, а еще и поддакнет разъяснительно. Чтобы, значит, мы не гадали, о чем речь - о генофонде? о нравах правящего класса? или о рабских привычках т.н. народа? Оказывается - о стране вообще. Такая, знаете ли, досталась им страна:

"И действительно, смотришь на нашу страну и соглашаешься: замес у нас не ахти".

И еще раз (и даже не раз, но ограничимся всего лишь одним) - исключительно для того, чтобы никто не заблуждался - какая нужна публицистика: смелая; самокритичная; в точности отражающая концепцию аппарата; надеюсь, вы не сомневаетесь, что они там сплошь единомышленники?

"Помните шутку, за которую меня потом сосредоточенно пинали? Я в программе "К барьеру!" сказал: "Что вы хотите от страны с президентом, у которого фамилия состоит из трех букв, причем вторая - "у"?" Смешно но факт. Хотя, если вдуматься, шуточка страшная, потому что даже с таким президентом Америка все равно страна великая и привычно процветает. А у нас будь президент хоть самым лучшим в мире, страна все равно будет в говне..."

Надо думать, это и есть их знаменитый план. Точней - что едят его непременно с этим. Всенародно похваливая.

Политковская тоже чувствовала запах. Но презирала не тесто, а спец. рецепт. И ненавидела за него весь кондитерский цех.

Такой типичный романтизм. А реалисты выследили, догнали.

15/10/2007

Не срослось

А вот кому парламентскую республику? Отличная, между прочим, штука. Я в парламентской жил.

При президенте Швернике. С премьер-министром родным товарищем Сталиным. Который зачем-то - наверное, для удобства - поставил себя над партией. Над передовым, значит, отрядом трудящихся и его вооруженным подотрядом.

К этой установке прилагался среди прочего и парламент. И проявлял себя в эксплуатации не хуже ныне действующей говорильни. Даже лучше - благодаря своей простоте. Функцию имел точно такую же, - а опций всего две: ровно сколько необходимо, ничего лишнего.

Он умел аплодировать из положений сидя и стоя. Из положения лежа - по-настоящему не умел. Зато стоя аплодировал бурно и продолжительно. Издавая возгласы, как бы от нестерпимого счастья.

Наше кино крутится назад с ускорением, и этот блаженный миг уже очень недалек.

Этот дубль, зашифрованный титром: "Россия встает с колен".

Собственно говоря, это уже случилось. Произошло. Я имею в виду вставание. Как раз на прошлой неделе, не поздней среды.

Хотя уже в понедельник такой специалист по перемене поз, как Никита Михалков (брат гимна), глотая непрошеную слюну, набежавшую в связи с 55-летием любимого руководителя, дал понять (спецфильмом по ящику): слава юбиляру и Богу, миновало то время, когда "страна оказалась поставленной на колени перед несколькими людьми". И подпустил для убедительности видеоряд: точно, противные лица. С носами. Но - из fin de siecle. Давно изъятые из обращения. То есть, действительно, это полной дурой надо быть - до сих пор елозить перед ними по полу.

Но то Михалков. Какой с него спрос. А есть могучий орден горестных плакс, чья профессия - простая, как рычание, - без конца шпынять бедняжку за якобы низкопоклонство, причем не перед какой-то там отдельной группой дрессированных аллигаторов, а берите шире. Дескать, проклятый 91-й год, коварный Запад и т.д. Повернулась не в ту сторону, рухнула - и абзац: суставы отказали напрочь, позор-то какой. О, дайте, дайте нам рычаг - поднимется как миленькая (не хочет - заставим), а без нас - и не мечтайте.

Однако в среду вечером один из гроссмейстеров ордена, по фамилии Проханов (там все - прохановы, но зовутся кто леонтьевым, кто веллером, а этот прямо так), рассеял все сомнения: свершилось!

- Она уже не на коленях, она уже в рост стоит, но она должна перестать стоять в рост, она должна рвануться вперед.

Понятно, что все это - мифологическая фигура речи. Подразумевающая вакуумную бомбу и лучезарное телевидение. Обладая этими волшебными вещами (в придачу желательны смертная казнь, шестая статья, пятый пункт и комсомол), государство авось добьется опять такого расцвета, чтобы население трепетало, а прочему человечеству было не по себе. Как при родном товарище Сталине. В крайнем случае - как при дорогом товарище Черненко.

И вот, как говорится, почти все условия налицо. Под ногами - нефтяной пузырь, в руках - вместо вибратора - папа всех бомб. Налажено производство аж двух конкурентоспособных товаров - цемента и брезента. (Это не считая выпивки, закуски и полезных кое для кого ископаемых.) Т.н. народ сплотился, наконец, вокруг руководящей и направляющей силы и время от времени получает заслуженную награду.

(У нас, в СПб, это делается так. Собирают деловых, напоминают: осень, цинга, с вас пол-евролимона в складчину. Потом делят эту сумму на 170 000 пенсионеров, прозябающих ниже прожиточного минимума. Получается: картошки - 5 кг, морковки - 1, свеклы - тоже 1, плюс капусты кочешок. Витаминный набор! Чтобы избиратель набрался сил - доплестись до урны, проголосовать за папу всех бомб.)

Короче говоря, уважаемые пассажиры, пристегните ремни. Наша машина времени прибывает в исходную точку. В светлое прошлое.

Где все точь-в-точь как прежде, только без некоторых из вас. Но какое это имеет значение. Раз и вся-то ваша жизнь пропала зря.

Семнадцать лет назад я познакомился с одним молодым человеком. Он был доцент какого-то технического вуза. Но переменил судьбу - пошел в политику. Для которой, казалось, родился. То есть родился-то он для политики европейского стиля - это когда государство работает на граждан; чтобы сделать жизнь по возможности сносной. Был умен, честен, образован, трудолюбив. Понимал ценность свободы. И в демократической стране добился бы многого и поднялся высоко. А тут застрял в местном декоративном законодательном собрании. Тратя талант на рутину, на согласование бессмысленных канцелярских процедур. Заболел и умер. В понедельник сказали по радио: похороны тогда-то, на Никольском кладбище Лавры. И я пошел.

А на кладбище - тихо, пусто. Могильщик оказался в курсе дела: что-то говорит, не срослось, повезли на Южное.

Что-то не срослось. То ли не по чину. То ли некстати удружила одна газета, напомнив, как деятелен и храбр он был, Юрий Павлович Гладков: как во время оно, в 1992-м, поймал на каких-то финансовых проделках и публично укорил одного такого чиновника, которому этот эпизод теперь совсем ни к чему.

В общем, не срослось. Прощайте, Юрий Павлович. Не правда ли, грустно думать, что напрасно и т.д.? Была надежда - и пропала вместе с теми, кто ее разделял. Правда, таких была горстка. Посмотрим, что выйдет в следующий раз.

У старой дамы, получившей на этой неделе Нобеля, - у Дорис Лессинг есть смешной рассказ: "День, когда умер Сталин". Лондон, март месяц, дождь, быт, разные вздорные английские тетки, несколько ничтожных происшествий. Никому, естественно, нет дела до того, что где-то там на востоке кончается исключительно вредный деспот. И что, стало быть, возникает надежда. Только уличный продавец газет говорит - и буквально как в воду смотрит: - Сейчас, когда он помрет, там много поменяется. Меня особенно не волнует, что там у них делается, но, кажется, они не очень привыкли к демократии. Я имею в виду, если люди чего-то не знают, то и не замечают, что этого у них нет.